— Мам?
— Что, солнышко? Садись, садись! Гордюша уже полтарелки умял!
Только тут заметил брата. Сидит напротив, жует. Но странно жует — механически, глядя в одну точку.
— Гор?
Тот дернулся, сфокусировал взгляд.
— Док. Ты... ты это видишь?
— Вижу.
— И что думаешь?
— Пока жую.
Сел. Мама тут же поставила перед ним тарелку. Гора блинов, сметана, варенье, мед. Парило.
Взял вилку. Отрезал кусочек. Положил в рот.
Вкус.
Настоящий вкус! Сладость меда, кислинка сметаны, корица в тесте. Чуть не застонал от удовольствия.
— Вкусно? — мама улыбнулась. — Я по твоему любимому рецепту делала!
— Очень, — выдавил Лазарь. Горло сжалось. Не от холода — от эмоций.
Дед вошел, потирая поясницу.
— Старость не радость, — проворчал. — Ох, мальчики мои! Как спалось?
Выглядел моложе лет на двадцать. Борода аккуратно подстрижена, щеки румяные. В руках — корзина мандаринов.
— Смотрите, какие выбрал! К Новому году самое то!
Поставил на стол. Запахло цитрусами. Настоящими, не воспоминанием о запахе.
— Дед, — Гордей отложил вилку. — А который год?
— Как который? — дед засмеялся. — Две тысячи... дай подумать... Склероз проклятый! Ну да какая разница? Главное — мы все вместе!
Сел, начал чистить мандарин. Белые прожилки аккуратно снимал — как всегда.
— А после завтрака — за елкой! Нашел отличную, в дальнем углу участка. Пушистая, ровная!
— Пап, ты обещал с гаражом помочь, — отец сложил газету. — Движок барахлит.
— Поможем! — дед хлопнул в ладоши. — Все вместе! Мужская работа!
Лазарь смотрел на эту картину. Идеальное семейное утро. Все живы, здоровы, счастливы. Никакого проклятия. Никакой охоты на нечисть. Никакого холода внутри.
Взгляд скользнул к часам на стене.
11:47
Дожевал блин. Отрезал еще кусок. Снова взглянул.
11:47
Секундная стрелка дергалась на месте. Туда-сюда, туда-сюда. Как застрявшая пластинка.
— Гор, — тихо позвал.
— Вижу.
— И?
— Жуем дальше.
За окном падал снег. Красивый, пушистый, новогодний. Но падал странно — снежинки долетали до середины окна и исчезали. Появлялись сверху, исчезали в центре. Бесконечный цикл.
Радио на подоконнике тихо шипело. Между помехами — голос. Знакомый до боли.
«...двадцать третье декабря. Последний семейный завтрак. Если бы знали...»
— Лазарик, что-то не так? — мама наклонилась, потрогала лоб. — Не заболел?
— Все хорошо, мам.
— Точно? Ты какой-то бледный.
— Мишенька всегда был бледным, — она моргнула, поправилась. — То есть Лазарик. Лазарик, конечно.
Назвала его именем отца. Секундная заминка, но Гордей заметил. Их взгляды встретились.
— Мам, можно еще блинов?
— Конечно, солнышко!
Отвернулась к плите. Отец перелистнул страницу газеты. Ту же самую страницу, что читал пять минут назад.
Гордей пнул брата под столом. Показал глазами на дверь.
— Я... прогуляюсь.
— Куда это? — отец поднял голову. — Завтрак же!
— Живот прихватило. Много съел.
— Говорила — не жадничай! — мама всплеснула руками. — В аптечке есть уголь!
Вышли вдвоем. Коридор, прихожая, крыльцо. На улице — идеальная зима. Снег искрится, дым из труб поднимается ровными столбиками. Как на открытке.
— Док, это морок.
— Знаю.
— Сильный морок. Я почти поверил.
— Я тоже. — Лазарь набрал полную грудь воздуха. Холодный, но не обжигающий. Нормальный зимний воздух. — Гор, а что если...
— Нет.
— Ты не дослушал.
— Не надо. Я знаю, что ты хочешь сказать. — Гордей сел на ступеньку. — «Что если останемся ненадолго». «Что если это подарок». «Что если мы заслужили».
— А что если?
— Тогда мы предатели.
Помолчали. Снег падал красиво. Слишком красиво.
— Пойдем, — Гордей встал. — Проверим периметр. Поищем выход.
— А если не найдем?
— Найдем. Мы всегда находим.
***
Гараж пах машинным маслом и бензином. Настоящими запахами, не иллюзией. Отец лежал под машиной, что-то крутил ключом.
— Лазарь, подай головку на четырнадцать!
Нашел в ящике с инструментами. Все на своих местах — как отец любил. Порядок во всем.
— Держи, пап.
— Спасибо, сынок. — Голос глухой из-под днища. — Знаешь, я горжусь тобой.
— За что?
— Ученым стал. В МГУ поступил. Диссертацию пишешь.
Лазарь моргнул. Диссертацию? В МГУ?
— Криобиология, да? — отец выполз, вытер руки ветошью. — Молодец. Всегда знал, что ты башковитый.
Смотрел с такой теплотой, что горло сжалось.
— Пап...
— Главное — не спешить. В науке спешка ни к чему. — Отец улыбнулся. — Ты же помнишь? Главное — не спешить.
Пауза.
— Главное — не спешить, — повторил он. Точно так же. С той же интонацией.
Заело. Как пластинку.
— Пап, все хорошо?
— Конечно! — он тряхнул головой. — Что-то я задумался. Давай свечи проверим!
На кухне мама с Гордеем лепили пельмени. Точнее, мама лепила, Гордей пытался. Получались кривые, разваливающиеся комки.
— Руки не оттуда растут! — смеялась мама. — Вот смотри — раз, два, защип!
Показывала в десятый раз. Одни и те же движения. Раз, два, защип. Раз, два, защип.
— У меня не получается, — Гордей отложил очередного уродца.
— Ничего, научишься! Для Наташи твоей стараться надо!
— Какой Наташи?
Мама моргнула.
— Ну... жены твоей. Разве не Наташа?
— У меня нет жены, мам.
— Как нет? А дети? — она растерялась. — У тебя же дети... Мальчик и девочка...
— Мам, у меня нет детей.
Тишина. Мама застыла с пельменем в руках. Потом улыбнулась — слишком широко.
— Ах да! Конечно! Что-то я перепутала. Это у соседей дети. Точно!
Вернулась к лепке. Раз, два, защип. Раз, два, защип.
Гордей встал.
— Пойду деду помогу.
— Иди, иди! Елку же выбирать!
Вышел. Лазарь поймал его в коридоре.
— Ты что?
— Она назвала имя жены. Которой у меня нет.
— Система дает сбои. Пытается подстроиться под нас, но не успевает.
— Или специально показывает швы. — Гордей потер лицо. — Где дед?
Нашли его у сарая. Стоял перед елками — три штуки, прислоненные к стене. Все одинаковые. До иголочки.
— Мальчики! Помогите выбрать!
— Дед, они же...
— Одинаковые? — дед засмеялся. — Нет-нет! Смотрите — эта пушистее! Эта ровнее! А эта... эта...
Замолк. Смотрел на елки растерянно.
— Я всегда любил елки, — сказал вдруг тихо. — Запах хвои. Помню, батюшка на Рождество приносил. Большую, до потолка...
— Дед?
Встряхнулся.
— О чем это я? Ах да, елка! Берем среднюю!
Потащили в дом. По дороге Лазарь заметил — следы на снегу исчезают через три шага. Будто их стирает кто-то невидимый.
В доме пахло пирогами. Мама напекла целую гору — с капустой, с мясом, с яблоками. Стояли на столе, парили.
— К чаю! — объявила гордо. — Садитесь, мальчики!
Сели. На стене — семейные фотографии. Лазарь присмотрелся.
На одной — они втроем. Он, Гордей и...
— Кто это? — ткнул пальцем.
— Где? — Гордей прищурился. — Ого. Третий брат?
Мальчик между ними. Лет десяти. Темные волосы, знакомые черты. Но Лазарь не помнил такого.
— Мам, кто это на фото?
— Где, солнышко? — мама взглянула. — А, это... это...
Нахмурилась. На лице мелькнула паника.
— Это соседский мальчик! Да, точно! Играли вместе!
— Как звали?
— Я... не помню. Давно было!
Отвернулась. Быстро, нервно.
Радио снова ожило. Голос стал четче.
«...помню этот день. Двадцать третье декабря. Морозовы украшали елку. Смеялись. Не знали, что через сутки все изменится. Не знали, что это последний раз...»
— Выключи эту дрянь! — отец резко встал, дернул шнур.
Радио смолкло. Но через секунду снова зашипело.
«...если бы я мог предупредить. Если бы...»
Выключил снова. И снова заработало.
— Сломалось, — пробормотал отец. — Надо выбросить.
Но не двигался. Смотрел на радио как на змею.
Вечером украшали елку. Доставали коробки с игрушками — старые, советские. У каждой своя история.
— А это помните? — дед держал стеклянного космонавта. — Лазарик разбил, мы клеили!
— Не помню, — честно сказал Лазарь.
— Как не помнишь?
Лазарь взял игрушку. Целая, без единой трещины. Если и клеили — следов нет.
В отражении стеклянного шара увидел комнату. Пустую. Без людей, без елки. Пыль на полу, паутина в углах.
Моргнул — отражение нормальное. Семья, огни, уют.
— Док, глянь.
Гордей протягивал фотографию. Семейную, у елки. Но теперь там было четверо детей.
— Что за черт?
— И это еще не все.
Показал на другие фото. На каждой — разное количество людей. То трое детей, то пятеро. То две мамы. То отца нет вовсе.
Реальность не могла решить, какой быть.
За окном стемнело. Фонари зажглись все одновременно — щелк, и улица залита желтым светом. Неестественно синхронно.
— Ужинать! — позвала мама.
Стол ломился от еды. Салаты, горячее, пироги. Свечи в подсвечниках, мандарины в вазе.
Сели. Отец поднял рюмку.
— За нашу семью! За то, что мы вместе!
Чокнулись. Лазарь пригубил — водка без вкуса. Вообще без вкуса. Как вода.
Нет. Он снова терял способность чувствовать.
— За здоровье! — дед поднял свою. — За то, чтобы всегда так было!
— За то, чтобы всегда так было! — эхом повторили родители.
Синхронно. Слово в слово.
— Всегда, — прошептала мама. — Всегда, всегда, всегда...
— Мам? — Гордей тронул ее за руку.
Она дернулась. Улыбнулась.
— Что, солнышко? Ешь салатик! Твой любимый!
Подвинула селедку под шубой. Гордей терпеть ее не мог с детства.
Радио снова ожило. Теперь голос был совсем четкий. Рарог. Определенно Рарог.
«Двадцать третье декабря, две тысячи... какой год? Неважно. Важно другое. Завтра дед пойдет на прогулку. Не вернется. Мальчики начнут свой путь. Жаль, что я не смогу предупредить. Жаль, что...»