гами и богинями, и фрески с сюжетами из нашей семейной истории, и много чего еще.
Челия внимательно смотрела и слушала, но не оживала.
Тогда я привел ее на крышу, где были разбиты ночные сады, где мерцали сумеречные цветы и в теплые летние месяцы порхали светящиеся бабочки и мотыльки. Но холодной ранней весной сады были неподвижны, а когда мы посмотрели на город — мимо куполов Каллендры и острой башни Торре-Джустича, где держали преступников, мимо огромного купола катреданто, — то увидели кое-что еще: две башни, пылавшие над городом, словно сигнальные факелы. Защитные башни Спейньисси и семьи Челии. Дело рук моей семьи.
— Прости, — сказал я, покраснев от смущения. — Я не подумал.
Челия пожала плечами, словно это была мелочь, но ее взгляд не отрывался от горящих башен. Я потянул ее за руку, чтобы увести от кошмарного зрелища, но она не сдвинулась с места. Я снова потянул:
— Пожалуйста. Давай уйдем. Я знаю место поприятнее. Тебе станет лучше. Прости меня.
Ее глаза смотрели на горящие башни.
— Пожалуйста.
Она содрогнулась — и подчинилась. Мы пошли прочь, вниз по лестнице и через сады, подальше от этого кошмарного вида, и наконец оказались там, куда мне следовало отвести ее сразу.
В теплой темноте конюшен я засветил фонарь. Мягкие и легкие запахи сена и сладкого навоза окружили нас. Ленивка вышла из теней, настороженно склонив голову, опасаясь ночной тьмы и происходящего на куадра. Приблизилась, неуверенно мотнув хвостом. Она не прыгнула на Челию, но обнюхала ее руку, потерлась о ноги, а потом уселась и уставилась на девушку вопрошающими карими глазами.
— Кто ты? — спросила Челия.
— Это Ленивка, — сказал я. — Ленивка, это Челия. Теперь она моя сестра.
Челия слабо улыбнулась.
— Значит, Ленивка? — Она опустилась на корточки и провела руками по голове и шее Ленивки, почесала за ушами. — Он редко про тебя вспоминает, да?
Ленивка завиляла хвостом и лизнула Челию в щеки. Настороженное лицо смягчилось.
Пенек выглянул из своего стойла.
— А это Пенек, — сказал я.
Я показал Челии корзину со сморщенными яблоками и морковью, которыми можно было угостить Пенька. Упругие губы скользнули по ладони Челии, и ее осунувшееся лицо смягчилось еще больше. Плечи опустились. Напряженное тело расслабилось.
Я приободрился.
Челия ласково улыбалась, пока он губами подбирал угощение с ее ладони.
— А кто такой Пенек?
— Пенек — мой пони. Он из породы дераваши.
— Дераваши очень маленькие, — заметила она.
— Но крепкие, — возразил я. — Отец скрещивает их с другими, со скакунами, ради выносливости.
— Однако Пенек маленький. — Челия скормила ему морковку и зашагала вдоль стойл.
Еще одна лошадь высунула голову.
— А это кто?
— Ветер. В нем есть кровь дераваши.
— Ай. — Глаза Челии сверкнули. — Он великолепен. — Девушка угостила лошадь морковкой. — Думаю, Ветер, я бы хотела на тебе ездить.
— Ветер мой, — возразил я.
Челия подняла глаза:
— Но я думала, ты ездишь на Пеньке?
Я отвернулся, пристыженный, и пробормотал:
— Мне нельзя ездить на Ветре, пока не научусь лучше обращаться с мечом. Аган Хан говорит, что Ветер не станет уважать меня, если я не смогу достойно владеть оружием.
— А. — Я думал, Челия рассмеется, но она серьезно кивнула. — Полагаю, твой человек мудр. Нужно заслужить место в седле, а не получить его просто так.
У меня возникло неловкое чувство, что она говорит не обо мне, а о своем отце и ей стыдно за глупость своей семьи.
— Твой отец убьет меня? — внезапно спросила она.
— Он... что?
— Он убьет меня?
Вспоминая этот момент, я с нежностью отмечаю детскую прямоту. Каким бы шокирующим ни был ее вопрос, его бесхитростность резко контрастировала со скрытными путями фаччиоскуро, из которых состоял мир моего отца: поворот плеча, сжатые губы, глоток вина — и которые предвещали кровавые события.
Это был откровенный вопрос, заданный прямо, и он заслуживал прямого ответа.
Преподнесут ли гостю убийство?
Это был важный вопрос, быть может, самый важный. Который следовало задать (с точки зрения Челии — уж точно) — и на который следовало ответить честно (с моей точки зрения, если мы хотели стать добрыми братом и сестрой).
Я начал со стремительных, почти пылких отрицаний, затем умолк и задумался. Такой вопрос заслуживал внимательного изучения.
Ай. Быть смелым, как Челия, чтобы задавать самые трудные вопросы и ждать трудных и честных ответов. И самому иметь смелость отвечать искренне. Каким даром это кажется теперь, после всего, что я повидал и сделал, всего, что испытал и причинил. После всех политических обманов, что довелось увидеть. Теперь я вспоминаю вопрос Челии и желаю, чтобы любые вопросы можно было задать так же откровенно — и получить такой же откровенный ответ, как тот, что я дал в ту ночь, без тени фаччиоскуро.
— Най, — ответил я со всей серьезностью, которую молодость привносит во взрослые вопросы. — Мой отец не причинит тебе вреда. Ты в безопасности.
— Откуда ты знаешь?
Я попытался облечь мысли в слова.
— Просто... я знаю его.
Челия серьезно кивнула, но явно не поверила мне. Я попытался придумать доводы, способные ее убедить. Мой отец был не из тех, кто ходят на Куадраццо-Амо посмотреть, как вору отрубают руки на ступенях Каллендры. Моя семья не присоединялась к толпам, собравшимся поглазеть, как с прелюбодейки срывают одежду, чтобы выпороть плетьми, или как убийцу разрывают лошадьми. В отличие от калларино, отец не кричал, что хотел бы увидеть чью-то голову на пике или пустить кому-то кровь на глазах у его семьи.
— Мой отец не получает удовольствия от чужой боли, — наконец сказал я. — Он не похож на кошку, которая играет с мышами. Он ди Регулаи. Он держит свое слово. Мы выполняем наши обязательства. Таково наше имя.
— Губы мужчин говорят о чести, но их руки говорят правду, — ответила Челия.
— Кто это сказал?
— Моя мать.
— Мой отец говорит правду. Всегда.
— Так говорят твои губы.
Я попытался найти человека, которому Челия поверила бы.
— Ашья тоже так говорит, а она женщина.
— А кто такая Ашья? Твоя мать?
— Моя мать умерла. Ашья наложница отца.
— Сфаччита? Я о ней слышала.
Я потрясенно втянул воздух.
— Не называй ее так.
— Разве она не рабыня? Разве не носит три-и-три?
Ашья действительно была рабыней со шрамами, но эти слова звучали неправильно. Никто из нас не говорил так, никогда. Ашья управляла палаццо. Она была любовницей моего отца. Она всегда была рядом.
— У нее есть власть.
Челия пожала плечами, словно Ашье она тоже не верила. Она не верила мужчинам. Не верила рабам.
— Если бы отец хотел тебя убить, — с жаром сказал я, — он бы послал Каззетту. Тот покончил бы с тобой, как покончил со Спейньисси. Если бы ты должна была умереть, то уже была бы мертва. Таков мой отец. Когда он бьет, он не медлит. Но Каззетта говорит, что мой отец слишком умен, чтобы убивать твою семью, а значит, тебе ничто не грозит. Я в этом уверен.
— Кто такой Каззетта?
— Кинжальщик моего отца.
— Ай. — Она вздрогнула. — Его я знаю. Он скорпион.
— Он хуже скорпиона, — ответил я — и Челия понравилась мне еще сильнее, пусть лишь по причине нашей общей неприязни к Каззетте. — Но если бы ты должна была умереть, то уже встретилась бы с его клинком. Он быстр. Здесь ты в безопасности. Я в этом уверен.
— И что со мной будет?
— Ну... ты станешь моей сестрой.
— Но у меня уже есть семья.
Я оказался в тупике.
— Быть может, твоя семья тоже будет жить вместе с нами?
Но конечно же, произнеся это, я сразу понял, что ошибся, и умные темные глаза сказали мне, что Челия тоже это понимает. Когда мы вернулись на куадра премиа, ее родные исчезли, будто их никогда и не было.
Томаса ди Балкоси не сожгли дотла. Его вместе с оставшимися членами семьи переселили на Скарпа-Кальду, управлять оловянным рудником моего отца, а Мерио теперь распоряжался различными виллами и поместьями Балкоси. Мы отправляли патро достаточно нависоли, чтобы он мог вести подобающий образ жизни — до тех пор, пока не приближался к Наволе. Патро предупредили, что, если он посмеет вернуться, его заключат в Торре-Джустича и калларино решит его судьбу в соответствии с нашими законами, поскольку у нас имеется множество доказательств, что он замышлял свергнуть Каллендру и отдать власть над городом Спейньисси и их приспешникам. Балкоси дали понять, что от гнева калларино его защищает только милосердие моего отца.
— Почему ты пощадил Балкоси? — спросил я на следующий день. — Почему их, но не Спейньисси? Почему сиа Челия теперь моя сестра? Как и Спейньисси, патро злоумышлял против нас, однако ты не стал убивать его и лишь сослал прочь.
Отец улыбнулся:
— Подумай об этом.
— Дело в том, что он был популярен? И Каллендра бы не допустила убийства? Калларино рассердился, что мы отправили его в одну сторону, а сами пошли в другую? У Балкоси есть друзья, которые за них заступились?
— Подумай. А сейчас пойди и проследи, чтобы твоя сестра хорошо устроилась.
И я думал, но так и не пришел к однозначному выводу. Балкоси были в нашей власти, а Каззетта всегда говорил, что самая лучшая змея — безголовая змея. Единственное, в чем я убедился, так это в том, что отец обладал хитрым умом и формировал мир в соответствии со своими мыслями.
Семья Спейньисси погибла, потому что так захотел мой отец.
Семья Челии была изгнана, потому что так захотел мой отец.
Челия ди Балкоси стала моей сестрой, потому что так захотел мой отец.
А когда он с улыбкой сказал, что мне следует поразмыслить над причинами, это лишь продемонстрировало, как мало я понимал, и встревожило меня.
— Как мне с ним сравняться? — спросил я у Мерио позже, на уроке в скриптории. — Он все время думает и планирует. Даже во сне. Он играет в карталедже вслепую — и каждый раз побеждает меня. У него всегда есть в запасе еще один план или замысел. Он никогда не попадает в ловушку и не ошибается.