— Наш враг до сих пор не сложил оружия. Он зубами и ногтями роет нам яму. Поистине, это умный, расчетливый враг! Он очень, опасен. Правда, государь оказывает нам великое внимание и, — милость, его вера в нашу преданность непоколебима. Однако не будем забывать, что государь и Алишер — друзья детства. В последнее время Алишер шлет государю письма одно за другим; с содержанием некоторых из них мне удалось ознакомиться. Алишер указывает на причины оскудения страны и, объясняя их по-своему, советует изменить все порядки в государстве. По последним сведениям, он намерен прибыть в столицу. Если бы он мог, то, наверное, прилетел бы в город.
— На время? — испуганно спросил Шихаб-ад-дин.
— Он хочет умереть в родном городе, — насмешливо продолжал Маджд-ад-дин. — Если, не дай бог ему разрешат жить в Герате, он на следующий же день все здесь перевернет.
Маджд-ад-дин помолчал, желая выяснить настроение собравшихся. Один из молодых беков снял кунью шапку и почесал затылок. Он напомнил, что влияние Навои в городе возрастает с каждым днем, что ученые и поэты всей страны, вплоть до святейшего Джами; питают к нему глубокую любовь. Султан не сможет противостоять желаниям таких людей, и в конце концов его отношения с Алишером должны улучшиться. Поэтому следует принять решительные меры.
— Следует всячески чернить Навои перед государем, чтобы порвались узы прежней дружбы, — предложил Шихаб-ад-дин.
Туганбек возразил, что не стоит полагаться на это старое средство.
— Да у нас и нет новых доводов, могущих опорочить Навои, — медленно подбирая слова, сказал он, — Слова — не кожа башмачника, которую можно без конца мочить и растягивать…. Я пробыл месяц на охоте с его величеством. Вместе ездили, вместе пировали. Всем известно, какое он мне оказал внимание. За беседой я все время старался очернить Алишера. Не могу, однако, сказать, что мне удалось убедить государя. Читать в сердце его величества хакана — нелегко. Насколько я понимаю, шахиншах колеблется. Поэтому самое надежное средство — раз и навсегда убрать Алишера из этого мира.
Присутствующие подняли головы. Наступило тягостное молчание. Маджд-ад-дин, взглянув на своих сообщников, почувствовал, что в сердце их происходит борьба.
— Путь, предложенный Туганбеком, — самый верный путь, — решительно сказал Маджд-ад-дин. — Бесстрашный Туганбек высказал то, что я сам хотел предложить. Моя единственная просьба — не подвергать это предложение обсуждению. Все мы ищем средства в борьбе с врагом, а существует ли средство сильнее смерти?
— Это не шуточное дело. Каким образом его осуществить? — беспокойно проговорил старый враг Навои Ходжа Хатыб.
— Всесторонне обдумав и взвесив все, я решил, что нам следует послать в Астрабад одного из лучших дворцовых поваров, — откликнулся Маджд-ад-дин. — Он будет готовить для Алишера вкусные кушанья.
Этот способ всем показался приемлемым и единственно правильным. Никто ни слова не возразил и не предложил ничего другого.
Когда собравшиеся разошлись, Шихаб-ад-дин несколько задержался. Он обратился к Маджд-ад-дину с просьбой немедленно заключить Султанмурада в тюрьму или изгнать его из Хорасанской земли. Торопясь к своей красавице, везир раздраженно бросил:
— Не прыгайте выше головы, господин. Вы клевещете на Султанмурада.
— Он вольнодумец, вольнодумец! — пробормотал Шихаб-ад-дин, напуганный грубым обхождением везира.
— Обстановка не подходящая, — сказал Маджд-ад-дин, — заключение ученого в тюрьму может вызвать много недовольства. Если этот ученый вам насолил, мы запретим ему преподавать в медресе. Ладно?
Шихаб-ад-дин побледнел.
— Нет, пусть будет моя душа за вас жертвой, высокочтимый господин, — умоляюще сказал он. — Действительно, я прыгаю выше головы. Простите меня, я не обладаю государственной мудростью. Вы правильно говорите — обстановка тяжелая. И запрещать ему читать лекции тоже не надо. Талантливый юноша... Я уверен, что он послушается моих советов и вступит на правильный путь. Мы, наверное, даже переманим его на свою сторону. Прошу вас, господин, оставьте его в покое.
— У вас голова не в порядке. В ваших мыслях нет устойчивости. — Маджд-ад-дин направился к двери.
— Эти дни я действительно не в себе, — пробормотал ему вслед Шихаб-ад-дин.
После недавней встречи с Султанмурадом он и вправду потерял голову. Ведь Султанмурад, если пожелает, может опорочить его, сделать посмешищем, отравить ему жизнь.
Шихаб-ад-дин очень досадовал на себя за глупую поспешность в разговоре с молодым ученым. Ему следовало прежде всего улучшить отношения с Султанмурадом и хорошенько испытать его, ни в коем случае не открывая своих истинных намерений. От этих поздних сожалений страдания Шихаб-ад-дина стали невыносимыми.
«Не сегодня-завтра я брошу тебя в тюрьму, и ты станешь пищей для червей!»—думал он еще недавно, полный ярости. Но теперь, когда Маджд-ад-дин так решительно отверг его просьбу, ему оставалось только склониться перед Султанмурадом. Поэтому — Шихаб-ад-дин и возражал так горячо против изгнания молодого ученого из медресе.
Еле держась на ногах от горя и стыда, Шихаб-ад-дин вышел из сада. При свете луны он брел по сонным, безлюдным улицам, не обращая внимания на рытвины, ухабы и думая только об одном, — как бы помириться с Султанмурадом…
На следующий день, с восходом солнца, Султанмурад пришел в медресе Ихласия. Войдя в большую аудиторию, он сел на свое обычное место, ожидая прихода первых слушателей. Вошел племянник Шихаб-ад-дина, вежливый, застенчивый, как девушка, молодой человек. Два года тому назад Султанмурад в течение нескольких месяцев давал ему частные уроки арифметики и арабского языка. Приветливо поклонившись юноше, Султанмурад посадил его возле себя и принялся расспрашивать, как идут занятия. Молодой человек кратко ответил, потом сказал, — прикладывая руку к груди:
— Господин, сейчас соберутся студенты. Разрешите поговорить с вами наедине?
— Говорите.
— Между моим дядей и вами возникло какое-то недоразумение. Вашему недостойному ученику совершенно неизвестно, в чем его сущность, — заговорил юноша, подчеркивая свои слова изящными движениями руки. — Я знаю только, что мой дядя вас обидел. Он сам чрезвычайно огорчен этим. Но сознаться в преступлении тяжелее, чем совершить его. Раз мой дядя и признает, что вы правы…
— Все мы люди, — улыбаясь, прервал его. Султанмурад, — у всех есть недостатки. Будь это не так, мы бы были ангелами, а земля — раем. Отправляйтесь сейчас же к своему дяде и скажите, что я забыл обиду.
— У вас великое сердце, я это знаю! — обрадованно воскликнул юноша.
— Передайте ему еще, что я ненавижу мстительных людей. Пусть его сердце будет спокойно.
Юноша с почтительным поклоном удалился. С книгами под мышкой на цыпочках вошли пять студентов. До полудня Султанмурад занимался с ними. Когда он ожидал следующую группу студентов, в комнату вошел щегольски одетый человек средних лет в тщательно намотанном тюрбане и узорчатых сапогах. С холодным поклоном он подал Султанмураду какую-то бумагу и вышел. Султанмурад начал читать: это был приказ шейх-аль-ислама, гласивший: «Султанмурад, который в стране ислама в счастливые времена великого покровителя и защитника веры Мухаммеда внушает слушателям мысли, подрывающие основы религии…»— и так далее—«изгоняется из медресе!» У Султанмурада потемнело в глазах от ярости и досады. Взглянув на надменного посланца, он произнес дрожащим голосом:
— Господин шейх-аль-ислам может преследовать меня сколько угодно. Я всегда готов пожертвовать собой во имя истины.
Посланец поклонился и решительными шагами вышел из комнаты. Султанмурад вспомнил о своей вчерашней встрече с Маджд-ад-дином. Он подозревал, однако, что Шихаб-ад-дин и подобные ему невежды заранее, подготовили почву.
Султанмурад вскочил на ноги. Он скомкал приказ, бросил его в угол и вышел. Не отвечая на приветствия изумленных студентов, которые выходили из своих комнат, направляясь на занятия, ученый бросился на улицу. Придя в ханаку, он вошел в свою комнату и бессильно опустился на пол среди книг. Горе не позволяло ему ни читать, ни думать. После полуденной молитвы пришли обеспокоенные его отсутствием студенты. Среди них были и подростки с едва пробивающимися усиками, и солидные бородачи, жившие в медресе десятки лет. Султанмурад, стараясь держаться, как можно бодрее, попытался их успокоить. Один из студентов, вне себя от ярости, закричал:
— Такое положение нельзя дальше терпеть, господин! Если распространение идей таких философов и ученых, как Аристотель, Афлатун, Ибн-Сина, Фараби и Улугбек считается бесчестьем и вольнодумством, что же тогда называется в медресе наукой?
Такое невежество в столице государя, который славится как покровитель наук! — горячо воскликнул другой студент.
— Если господин шейх-аль-ислам не отменит своего приказа, мы уйдем из медресе! — воскликнул второй.
— Обязательно. Другого выхода нет, — в один голос подхватили остальные.
— Дорогие друзья, — спокойно обратился к ним Султанмурад, — подчиняясь приказу, я вынужден прекратить занятия в медресе. Я скорей умру, нежели соглашусь кривить душой. Прошу вас, служите науке с чистым сердцем, посвятите вашу жизнь ее распространению. В мире нет более высокого, более почетного дела, чем распространение науки, служение ей. Однако надо уметь отличать истинную науку от устарелых, ложных убеждений. Подлинная наука указывает пути к уяснению загадок неба и раскрытию тайного. Верьте в силу разума, пусть наука будет всегда вашим руководителем. Не уподобляйтесь тем, кто прочел пять — десять книг и мнит себя ученым. Еще одна просьба: не поднимайте шума и возвращайтесь к занятиям. В Герате много знатоков любой науки, большая часть их — мои учителя. Черпайте же из моря их знаний с подлинной преданностью и усердием. Я убежден, что как бы ни бесновалась буря невежества и насилия, ей не потушить светильника науки, зажженного господином Навои.
Студенты с глубоким вниманием выслушали своего учителя. Внимая просьбе Султанмурада, они постепенно, один за другим разошлись.