— Неужели подарки считаются оскорблением в Мераи? — с наигранным смятением спросил я и посмотрел на парла. — Если так, я не хотел вас обидеть, ваше величество. — Я повернулся обратно к сердитому мужчине. — Что до вас, если вы не желаете пробовать наволанское вино, подслащенное солнцем на плодородных холмах Валле-Ливии, выжатое ногами смеющихся девушек, выдержанное в древесине дубов дикой Ромильи... что ж, вы удачливы, поскольку я предлагал его не вам.
Кто-то фыркнул.
Человек стиснул кинжал и побагровел. Я положил ладонь на скрытый в рукаве клинок, гадая, что это — очередная проверка или настоящий вызов, — и почему мерайцы так любят кровопролития. Они хуже боррагезцев.
— Сино предан мне, — сказал парл с улыбкой, жестом велев мужчине сесть. — Мы гордые люди.
Я был рад, что моя рука не дрогнула, когда я поднимал бокал.
— Что ж, вам повезло обладать верностью и гордостью ваших людей. Хотя вина у нас великолепны, наши люди не столь откровенны.
— Умы наволанцев изворотливы, как косы в прическах их женщин, — произнес парл.
Я слышал эту поговорку, и она мне не нравилась.
— Так говорят многие.
— Золото наволанца яркое, а сердце — черное, — сказала девушка с павлиньими перьями.
— Это я тоже слышал. — Я старался отвечать ровным голосом.
— Наволанцы темны и кривы, как их переулки, — внес свою лепту Сино.
— И так же прижимисты, — с усмешкой добавил парл.
— Чужеземцы часто так утверждают, — признал я сквозь зубы. — Но все не настолько плохо.
— Сфай. Вас самого чуть не убили ваши собственные друзья, — сказал Руле. — Разве они не были коварны, изворотливы и темны?
Я вспомнил Пьеро, кидающегося на меня с кинжалом, и отогнал этот образ.
— В Мераи тоже бывают интриги и заговоры.
— Не как в Наволе, — с неприязнью сказал Руле. — Даже псы вроде моего дяди Чичека имеют порядочность откровенно заявить о своих намерениях. А не являться убийцей под покровом ночи.
— Неужели Навола — такое коварное место? — спросила девушка, кладя ладонь на мою руку.
— Не для нас, — ответил я, пытаясь скрыть раздражение.
— Но ходит столько историй о предательстве, — сказала она. — Думаю, я бы побоялась туда ехать.
Ее ладонь так и лежала на моей руке. Девушка была красивой, с высоко забранными темными волосами и зелеными глазами, широко распахнутыми, невинными и любопытными. Среди всех мерайцев она выделялась тем, что в ней не было злобы, лишь одно любопытство. Быть может, она и впрямь ничего не знала о Наволе.
К собственному изумлению, я понял, что повторяю услышанное от Агана Хана:
— Пусть наши переулки кривы, а волосы наших женщин извилисто уложены, но наши сердца вернее самых верных стрел, и мы всегда летим прямо к тому, что любим.
Я смело удерживал взгляд соседки, пока она не покраснела и не отвернулась.
Меня шокировала собственная самонадеянность. Я уже хотел было извиниться, поскольку не следовало говорить столь откровенно и так посягать на честь дамы, но было видно, что мои слова попали в цель и я одержал победу. Потому что дама опустила взгляд и раскраснелась. Она явно была очарована мной. Каким-то образом, при помощи нескольких слов, я заставил ее поверить, будто я смелее, могущественнее и отважнее, чем на самом деле. Будто я разбираюсь в женщинах...
Парл со смехом хлопнул по столу, разбив мгновение. Другие гости одобрительно кивали, смеялись и повторяли мои слова, а девушка, которую звали Аллессана, смотрела на меня из-под ресниц отнюдь не оскорбленная, а румяная и довольная.
Слуги принесли новые блюда, и мне вдруг стало тепло и уютно.
Ужин и беседа текли гладко, парл рассказывал истории про охоту, и лишь тот мужчина с кинжалом бросал на меня мрачные взгляды. Но меня это не тревожило, потому что я заслужил внимание девушки с павлиньими перьями в волосах и мерайское вино грело меня изнутри.
Глава 39
Каззетта был рад моему возвращению, но перестал радоваться, когда я высказал свое мнение.
— Хотите отправить Челию в Мераи? — спросил я, скинув плащ и расстегнув петли на высоком воротнике. — К этим псам? Как вам могло прийти такое в голову?
Каззетта схватил меня за руку.
— Не здесь! — с яростью прошипел он.
Он выволок меня на улицу, на открытую куадраццо, где журчал маленький фонтан. Вокруг темнели покрывшие здания лианы. Вдалеке мерцали факелами стены дворца, мрачной громады в холоде весенней ночи. Я пожалел, что поторопился избавиться от плаща. В Мераи было тепло, однако ночи стояли прохладные.
— Вы хорошо справились, — сказал Каззетта, убедившись, что поблизости никого нет. — Но следите за тем, где и что говорите, мой господин.
— Откуда вам знать, как прошел мой вечер? — спросил я. — И что не так с нашим жильем? Там нет слуг, чтобы шпионить за нами.
— То, что мы никого не видим, не означает, что поблизости нет ничьих ушей, — ответил он. — Что до вашего вечера, я знаю, что вас не укусил конь и не заколол мужчина, что в вас влюбилась девица, а парл проникся уважением к вам.
— Очень сомневаюсь.
— Однако это правда.
— Парл сказал, что хочет завтра отправиться на охоту.
— Он возьмет с собой Сино? Человека, который хотел вашей крови?
Я постарался не выказать изумления от осведомленности Каззетты.
— Я не знаю. Но они близки. Парл не шелохнулся, когда он схватил кинжал.
Каззетта одобрительно вскинул бровь:
— Ай. Вы мудрее, чем считает Мерио.
— Спасибо, что сообщили.
— Не говорите о деле в присутствии Сино. Он желает парлу зла.
— Он ведет себя как лучший друг парла.
— Он и есть лучший друг парла.
Я перебрал в уме события вечера, пытаясь отыскать какое-либо основание для утверждения Каззетты.
— Он выглядел заносчивым. И демонстративно преданным. Но я решил, что он восхищается парлом.
— Он одной крови с Чичеком.
Я удивился.
— Парл не знает?
— Парл выглядел настороженным?
— Най. — Я покачал головой. — Видят фаты, он полностью доверяет этому человеку. Он глуп, — понял я.
— И это нам на руку. Парлу нужны настоящие друзья.
Я невольно снова вспомнил Пьеро, вспомнил боль от его предательства. Я почти жалел парла, и мне это не нравилось, потому что я вовсе не хотел тревожиться о нем. Но я подумал, что отчасти понимаю его желание бросать вызов и пугать. Он начеку, совсем как я. Мне было неприятно видеть в нем отражение самого себя.
Я сменил тему.
— Вы правда думаете, что стены в нашем жилище слушают нас?
Каззетта с укором посмотрел на меня:
— Жилище предоставили почти мгновенно. Как только наш капо ди банко попросил. Выселенный нами патро — иждивенец Делламона. Если в стенах нет пустот, значит Делламон не справляется со своей работой. Там есть и глаза, и уши, чтобы подглядывать и подслушивать.
Я мрачно покачал головой:
— Мне не нравится это место. Оно жестокое.
— Жестокость есть везде, — пожал плечами Каззетта.
— Най, — возразил я. — Тут все иначе. Как будто...
Что-то не так с нравами Мераи. Даже здесь, на куадраццо, воздух словно вибрирует от злобы. А как вели себя люди за столом парла? Как сам парл вел себя в конюшне? Им нравится запугивать. Нравится доминировать. Нравится рисоваться. Даже Пьеро не казался таким жестоким. Если и желал мне смерти, то лишь из-за своей глупой страстности и жажды славы. А не из любви к террору и насилию.
— Для мерайцев все сводится к надменности и вызову, — сказал я. — Они выставляют напоказ свое богатство. Контролируют свои улицы и куадраццо. И давят, и проверяют тебя. А потом снова давят. Им нравится смотреть, как люди склоняются перед ними. Если встанешь на колени, чтобы пометить щеку, они наступят тебе на шею и крепче прижмут к своему сапогу.
Это лучше всего описывало мои впечатления от прошедшего дня. Внезапно я поверил — всем сердцем поверил, — что в мире есть больные места. Торре-Амо называют вместилищем упадка и разврата, Джеваццоа — мести и кровопролития, Парди — тепла и гостеприимства, Наволу — интриг.
Но Мераи... Здесь знают о своих язвах, однако не желают их исцелять, а желают язвить других. Что архиномо, контролировавший какую-то улицу, что парл, проверявший меня, — все они хотели унижать и доминировать. Все события этого дня были распланированы, чтобы давить и испытывать, чтобы посмотреть, не сломаюсь ли я.
Лишь та девушка вела себя иначе.
— Что за особа сидела рядом со мной?
— Сиа Аллессана Д’Евангелина дю Тессе.
— Она показалась мне не такой, как все.
— Спутница графини Улейн. Ее прислали ко двору парла в надежде на выгодное замужество.
— Почему ее посадили рядом со мной?
— Она не слишком родовита и богата. А значит, полезная пешка. — Каззетта пожал плечами. — Скорее всего, Делламон закинул леску — хочет посмотреть, клюнете ли вы на приманку. Девица хороша собой, верно?
— Да, — признал я.
— Значит, это наживка.
Я задумался, так ли это. И задумался, знает ли она сама.
— Она выглядит наивной.
— Может, так и есть, — кивнул Каззетта. — Но у ее семьи нет могущественных союзников, а потому Аллессана окажется во власти Делламона, если тот решит ею воспользоваться.
— Не парла?
Каззетта вновь смерил меня укоряющим взглядом:
— Вам показалось, что парл способен быть главным?
— Нет, — признал я. — Он слишком прост. Слишком прямолинеен.
— Верно.
— Вы же не думаете, что Челия заслуживает такой партии.
— Большинство людей не заслуживают того, что с ними происходит. И все же оно происходит.
— Милосерднее будет скормить Челию волку.
Каззетта рассмеялся и хлопнул меня ладонью по колену:
— Вы слишком низкого мнения о сиа.
Он встал, чтобы вернуться в дом, но я остался сидеть у фонтана.
— Мне не нравится это место, — сказал я. — Оно жестокое — и делает людей жестокими.
— Чи. Вы провели здесь всего один день, — сказал Каззетта. — Если вас заинтересовала эта Аллессана, каковы бы ни были ее истинные мотивы, быть может, в мерайцах есть что-то, чего вы не видите.