— Довольно, уходите — сказала Хадича-бегим окружающим. — А ты, Давлат-Бахт, останься. Девушки, пятясь, вышли.
По знаку царицы, Давлат-Бахт заперла окно и двери и села с ней рядом.
— Слыхала что-нибудь? — спросила Хадича-бегим. Давлат-Бахт шепотом сказала:
— Сердце его величества пленила новая наложница, султан бывает у нее каждый день.
От кого слышала? — строго спросила Хадича-бегим, поднимая голову.
— От Ханзаде-бегим.
— Что поделаешь… На счастье султана, в Хорасане еще много красавиц, — вздохнула Хадича-бегим. — Хорошо… А про меня там что говорят?
— Вас порицали. Говорили, что вы забрали в руки некоторых везиров.
Хадича-бегим прикусила губу и встревожено сказала.
— Говори ясней! Каких везиров упоминали?
— Не расслышала я, уж очень тихо говорили. Давлат-Бахт виновато перебирала бахрому платка.
Хадича-бегим снова опустила голову на подушку.
— Я же тебе все время повторяю: когда находишься среди врагов, притворяйся рассеянной, но не упускай ничего, — гневно сказала Хадича-бегим. — Где ночует Мирза?
У Папа-агача. — Хорошо, что ты это пронюхала, — засмеялась Хадича-бегим. — Теперь уходи, я немного отдохну. Ты не спи — сегодня ночью будет дело для тебя. Приходи, как только позову.
Глава двенадцатая
Сад фиалок купается в сиянии весны. Ветер с гор Гиндукуша носится в кипарисовой роще, овевая прохладой Гератскую область. Все цветет.
Навои один гуляет в саду. Он немного устал. Как и каждый день, ему сегодня пришлось принять много людей, ищущих у него помощи и совета.
Поэт медленно прошелся по пестрой дорожке, на которой игра света и теней создавала причудливые узоры, и, выйдя на лужайку, присел на покрытую шелковым ковром супу перед цветником. Золотые кружки солнечного света, струившегося между деревьями, играли на ковре. Лепестки яблонь и груш, точно снежинки, лениво падали на землю, на ковер и шелковый халат поэта. Горделиво расхаживали павлины, распустив веером хвосты.
Появился с охапкой книг Сахиб Даро, скромный, смиренный, весьма образованный старик. Он осторожно разложил перед Навои книги, переписанные самыми лучшими писцами Герата. Поэт хорошо знал содержание этих книг и теперь интересовался их внешним видом. Похвалив прочность и красоту цветных кожаных переплетов, он медленно перелистывал книги, любуясь почерком, горящей золотом рамкой, тщательно выполненными рисунками. Каждая страница ласкала взор, словно живой цветник; некоторые книги были украшены волшебными миниатюрами Бехзада.
По садовой дорожке приближался молодой человек. Это был Хайдар, сын покойного брата Навои; поэт относился к нему, как к своему сыну. Роскошно, но небрежно одетый, с томными, беспокойными глазами. Хайдар, как всегда почтительно, но без лишних церемоний, поздоровался с поэтом и принялся быстро просматривать книги.
— Что вы скажете об этих книгах? — с улыбкой спросил Навои.
Хайдар собрал книги и передал их Сахибу Даро. Подумав немного, он ответил: — Бехзад умеет оживить все. Но у писцов, которые писали эти книги, есть кое-какие недостатки. Когда возвращается из Мешхеда Султан-Али, султан каллиграфов? В эти дни в Герате только и говорят о его искусстве.
Сахиб Даро заметил, что и в Герате есть такие писцы, как Султан-Али. Не желая спорить с Хайдаром, он взял книги под мышку и ушел. Навои сказал, что Султан-Али уже вызван в Герат. Потом он спросил, как идут занятия Хайдара, и порекомендовал ему углубить свои знания в области музыки. Хайдар прочитал свои новые газели. Веселые любовные стихотворения понравились Навои. Однако он указал, что поэту нужны глубокие знания, а чтобы приобрести их, необходимо много читать. Хайдар неожиданно признался, что мечтает стать воином. Полагая, что это желание является следствием непостоянства юноши, Навои нахмурился и промолчал. Но Хайдар принялся уверять, что его сердце давно склонно к военному делу.
— Наши предки, — с увлечением заговорил он, — прекрасно умели сочетать поэзию и музыку с мечом и луком. Я избрал такой же путь. Разве это невозможно совместить?
— Почему же нет, — ответил Навои, пристально глядя на племянника. — Поле битвы украшает юношей. Разве есть для юноши добродетель выше отваги и геройства? Но за всякое дело, за всякое ремесло нужно браться с чистым сердцем и искренним влечением. Если вы чувствуете в сердце любовь к боевому делу, то будьте воином — я вас только поздравляю.
Хайдар обрадовался и горячо заговорил о смелых подвигах воинов-богатырей. Появилось несколько слуг. Юноша, поняв, что мешает Навои заниматься делами оборвал разговор и, простившись, исчез в глубине большого сада.
Пришедшие были управителями имений Навои, доставшихся ему после отца. Поэт долго и подробно расспрашивал их о пахоте, о посеве, о жизни дехкан и базарных ценах. Он выразил желание отдать часть оставшегося с прошлого года зерна войску, а другую часть пожертвовать неимущим и приказал поскорее вы полнить эти распоряжения.
После полудня к Алишеру пришли гости. Это были обычные собеседники Навои. Одни, на них удивительным образом сочетали в себе таланты ученого, поэта и музыканта, другие были представителями какой-либо одной из областей искусства.
Завязалась интересная беседа. Знаменитый хирург Шейх Хусейн рассказывал об одной удачной операции: ему удалось поставить на ноги дворцового борца, которому его соперник нанес восемнадцать ран.
Поэт Хилали прочитал новую газель. Прослушав ее со вниманием, Навои шутливо заметил:
— В поэзии вы не полумесяц, а полная луна.[73] — Эти слова понравились присутствующим.
— Хорошо сказано! — говорили все со смехом. Один за другим поэты читали газели, муамма, туюги, маснави,[74] старательно переписанные на цветной бумаге. Каждый ожидал от Навои решающей, окончательной оценки. Поэт в каждом произведении выше всего ценил оригинальность мысли и живость воображения. В то же время он сразу улавливал самые незаметные погрешности, мельчайшие недостатки размера, рифмы. Заметив ошибку, он мягко указывал на нее.
Поэт Айязи с гордым видом держал в руке лист бумаги и явно горел нетерпением прочесть свои стихи. Навои обратился к нему:
— Господин поэт, а вы какой нам принесли подарок?
Присутствующие с улыбкой посмотрели на Айязи; он свернул бумагу и положил ее на колени. Поэт Айязи перед тем, как читать свои стихи, обычно до того их расхваливал, что никто не решался потом критиковать даже самые очевидные их недостатки. И сейчас, по своему обыкновению, он неторопливо заговорил о художественных достоинствах своей газели.
— Не разрешите ли вы нам самим высказать свое мнение, — с некоторым нетерпением прервал его Навои.
— Потерпите немного, — небрежно ответил Айязи — Я считаю мои комментарии в высшей степени важными.
— Где мы находимся? На собрании поэтов или на базаре? — спросил какой-то шутник.
— Айязи воздвигает вал против ожидаемых нападений, — сказал один из музыкантов.
— Айязи, по обыкновению, строит вал на песке, — иронически заметил Навои.
Но поэт, не обращая внимания на нападки, продолжал подробные объяснения. Потом он выпрямился я тонким пронзительным голосом начал читать. Каждый стих газели грешил ошибкой.
Разостлали дастархан. Ярко раскрашенные чаши, пиалы и кубки напоминали весенние цветы на лугу. Вино придавало глазам блеск, речам живость. Устад Кул-Мухаммед и Шейх-наи взялись за инструменты. Воздух наполнился волшебными звуками. Из стройных кувшинов снова полилось вино, наполняя кубки. Поэты, читая стихи о вине и радостях жизни, с наслаждением потягивали рубиновую влагу. Пожилые ученые и мударрисы пили и повторяли лучшие стихи древних поэтов о вине и винограде. В цветнике стихов бессмертного Хайяма не осталось ни одной несорванной розы.
Посыпались шутки и остроты. Подобно своим гостям, Навои много пил и смеялся. Обращенные против него шутки он сразу же отражал острым мечом своего меткого слова. Ходжа Гияс-ад-дин показывал свои таланты: он изящно и легко плясал, словно резвый мальчик, пел персидские и тюркские песни. Затем принялся передразнивать различных важных особ и делал это до того мастерски, что присутствующие покатывались со смеху.
Гости разошлись. Вскоре после их ухода явился Ходжа Афзаль, Дервиш Али и несколько чиновников, близких к поэту. Навои повел их на открытую со всех сторон веранду. Он спросил друзей о здоровье и рассмешил их, рассказав некоторые подробности состоявшегося только что собрания. Потом пристально взглянув на Ходжу Афзаля и заметив в глазах его какую-то озабоченность, спросил серьезно:
— Вы, вероятно, желаете о чем-то поговорить со мной?
— Мы хотели обратить ваше внимание на некоторые весьма важные обстоятельства, хотя я убежден, что все тайны известны вам лучше, чем нам, — проговорил Ходжа Афзаль, наклоняясь в сторону Навои.
— Предупредить вовремя — долг друзей, — сказал Навои, настораживаясь.
Ходжа Афзаль рассказал о стараниях Маджд-ад-дина Мухаммеда парваначи добиться назначения своего друга Эмира Могола правителем Астрабада, о происках везира Низам-аль-Мулька, о гнусных делах казия Шихаб-ад-дина и воинского начальника города — даруги.
— Султан окружен негодными, честолюбивыми дельцами, — закончил свою речь Ходжа Афзаль.
— Правильнее будет сказать, что султана обступила стая бешеных собак! — гневно воскликнул Навои. — По ночам они развратничают и творят всякие мерзости, а днем шатаются по городам и деревням и грабят людей. Султан считает себя барсом среди этих собак, но участвует в их проделках.
Резкие слова поэта привели его друзей в замешательство. Молчание нарушил Дервиш Али.
— Его величество султан, видимо, пребывает в неведении, — неуверенно сказал он.
— Тогда мы должны вывести его из неведения и указать ему путь справедливости, — убежденно произнес Навои.
— Господин Алишер, — проговорил молодой человек, служащий дивана, — ваше сердце чисто, как солнце. Но враги хотят убедить султана, что яркие звезды темны, что чистые намерения грязны.