— В вашем голосе звучит разочарование, — заметил генерал Сивицца.
— Ничисия... — снова начал отец.
— Взгляните на это с такой стороны, Девоначи. Если я испущу дух в вашем палаццо, многие имена восстанут против вас. Я оказываю вам любезность.
— Не надо кормить меня рыбьими потрохами и называть их икрой.
— Называйте как хотите, мне все равно.
Рабыня не побагровела и не рухнула на пол, и тогда Фурия откусила кусочек угря.
— Ай! Сиана Ашья! — На ее лице расплылось выражение блаженства. — Пожалуй, ради этого можно умереть. — Она притворилась, будто заваливается в обморок от аромата, одновременно подмигнув отцу. — Регулаи всегда славились изысканным столом.
— Какая одинокая жизнь, — заметил Аган Хан.
— Вы о чем?
— Никому не доверять. Жить в страхе. Всегда настороже. Не в состоянии расслабиться, даже среди друзей.
— А мы друзья? — спросила Фурия. — Я этого не знала.
— Союзники по интересам? — предположил калларино.
— Лично я даже представить не могу, какой унылой была бы моя жизнь, если бы не доверие и верность люпари, — проговорил генерал Сивицца, задумчиво покачивая вино в бокале. — Доверие, любовь добрых спутников питают не хуже пищи и вина. А может, и лучше, для солдата. Нельзя пережить ужас битвы и одержать победу без братского доверия.
— И я бы не выжил без любви и поддержки моих священников, — согласился Гарагаццо, накладывая на тарелку амотитских мидий с чесноком и принимаясь смачно их раскалывать. — Как сказано в Либри-Люминари, «без любви Амо мы что рыбы, задыхающиеся на берегу».
— В таком случае хвала фатам, что я не рыба. — Фурия скормила рабыне ложку бульона из мидий, потом съела немного сама, прежде чем уделить внимание священнику. — Быть может, причина в том, что мы разного пола. Вы мужчины, я женщина. Мы плаваем в разных водах. Доверие — порок, который женщина едва ли может себе позволить.
Я заметил, что Челия заинтересовалась словами Фурии. Вспомнил наши беседы на эту тему — как похоже звучали ее речи. Она хотела было заговорить, но тут калларино спросил Фурию:
— Вы думаете, наши воды столь различны, сиана?
— Синее ли небо? Желал ли Скуро Эростейю? Будем откровенны. Когда я сижу за этим столом, каждый присутствующий мужчина думает о том, что скрывается под моим корсетом, — заявила Фурия. — Не о том, сколько великих имен приложились щеками к моему сапогу. Не об отрядах, которыми я командую. Не о моих рабах. Не о принадлежащих мне нависоли. Лишь о моих бедрах и том, что между ними...
— Ничего не могу сказать на сей счет... — начал калларино.
— Най, вы лукавите. Вы разглядываете меня почти так же откровенно, как Силксу, а она может убить мужчину в мгновение ока. Это так — и всегда было так.
— Мужчины восхищаются женскими формами, — заметил Аган Хан. — Что в этом дурного?
— Чи. Восхищаются нашими формами. Мужчины сочиняют стихи о наших прекрасных губах — а потом ярятся, когда эти губы произносят слова.
— Сиа Лисана, — произнесла Челия.
Ее глаза пылали.
— Очень хорошо, девочка Балкоси. — Взгляд Фурии обратился ко мне. — А что обо всем этом думает маленький господин?
— Я... — Меня застали врасплох.
— О, Давико очень любит женские формы, — беззаботно сообщила Челия. — Все служанки болтают о том, как он подглядывает за ними, когда они моются.
Разговоры за столом умолкли. Я уставился на Челию, чувствуя, как багровею от стыда, но она лишь подмигнула мне, откровенно довольная. Я вспомнил, что о ней сказал Аган Хан: любит хаос. Пьеро говорил нечто подобное, но я не воспринял это всерьез, потому что тогда не был ее мишенью. Я чувствовал себя злым, преданным и смущенным.
Затянувшееся молчание прервал хохот Гарагаццо:
— Значит, подглядывает?
— Постоянно, — ответила Челия.
Глаза Фурии блестели. Отец прятал улыбку. Гарагаццо смеялся, и вместе с ним калларино. Я знал, что краснею: лицо было горячим и алым, абсолютное фаччиочьяро. Хотелось провалиться сквозь землю, но калларино пришел мне на помощь.
— Ай! И правильно! — Он стукнул кулаком по столу. — Едва ли этого следует стыдиться. Смотреть на красоту — естественное желание, в нем нет ничего постыдного. Если мужчина восхищается женскими формами, это комплимент.
— Даже в ее личной ванной комнате? — поинтересовалась Фурия.
— Кто из нас не играл в мальчика у замочной скважины?
— Только не я, — сказал генерал. — Девушки меня не интересуют.
— Лишь потому, что вы предпочитаете мальчиков, — возразил отец.
— Само собой! — кивнул Сивицца. — Молодой человек, в расцвете силы... Ай. Вот поистине великолепное и восхитительное создание! Они похожи на львов. Поджарые мускулы, в которых дремлет сила. Гривы густых волос. Длинные ресницы. Ай. Чудесно, что Арго создал нас такими. — Он покосился на Фурию. — Но разве это не доказывает, что, будь ты красивой девушкой или красивым юношей, для тебя всегда найдется пара жадных глаз?
— Най! — возразила Челия. — Это другое!
— Это просто жизнь, — не согласился с ней старый воин. — Мужской глаз ищет красоту, и женский тоже. У всех нас есть свои желания. Арго вылепил наши тела на своем гончарном круге, свет Амо обжег их, Трессия вдохнула в них жизнь, а Вирга вплела их в сеть всего живого. Все живые существа жаждут красоты. Это дар и радость, а не повод для презрения.
— Согласен, — откликнулся Гарагаццо. — Либри-Люминари говорит, что мы не должны презирать какую-либо часть нашего тела, но должны любить их все.
— С умеренностью, — уточнил Аган Хан.
— Конечно, с умеренностью, — раздраженно ответил Гарагаццо. — Безумие есть безумие, но жизненные чувства, которыми Амо наделил глину Арго, не следует презирать. Амо желал — и человек желает. Нет греха в том, чтобы любить красоту.
— А если красоте это не нравится?! — пылко спросила Челия.
— Ай. Умная девочка. Но этим вопросом вы поймали лишь ветер, пусть сами того не понимаете, — сказал Гарагаццо. — Это проблема красоты, а не женщин. Урок Эростейи заключается в том, что красота всегда была одновременно благословением и проклятием. Не важно, что у вас между ног. Если вы красивы, вас будут преследовать и желать, мужчина вы или женщина.
— И все же история Эростейи — о преследуемой женщине, а не о мужчине, — возразила Челия.
Гарагаццо нахмурился:
— Фаты свидетельницы, ну вы и упрямы.
— Она такая, — согласился отец с легкой улыбкой. — Но как насчет ее аргумента? Эростейя действительно была женщиной, которую преследовали Скуро и Амо. Не мужчиной.
— Из текста ясно следует урок о красоте, — настаивал Гарагаццо, — а не о том, какого она пола.
— Я редко слышу, чтобы армии насиловали мальчиков и мужчин, — заметила госпожа Фурия. — Но часто слышу, что армии насилуют девочек и женщин.
— Бывает и так и этак, — проворчал Сивицца. — И так и этак. — Но вид у него был озадаченный.
— Верно, бывает, однако логика Плезиуса требует, чтобы мы собрали много рассказов, а не один. Лишь собрав много рассказов, мы сможем выявить закономерность — и, быть может, истину.
Челия кивала, ее глаза сияли.
— И сколько у нас женщин-архиномо? — продолжала Фурия. — Как часто мы говорим про матраномо, а не патро? Патрономо выступают и отдают картадечизи53 в Каллендре. Не матра.
— Для мужчин естественно стремиться к власти, — ответил калларино. — Для женщин естественно заботиться. Сфера мужчины — политика и война. Сфера женщины — финансы и дом.
Фурия вскинула брови:
— Значит, я противоестественна?
— Вы... — Калларино осторожно вытер рот, — уникальны.
Фурия фыркнула.
— Как дипломатично. Теперь я понимаю, почему вы возвысились в Каллендре.
— Я возвысился, потому что рассуждаю разумно.
— Разумно... — Глаза Фурии сузились. — Я предлагаю вам Закономерность Плезия, но вы ее игнорируете. Вот ваша разумность. И потому давайте поищем другую. — Она повернулась, и сперва я решил, что она заговорит с Челией, но вместо этого она обратилась к Ашье, стоявшей в стороне, следившей за столом и обслуживанием. — Давайте спросим рабыню Девоначи. Никто не станет отрицать, что она бороздит предательские моря мужчин. Быть может, ей удастся убедить вас в том, в чем не смогла я.
При ее словах мы все напряглись. Лицо отца опасно помрачнело.
— Мою рабыню?
— Разве она не сфаччита?
Рука Агана Хана легла на рукоять ножа. Гарагаццо и калларино встревоженно переглянулись. Бокал Сивиццы замер на полпути к губам. Взгляд Челии заметался между Фурией и моим отцом. Служанка Силкса скрючила отравленные пальцы, словно когти. Фурия, совершенно не встревоженная, взяла кусочек угря и положила в рот. Увидела, что все мы уставились на нее, и перестала жевать.
— Да бросьте. К чему эта педантичность? — Она взмахнула щипцами для еды. — Разве Ашья не носит на щеках три-и-три?
— Сиана, — осторожно начал калларино, но Фурия презрительным взглядом заставила его умолкнуть.
— Прекрати, жирный угорь. Я торгую чужими страданиями. И не боюсь говорить откровенно. Ашья помечена. Ее купили — и купили с определенной целью. Мужчин покупают, чтобы те трудились и сражались. — Она закинула в рот угря. — А женщин — чтобы трахать.
— Пусть Скуро выжжет тебе глаза... — начал отец.
— Сфай, Девоначи! — насмешливо перебила Фурия. — К чему так злиться? Разбей зеркало, если хочешь, но истина никуда не денется. Спроси свою рабыню, что она думает. Вон она стоит в стороне, пока мы едим. Спроси сфаччиту, что за моря она бороздила. Может, ты, Девоначи, и влюбился в сфаччиту, но это не меняет...
Аган Хан поднялся, обнажая клинок:
— Видят фаты, Фурия, вы зашли слишком далеко...
Он умолк, когда стоявшая позади Ашья коснулась его плеча.
На ее лице, вместо ожидаемой ярости или обиды, была лишь безмятежность.
— Все в порядке, — сказала она, мягко заставляя его сесть обратно. — Прошу, не обнажай сталь, старый друг.
Она взмахом велела нашей служанке Сиссии принести кресло и поставить у стола рядом с моим отцом. Села и посмотрела на Фурию.