Треск. Помехи. Тишина.
— Десерт! — мама вскочила. — Забыла про торт!
Унеслась на кухню. Отец наполнил рюмки снова.
— За здоровье!
— Мы уже пили за здоровье, — заметил Гордей.
— Разве? — отец нахмурился. — Не помню. Ну тогда... за счастье!
— За счастье! — подхватил дед.
Чокнулись. Часы показывали 11:47. Все те же 11:47.
Из кухни донесся грохот. Потом вскрик мамы.
Бросились туда. Мама стояла над разбитым блюдом. На полу — торт. Вернее, то, что должно было быть тортом.
Пустая форма из крема. Внутри — ничего. Пустота.
— Я не понимаю, — мама смотрела растерянно. — Я же пекла. Точно пекла! Бисквит, крем, все как надо!
Нагнулась, попыталась собрать.
— Не надо, мам, — Лазарь удержал ее. — Мы не голодные.
— Но как же без торта? — в глазах стояли слезы. — Какой Новый год без торта?
— Нормальный, — мягко сказал Гордей. — Главное — мы вместе.
— Вместе, — эхом повторила она. — Да. Вместе. Всегда вместе.
Смотрела на них странно. Будто сквозь них. Будто видела что-то другое.
— Пойдемте в гостиную, — отец обнял ее за плечи. — Посидим у камина.
Ушли. Братья остались на кухне.
— Док, надо валить.
— Знаю. Но как?
— Понятия не имею. Но это место... оно разваливается. Видишь?
Показал на стену. Тонкая трещина ползла от потолка вниз. Как на старой фотографии.
— Морок не может удержать форму, — продолжил Гордей. — Слишком сложно. Слишком много деталей.
— Или кто-то хочет, чтобы мы заметили.
— Тоже вариант.
Из гостиной донесся смех. Механический, повторяющийся. Ха-ха-ха. Пауза. Ха-ха-ха.
— Пошли, — Лазарь направился к выходу. — Прогуляемся.
— Они спросят.
— Скажем — подышать вышли.
Оделись. На вешалке висели их детские куртки — но размера взрослого. Еще одна ошибка морока.
Вышли. Ночь была идеальной. Снег, луна, тишина. Даже слишком идеальной.
Пошли по улице. Дома стояли как на подбор — аккуратные, с огоньками в окнах. Но огоньки не мерцали. Горели ровно, как нарисованные.
— Помнишь, — вдруг сказал Лазарь, — мы хотели слепить самого большого снеговика?
— И слепили. Три метра ростом.
— А потом он упал. На тебя.
— Ты специально толкнул!
— Не специально! Ну... почти не специально.
Засмеялись. Настоящий смех, не механический.
И тут же вокруг что-то дрогнуло. Будто реальность икнула.
— Видел?
— Ага. Наши настоящие эмоции ломают картинку.
— Тогда давай вспоминать. Настоящее, не эту подделку.
Шли и вспоминали. Как дрались из-за конфет. Как вместе боялись грозы. Как мама пила, а они прятали бутылки. Как отец умирал, а они не знали, что делать.
С каждым воспоминанием мир вокруг трещал. Снег падал рывками. Дома мерцали, то исчезая, то появляясь.
Дошли до конца улицы. Дальше — темнота. Не ночная тьма, а отсутствие всего. Край морока.
— Прыгнем? — спросил Лазарь.
— А если там ничего?
— Тогда хотя бы не будем мучиться выбором.
Стояли на краю. За спиной — теплый дом, семья, иллюзия счастья. Впереди — неизвестность.
Из темноты донесся звук. Тихий, но знакомый.
Треск костра.
— Это наш костер, — понял Гордей. — Настоящий. В Нави.
— Значит, мы все еще там. Спим у костра.
— И все это — сон?
— Или предсмертный бред.
Радио в кармане ожило. Откуда оно в кармане?
«Если слышите это — значит, близко к пробуждению. Морок сильный, но не всесильный. Помните — вы сами выбираете. Всегда сами.»
Голос Рарога. Уже не из прошлого — обращенный к ним.
— Рар? — Лазарь вытащил радио. Детское, с Микки Маусом на корпусе. — Рар, ты где?
«Где все мертвые, балбесы. Но память... память иногда может говорить. Слушайте. У вас есть выбор. Остаться в сладкой лжи или вернуться к горькой правде.»
— Оригинально, — буркнул Гордей.
«Не перебивай! Время кончается. Морок питается вашим желанием. Чем сильнее хотите остаться — тем крепче держит. Но вы же Морозовы. А Морозовы...»
— Не бросают своих, — закончили братья хором.
Радио затрещало и смолкло.
Обернулись. Дом стоял, манил огнями. В окне мелькнула мама. Махала рукой — возвращайтесь, мол.
— Простим себе одну ночь? — тихо спросил Лазарь. — Одну нормальную ночь?
— Док...
— Я знаю, знаю. Но... но они же там. Пусть ненастоящие, но там. Живые.
— Нет. — Гордей покачал головой. — Не живые. Это фотографии. Красивые, но мертвые.
— Лучше мертвые и счастливые, чем...
— Чем настоящие? — Гордей взял его за плечи. — Док, посмотри на меня. Да, мама пила. Да, отец умер. Да, мы охотимся на тварей. Но это наша жизнь. Настоящая.
— Хреновая жизнь.
— Наша хреновая жизнь.
Помолчали. Ветер из темноты принес запах гари. Костра в Нави.
— А вдруг мы не проснемся? — спросил Лазарь. — Вдруг это навсегда?
— Тогда хотя бы попытались.
— Морозовы не бросают своих?
— Даже в мороке.
Взялись за руки. Детский жест, но сейчас — нужный.
— На три?
— К черту счет.
Прыгнули.
***
ᚾᛟᚲ ᚲᛟᚷᛞᚨ ᚾᛁᚲᛖᚷᛟ ᚾᛖ ᛋᛚᚢᚲᛁᛚᛟᛋᛁ ᚲᚨᛋᛏᛁ ᛟᛞᛁᚾ
Ночь, когда ничего не случилось (Часть II)
«Самая жестокая правда добрее самой красивой лжи.»
ᛋᚨᛗᚨᛃᚨ ᛃᛖᛋᛏᛟᚲᚨᛃᚨ ᛈᚱᚨᚹᛞᚨ ᛞᛟᛒᚱᛖᛖ ᛚᛃᛁ
***
Падение было долгим. Или коротким. В морочном пространстве время текло странно.
Приземлились на что-то мягкое. Снег, но теплый. Открыли глаза.
Спальня. Их детская спальня. Но что-то изменилось.
— Мы вернулись? — Лазарь сел.
— Нет. Смотри.
Обои. Те же мишки, но теперь у них были человеческие глаза. Моргали, следили.
За окном — день. Яркий, солнечный. Но солнце висело в зените и не двигалось.
Спустились вниз. Дом пустой. Ни души.
— Эй! Есть кто?
Эхо. Потом — шаги. Быстрые, легкие. Из кухни выбежал мальчик. Лет восьми, в пижаме с машинками.
Лазарь в детстве.
— Привет! — мальчик улыбнулся. Не хватало переднего зуба. — Играть будешь?
— Это я? — Лазарь попятился.
— Конечно ты! Кто же еще? Пошли, у меня солдатики новые!
Схватил за руку. Ладошка теплая, живая. Слишком живая.
— Подожди...
Но мальчик уже тащил наверх. Силы в нем было неестественно много.
— Гор! — Лазарь обернулся.
Брат стоял у лестницы. Рядом — его детская версия. Серьезный мальчик в свитере с оленями.
— Пойдем, — маленький Гордей говорил тихо. — Нам надо поговорить.
— О чем?
— О том, что будет. Если останетесь.
Детская. Но не совсем та. Игрушки были, но неправильные. У солдатиков — настоящие раны. Машинки — разбитые, будто после аварии.
Маленький Лазарь сел на пол, высыпал солдатиков.
— Смотри, это ты! — поднял фигурку. — А это Гордей! А это...
Замялся.
— Это мама. Мертвая мама.
Показал солдатика. Вместо лица — череп.
— Что ты несешь? — взрослый Лазарь попытался отобрать игрушку.
— Правду! — мальчик отскочил. — Ты же хотел правду? Вот она! Мама спилась и умерла! Папа сдох от проклятия! Дед тоже сдох! И ты сдохнешь!
Говорил детским голосом, но слова были взрослые. Страшные.
— А знаешь, что самое смешное? — мальчик наклонил голову. — Ты мог это предотвратить. Но не стал.
— Как?
— Не родиться. — Улыбка стала шире. — Если бы тебя не было, мама не начала бы пить. Слишком тяжело с двумя. Отец не надорвался бы. Все были бы живы.
— Заткнись.
— Правда глаза колет? — мальчик засмеялся. — А вот ложь приятнее! Хочешь лжи? Могу устроить!
Щелкнул пальцами.
Комната изменилась. Стала светлее, теплее. Игрушки починились. А мальчик...
Мальчик стал обычным ребенком. Улыбался беззубо.
— Давай играть в войну! Ты будешь хороший, я плохой!
— Док!
Гордей ворвался, за ним — его двойник.
— Надо валить! Они не дети!
— Я заметил!
Маленький Гордей преградил путь к двери.
— Уже поздно. Вы выбрали. Прыгнули — значит, хотите правды. Всей правды.
Стены начали меняться. Обои слезали, показывая голые доски. На досках — фотографии. Сотни фотографий.
Все неспасенные. Все, кому не помогли. Все, кто умер, пока они занимались другими.
— Узнаете? — маленький Лазарь тыкал пальцем. — Вот Машенька. Утонула, пока вы ловили упыря. Вот дядя Коля. Инфаркт. Вы были в соседнем городе. Вот...
— Хватит! — Лазарь зажмурился.
— А чего глаза закрывать? — голос стал ближе. — Это же ваша работа. Спасатели хреновы.
Открыл глаза. Дети стояли рядом. Держались за руки. Глаза пустые, черные.
— Знаете, что мы такое? — спросил маленький Гордей.
— Морок.
— Нет. Мы — вы. Те, кем могли остаться. Обычными детьми. Без проклятия, без долга, без всего этого дерьма.
— И что?
— И мы вас ненавидим, — просто сказал маленький Лазарь. — За то, что выросли. За то, что выбрали этот путь. За то, что не остались нами.
Комната завертелась. Пол стал потолком, стены — полом. Братья вцепились друг в друга.
— Держись!
— Стараюсь!
Остановилось. Они стояли в коридоре. Бесконечном, с дверями по обе стороны.
— Где мы?
— В выборе, — голоса детей звучали отовсюду. — Каждая дверь — развилка. Момент, когда могли свернуть. Посмотрите!
Первая дверь открылась сама. За ней — больничная палата. Отец на койке, они рядом. Момент смерти.
— Могли не брать его руку, — шептали голоса. — Проклятие не перешло бы. Остались бы нормальными.
Вторая дверь. Кухня, мама с бутылкой.
— Могли уйти к тетке. Она звала. Но вы остались. Смотрели, как она спивается.
Третья. Первая охота.
— Могли отказаться. Сказать деду — сам разбирайся. Но нет, полезли геройствовать.
Двери открывались одна за другой. Десятки моментов выбора. Сотни путей, которыми не пошли.
— И знаете что? — голоса слились в один. — Каждый раз выбирали неправильно!
Коридор сжался. Стены поползли навстречу.
— Док, что делаем?