— Разве он не говорил тебе, что совершил ошибку с Балкоси? Мне он это сказал.
— Говорил. Но я в это не верю.
Мерио рассмеялся:
— Ай, Давико. Ваш отец — человек, как и все мы. События со Спейньисси не были идеальными. Ваш отец предпочитает, чтобы калларино занимался политикой, а Каллендра использовала власть, не упоминая имя ди Регулаи. Архиномо нервничают, когда башни горят и нобили ансенс молят о пощаде. Если бы существовал иной путь, ваш отец выбрал бы его.
— Но он вовремя заметил заговор. Мы живы, а Спейньисси мертвы, и Балкоси теперь служат нам. Вы сами говорите, что мерилом умений моряка является не то, как он плывет по синим волнам, а то, как плывет по черным.
— Действительно. И ваш отец ловко управляется с теми и другими. Это верно.
— Каззетта говорит, я должен быть таким же, как он, — мрачно сказал я, — но я не такой.
— Потому-то мы и заставляем вас учиться, Давико! — Мерио взъерошил мне волосы. — Не думайте, будто овладеете мастерством за одну ночь. Это долгий, трудный процесс. Ваш отец упорно практиковался, прежде чем стал тем, кто он теперь. Со временем вы сравняетесь с ним.
— Най. — Я покачал головой. — Я не такой. Он нечто совсем иное. Словно отпрыск Леггуса и Скуро. Сплошные дела и хитрые мысли. Теперь Балкоси приносят нам доход, хотя прежде пытались нас уничтожить. Они делают наши рудники продуктивными. Но они нам не друзья, и я по-прежнему не понимаю.
Мерио снова рассмеялся.
— Сфай!26 Вы наволанец. Умение понимать извилистые пути у вас в крови. — И добавил более серьезно: — Однако от работы никуда не денешься. Если хотите, чтобы ваш ум был гибким и проворным, нужно его тренировать. А потому — за учебу. По какой причине мы не принимаем золото Шеру?
— А что насчет вас? Разве ваш ум не должен тоже быть гибким и проворным?
— Мой? — рассмеялся Мерио. — Я из Парди. — Он похлопал себя по мягкому животу. — Люди из Парди хорошо питаются, но мы не строим козни и планы. Нам достаточно видеть, как набирают жир наши свиньи, и как наши белорогие коровы наполняют вымя добрым молоком, и как созревают наши сыры. Мы фермеры. Наша отличительная черта состоит в том, что мы верим. — Он на мгновение задумался. — Кроме того, мы оптимисты. Фермер должен быть оптимистом. Мы верим, что солнце будет светить, а дожди проливаться. Верим, что наши жены вернутся ночью к нам в постель, даже если мы весь день пили вино. Вот что умеют люди из Парди. Мы умеем верить, умеем пить и очень хорошо умеем есть. Не столь хороши в постели, но великолепны за столом.
— Но вы не фермер. И у вас нет жены.
Он пошевелил густыми бровями:
— Однако я отлично сервирую стол.
— Вы знаете, о чем я.
— Что ж, пардийцы так же хорошо умеют вести подсчеты. В этом нам доверяют.
— А теперь вы просто придумываете.
— Вовсе нет! Мой отец был фермером. Но я был шестым сыном. И потому, — он пожал плечами, — когда живший по соседству нумерари захотел взять меня в подмастерья, отец сделал из меня нумерари. — Он взъерошил мне волосы и ущипнул за ухо. — Однако нумерари — неподходящая работа для вас, изворотливых наволанцев. Наволанцы слишком умны для этого. — Он снова ущипнул меня. — Изворотливые, изворотливые, изворотливые! Им нельзя доверить подсчеты. Не успеешь оглянуться, как наволанец украдет твое дело, твою жену, твоих дочерей, а то и твои панталоны!
Я оттолкнул его руку, пока он не успел снова ущипнуть, и сказал:
— Думаю, мне следовало родиться в Парди. Я совсем не изворотливый.
— Сфай, — ответил он, вновь становясь серьезным. — Вы ди Регулаи, и вы да Навола. Извилистые пути — ваш дом и ваше убежище. Ваш ум остер, как скрытые кинжалы Каззетты. Это ваше право по рождению, не забывайте. Ваш ум должен быть острым, как клинок, неуловимым, как рыба в воде, и проворным, как лисица. Потому что таковы наволанцы. Это в вашей крови. Помните, что вас вскормил сам Скуро. Это ваше право по рождению.
Но я так не думал.
Мой отец знал цену пшеницы в Тлиби и стоимость нефрита в Кречии. Он знал, сколько брусков пардаго зреет в огромных холодильных домах Парди. Знал долю золота в монетах Торре-Амо, Шеру, Мераи и Ваза. Знал, сколько рулонов шелка и степных лошадей в караване, который отправился в Капову шесть месяцев назад и проведет в пути еще три месяца. Знал о планирующихся переворотах в Мераи и также знал, что предоставит кредит парлу, чтобы справиться с ними.
Мой отец распил один стакан рубинового винобраккья с Томасом ди Балкоси и дал ему столь точную оценку, что семейство Спейньисси обратилось в пепел, а Челия ди Балкоси теперь живет в нашем палаццо и учится вместе со мной. Челия не принадлежала к нашей семье — однако стала одной из нас, потому что мой отец счел это полезным.
Мой отец всегда строил планы, всегда предугадывал, всегда одерживал победу — и от меня ждали, что я пойду по его стопам.
Хотя во мне была его кровь, я не слишком хорошо подходил для этой задачи.
Глава 6
Най. Ну вот, видите? Я уже вам солгал. Уже попытался сделать вид, что всегда был невинным — что во мне не было коварства, что я ни разу в жизни не схитрил. Но это неправда. Конечно, мне недоставало поразительного ума, которым обладал отец, однако нельзя сказать, что я никогда не лукавил. У всех детей есть секреты. Мы храним их от родителей, друзей, наставников... Иногда даже от самих себя.
Я не был мудрым, как отец, или коварным, как Каззетта. Я не был даже таким умным, как Мерио с его книгами и зрелым сыром на куске доброго хлеба с румяной корочкой, лежащего рядом со счётами. Но все же у меня были секреты. И самыми большими из них были секреты юного мальчика, который растет, мальчика, который вот-вот станет мужчиной. Мальчика, у которого появляются волосы на ногах и яичках и который испытывает первые обескураживающие приливы взрослых страстей.
Я выходил из возраста невинности и вступал в новый возраст, который внезапно открывает радости женских форм.
Сколько лет мне было в свете Амо, дуэдецци? Думаю, я был старше. Тринадцать? Возможно. Наши воспоминания о прошлом путаются, и иногда это к лучшему, но отдельные моменты и события выделяются, словно яркое золото в сейфе. Я знаю, что это случилось после появления Челии и после того, как она стала частью моей повседневной жизни, но мне трудно назвать год или время года. Возможно, само появление Челии и стало тому причиной; возможно, присутствие более зрелой девушки что-то пробудило во мне.
Может, вы никогда не испытывали этого ошеломляющего возбуждения, а может, в точности знаете, о чем я говорю, но для меня в те первые дни возмужания одного вида женского тела было достаточно, чтобы едва не лишиться чувств. Я помешался. Стал экзоментиссимо, как любил говорить Мерио, хотя он описывал этим словом свое отношение к сыру.
Внезапно при виде служанки в коридоре я начал замечать, как шуршат о бедра ее юбки. Распущенная шнуровка корсета приводила меня в полуобморочное состояние. Присутствие Челии, которая всегда была рядом во время трапез и уроков, потрясало меня еще больше. Внезапно оказалось, что эта высокая (намного выше меня) и взрослеющая (намного взрослее меня) девушка всегда поблизости. Ее запах, дыхание, весь ее вид — и, самое потрясающее, мысль о том, что ее голое плечо было совсем близко от моей изнывающей кожи... Если не брать во внимание тот факт, что я носил рубашку, жилет и камзол, а она — блузку, платье и плащ... И конечно же, эта мысль пронзала меня, подобно молнии, в скриптории под бдительным присмотром Мерио, где мы с Челией сидели за его столом, изучая подмоченную корреспонденцию из империи Хур...
И тем не менее мы были практически нагие рядом друг с другом!
Ну, вы понимаете. Таковы мысли запутавшегося мальчишки.
Но длинные темные пряди волос Челии, шелковисто шуршавшие по странице, а потом столь небрежно заправляемые за ухо, мягкий пушок на ее щеке... Я был так одурманен, что слова на бумаге могли с тем же успехом быть иероглифами Ксима.
В таких случаях мое детское увлечение девушкой было в основном безобидным и я разве что получал выговор от Мерио за неспособность отметить какую-то строчку в контракте. Но ситуация накалялась, когда мы учились биться на мечах, когда тяжело трудились и надевали меньше одежды, чтобы лучше сражаться.
Когда мы с Челией делали выпады, и парировали удары, и тяжело дышали, и ахали... и пот блестел на шее Челии, и пропитывал ее блузку, и я настолько терял рассудок, что она легко одерживала победу.
— Давико! — крикнул Аган Хан. — Вы снова забыли про защиту! Неужели я ничему вас не научил?
Я лежал на земле, поверженный Челией. Она прижала острие деревянного меча к моему горлу.
— Ты никогда не оседлаешь Ветра, если не будешь следить за своей защитой, — произнесла Челия с легкой насмешкой.
— Так оно и есть, — мрачно сказал Аган Хан. — Сегодня, Челия, вы оседлаете Ветра. А вы, Давико, пойдете в холмы пешком рядом с нами.
— Но...
Но что я мог сказать? Что совсем не следил за мечом и позицией Челии?
В тот день я ходил в холмы пешком и не открывал рта.
Потребовалось всего несколько помятых ребер и шишек на голове, чтобы я научился откладывать в сторону запретные мысли о Челии. Это было слишком сильное смятение и слишком болезненный урок. Челия была моей сестрой — и только. Она могла быть красивой, но не полагалось бросать на нее похотливые взгляды. С ней полагалось тренироваться, и дразниться, и смеяться, и размахивать деревянным мечом.
Но если ухлестывать за Челией оказалось слишком опасно (и слишком больно), то наши служанки и горничные были повсюду. На кухнях и в садах. Они подавали на стол восхитительные блюда и на карачках отскребали мраморные полы в коридорах. Я не мог оторвать от них глаз. И поскольку меня постоянно мучило вожделение, я обнаружил, что если буду тихим и ловким, если перелезу через балкон, а потом перегнусь за угол, то мне удастся вскарабкаться на красную черепичную крышу нашего палаццо и тихо прошлепать по ней к окнам, впускавшим солнечный свет в женскую баню.