— Морозовы не бросают своих, — тихо сказал Лазарь.
— Даже если «свои» — это весь мир?
— Особенно тогда.
Встали из-за стола. Впереди ждала работа. Много работы.
Но сначала — доесть ребрышки. Как завещал Рарог.
Потому что некоторые вещи не меняются.
Даже когда меняется весь мир.
***
Три месяца спустя.
Весна не пришла.
Календарь утверждал — апрель. Но снег не таял. Черный превратился в белый, но лежал плотным покровом. Мир принял новую реальность — вечную зиму под управлением братьев Морозовых.
Международный совет хранителей границ собирался уже третий раз. В старом особняке под Женевой, где температура никогда не поднималась выше нуля. Подходящее место для новой эпохи.
— Антарктида, — Макклинток бросил на стол папку. — Стук усиливается. Сейсмологи в панике.
— Скандинавия, — Эрикссон не остался в долгу. — Вчера видели всадника. Одноглазого. С копьем.
— Каир, — тихий голос из угла. — Мумии требуют репараций. Угрожают проклясть туристическую индустрию.
Лазарь сидел во главе стола, играя с серебряным пером. Десять черных перьев Гамаюн превратились в татуировку на его предплечье. Одиннадцатое, серебряное — подарок деда — он всегда носил с собой.
— По порядку, — голос звучал устало. За три месяца он повзрослел лет на десять. — Антарктида подождет. Что там ни спит — пусть поспит еще немного. Один... Гор?
Гордей пролистал блокнот.
— Выслал приглашение. Дипломатическая встреча, обмен опытом, культурная программа. Вежливо послал к Хель.
— Ожидаемо. Мумии?
— Мария работает с ними. Предлагает вернуть тридцать процентов артефактов в обмен на мирное сосуществование.
— Семьдесят, — поправил голос из угла. — Минимум семьдесят, или они превратят Лондонский музей в усыпальницу.
— Договаривайтесь, — Лазарь встал. — У меня через час рейс в Якутск. Там шаман вызвал дух мамонта. Мамонт хочет вернуться в плейстоцен.
— А это возможно? — спросил Танака.
— Понятия не имею. Но отказать не пробовал. — Лазарь накинул куртку. Обычную, без опознавательных знаков. — Гор, ты здесь справишься?
— Справлюсь. Лети.
Обнялись. Быстро, по-мужски. За три месяца научились — каждая встреча может быть последней. Каждое расставание — навсегда.
У выхода Лазаря ждал знакомый силуэт. Седая женщина в простом пальто.
— Господин Летописец, — поклонилась она.
— Гамаюн. — Лазарь кивнул. — Зачем пришла?
— Предупредить. История, которую вы пишете, привлекает внимание. Боги делают ставки.
— Пусть делают.
— Вы не понимаете. Рагнарёк может начаться не в Скандинавии. А здесь. Из-за вас.
— Тогда мы его остановим.
— Или станете его причиной. — Гамаюн протянула конверт. — Последнее перо. Двенадцатое. Откроете, когда придет время.
— Откуда я узнаю?
— Узнаете.
Исчезла. Как всегда — внезапно.
Лазарь сунул конверт во внутренний карман. Еще одна загадка в копилку. Еще одна ответственность.
Телефон — новый, специально защищенный — завибрировал.
«Усадьба. Срочно. Началось.»
Короткий текст от Гордея. Значит, действительно срочно.
Лазарь развернулся, побежал обратно. Якутский шаман подождет. Семья важнее мамонтов.
В конференц-зале царил хаос. На большом экране — спутниковая съемка Антарктиды. Лед трескался. Но не просто трескался — расходился ровными линиями, формируя узор. Руну размером с континент.
— Когда? — Лазарь влетел в зал.
— Десять минут назад. — Гордей стоял у экрана, сжимая телефон. — И это не все. Смотри.
Переключил каналы. Норвегия — северное сияние складывалось в лица. Египет — песчаная буря приняла форму армии. Япония — Фудзи дымилась впервые за столетия. Челябинск — метеорит начал петь колыбельные.
— Боги просыпаются, — прошептал кто-то.
— Прости нас, Юра, — Лазарь потер лицо ладонями. — Кажется, мы всё-таки всё просрали.
— Нет, — Гордей смотрел на экран. На руну во льдах. — Не боги. Что-то старше.
В кармане Лазаря нагрелся конверт. Двенадцатое перо требовало внимания.
«Когда придет время», сказала Гамаюн.
Время пришло.
Лазарь вскрыл конверт. Внутри — не черное перо. Белое. Чистое, как первый снег.
И записка.
«Выбор сделан. История написана. Осталось поставить точку. Или троеточие. Решать вам.»
— Что там? — Гордей заглянул через плечо.
— Финал. — Лазарь сжал перо. Оно было теплым. — Или новое начало.
На экране антарктическая руна пульсировала. С каждым пульсом — сейсмические толчки по всему миру.
— Летим? — спросил Гордей.
— А есть выбор?
— Всегда есть выбор.
— Тогда выбираю лететь.
Макклинток покачал головой.
— Нельзя просто так взять и полететь в Антарктиду к пробуждающемуся древнему злу.
— Ещё, как можно! Смотри, — Лазарь достал телефон, начал набирать номер. — Алло, Аэрофлот? Шесть билетов до ближайшего к Антарктиде аэропорта. Да, в один конец. Может быть. Да.
Повернулся к залу. Десятки лиц смотрели на них. Охотники, маги, просто люди, оказавшиеся в новом мире. Все ждали решения.
— Мы летим в Антарктиду. Кто с нами — собирайтесь. Кто остается — держите границы здесь. Что бы ни проснулось там... — Лазарь помолчал. — Мы либо остановим это, либо встретим лицом к лицу.
— А если не остановите? — спросил Танака.
— Тогда пишите новую историю. Без нас.
Братья вышли из зала. За ними потянулись другие — Макклинток, Мария, несколько новичков. Немного. Но достаточно.
У выхода Лазарь остановился.
— Гор... а мы правда справимся?
— Не знаю. Но помнишь, что говорил дед?
— Что?
— Морозовы не бросают своих.
— Никогда.
Пошли к машине. Впереди ждал аэропорт. Потом — Антарктида. Потом — неизвестность.
Но пока они были вместе, пока в груди билось сердце (пусть и раз в десять секунд у Лазаря), пока в памяти жили дед и Рарог — они справятся.
***
ᚾᛟᚹᛃᛃ ᚷᛟᛞ
Ночь, когда ничего не случилось (Часть I)
«В каждом сне есть дверь назад. Но не каждый хочет ее найти.»
ᚹ ᚲᚨᛃᛞᛟᛗ ᛋᚾᛖ ᛖᛋᛏᛁ ᛞᚹᛖᚱᛁ ᚾᚨᛉᚨᛞ
***
Снег в Нави всегда падал странно. Не вниз — вбок, по диагонали, иногда вверх. Но сегодня он вообще не падал. Висел в воздухе, как замороженный кадр.
Лазарь сидел на поваленном дереве, считая трещины на ногтях. Семь на левой руке, девять на правой. Вчера было шесть и восемь. Прогрессия ускорялась.
— Не спится? — Гордей подошел тихо, протянул флягу Степаныча.
— Я теперь вообще не сплю! — Лазарь отхлебнул. Самогон обжег горло, но вкуса не было. Как всегда в последнее время.
Степаныч храпел у догорающего костра, обняв пустую флягу как ребенка. Двести лет мертвый, а храпит как живой. Парадоксы Нави.
Лазарь встал, пошатнулся. Ноги плохо слушались.
— Пойду пройдусь.
— Далеко не уходи.
— Мам, я уже большой.
— Заткнись.
Отошел на десяток шагов. Снег под ногами не скрипел — слишком холодный даже для скрипа. В серой мгле что-то двигалось. Тени теней. Воспоминания тех, кто забыл, что умер.
И тут увидел.
Маленькая деревянная лошадка. Красная краска облупилась, грива из пакли свалялась. Но он узнал ее сразу.
— Не может быть...
Поднял. Лошадка была теплой. Живой. И сломанной пополам — ровно посередине.
Рождество. Восемь и одиннадцать лет. Единственный подарок на двоих. Ссора. Драка. Треск ломающегося дерева. Мама кричит. Дед молча берет клей.
— Док? — Гордей материализовался рядом. — Что наш...
Увидел лошадку. Замер.
— Это же...
— Та самая. — Лазарь повертел половинки. — Откуда она здесь?
— Не знаю. Но не нравится мне это.
Лазарь хотел выбросить находку, но рука не разжималась. Дерево пульсировало теплом. Как живое сердце.
— Я устал, Гор. — Слова вырвались сами. — Устал...
— Я знаю.
Гордей молчал. Потом обнял брата. Осторожно, но крепко.
— Давай поспим. Хоть часок. Утром решим, что делать.
— В Нави нет утра.
— Тогда просто поспим.
Вернулись к костру. Степаныч перевернулся на другой бок, что-то пробормотал про французов. Братья улеглись рядом, спина к спине. Старая привычка — так теплее и безопаснее.
Лазарь закрыл глаза. В руке — половинка лошадки. Теплая. Пульсирующая.
Спи, мой мальчик. Спи.
Чей голос? Мамин? Или...
Провалился в темноту.
***
Первое, что почувствовал — запах. Блины. Мамины блины с корицей и ванилью. Когда он последний раз чувствовал запах?
Лазарь открыл глаза.
Потолок. Знакомый потолок с трещиной в форме молнии. Детская комната в усадьбе. Обои с мишками — те самые, которые они с Гордеем изрисовали фломастерами.
Сел резко. Голова не кружилась. Руки...
Руки были нормальными. Розовая кожа, короткие ногти без трещин. Согнул пальцы — слушаются идеально.
— Что за...
— Лазарик! — голос снизу. Мамин голос. Трезвый, веселый. — Завтракать! Блины стынут!
Слез с кровати. Ноги — тоже нормальные. Никакого льда под кожей. Никакой прозрачности.
На полке — игрушки. Все на местах. Солдатики выстроены в шеренгу (Гордей всегда любил порядок). Машинки свалены в кучу (его рук дело). И там, на почетном месте — лошадка.
Целая.
Красная краска свежая, грива расчесана. Как новая.
Это сон. Или морок. Или я сдох.
Спустился по лестнице. Каждая ступенька скрипела знакомо — третья, пятая, предпоследняя. Запах усиливался. Блины, кофе, что-то жарится на сковороде.
Кухня.
Мама у плиты. Не худая, не с мешками под глазами. Здоровая, румяная, в фартуке с подсолнухами. Напевает что-то из Пугачевой.
За столом — отец. Живой. Читает газету, хмурится.
— Опять цены подняли, — бурчит. — На бензин теперь...
— Миш, не за завтраком, — мама оборачивается. — О, соня проснулся! Иди сюда, дай поцелую!
Подошел как во сне. Мама обняла, чмокнула в макушку. Пахло шампунем «Чистая линия» и чем-то еще. Счастьем?