— Ты действительно так нас ненавидишь? — спросил отец.
Челия отвела взгляд.
Отец глотнул вина.
— А ведь это правда. Ты действительно попыталась бы сокрушить Регулаи, если бы захотела. — Он поставил бокал на стол, крутя его за ножку между пальцев, так, что хрусталь отбрасывал блики. — Это вечная проблема с союзниками. По-настоящему ценный союзник также по-настоящему силен. Достаточно силен, чтобы отказать тебе в поддержке или даже предать тебя. Он имеет возможность выбрать собственный путь, потому что союзник — не раб. Союзник — настоящий союзник — сам выбирает тебя. Выбирает ради дружбы. Ради преимущества. Ради награды. Ради общей цели. — Он снова пригубил бокал. — Если бы речь шла только обо мне и о твоей ненависти ко мне — а я вижу твою ненависть, Челия, не заблуждайся на сей счет, — предательство меня бы не удивило. — Он покосился на меня. — Однако у тебя есть брат. Брат, которого ты очень любишь.
Челия закрыла глаза:
— Вы меня обманули. Вы обманули нас обоих.
— Верно.
— Намеренно.
— Да.
— Вы растили меня как дочь, — сказала она. — Научили писать и считать. — Она обвела взглядом Ашью, Агана Хана, Мерио и Каззетту. — Научили обращаться с мечом, и вести бухгалтерию, и говорить на разных языках, и использовать яды. Научили женским и политическим хитростям. Вы не приковали меня к стене, как пленницу; вместо этого вы приковали меня к Давико.
В ретроспективе это было очевидно. Отец не только отточил ум и знания Челии, но и позволил нам сблизиться. Более того, он этому способствовал. Мы выросли вместе, сплетенные, как корни двух цветов в одном горшке. Узы дружбы, любви, заботы, семьи — и наконец страсти; а когда мы расцвели, отец перешел к действиям. Даже наша общая неприязнь к человеку, который однажды неминуемо умрет, — скорее всего, даже ее в нас подпитывали.
Наконец все стало ясно.
Челия выбежала из комнаты.
В последовавшем молчании Каззетта глотнул вина.
— Отлично разыграно, Девоначи. Даже по меркам Регулаи отлично разыграно.
После долгих поисков я наконец обнаружил Челию. Она прохаживалась в саду, и тени колонн ложились на ее печальное лицо. Вечер был теплым — весна в разгаре. Вскоре единственным укрытием от жары станут эти прохладные сады с журчащими фонтанами, прудами и цветущими цитрусовыми деревьями — и тенистые крытые колоннады. Челия увидела, что я на нее смотрю, и остановилась. Ее лицо было мрачным.
— Так вот что мы такое, — с горечью сказала она. — Марионетки в пьесе твоего отца. — Она подняла руку и пошевелила пальцами. — И как я только не заметила нити?
— Мы оба знаем, что мой отец прав.
Челия словно не услышала.
— Подумать только, я считала благословенным даром его доброе сердце. Радовалась, что он дает мне образование как члену семьи. Что относится ко мне снисходительно, а не сурово. Что учит меня тем же бухгалтерским методам, что и тебя, той же политике, тем же... И все для того, чтобы я стала одной из его карт. Которую прячут до последнего, а затем используют.
— Все мы карты в его руках.
— Он настоящий наволанец. Сплошь изворотливые мысли и хитрые уловки. И черное сердце в пару к яркому золоту.
— Не говори так. Он о тебе заботится. Просто делает это по-своему. — Не знаю, почему я испытывал необходимость защищать отца, но я защищал. Преданность сына отцу. — В этом нет ничего личного. Такова его натура.
— Натура наволанца. Она всегда возьмет свое.
Я рассмеялся:
— Будь это правдой, у меня с плетением интриг не было бы проблем.
Казалось, мой смех разогнал грозовые тучи в душе Челии. Она печально покачала головой.
— А я-то считала себя такой умной. — Она нежно коснулась моего лица. — Ай, Давико, ты действительно ничего не умеешь. Вот почему так нравишься мне. По крайней мере, ты надежный.
Мы смотрели друг другу в глаза, она держала свою ладонь у моей щеки, и я почувствовал, как сильно колотится сердце. Я осознал, что Челия ниже меня. Когда мы впервые встретились, она была выше. Я и не заметил, как вырос. Как изменились мы оба. Рука Челии опустилась, коснулась моей груди, ощущая бьющееся сердце. Я не мог отвести взгляд от ее глаз, да и не хотел. Во мне пробудилось желание — желание и страсть, спавшие с той ночи, когда мы почувствовали силу дракона у дверей отцовской библиотеки.
Я мог поцеловать ее. Мог взять ее. Она смотрела на меня. Мы были связаны.
Стук копыт ворвался в куадра и заставил нас виновато обернуться и отступить прочь друг от друга. Это были калларино и Гарагаццо в своих лучших нарядах.
— Парл едет! — кричали они. — Он у ворот!
Подобно разворошенному муравейнику, палаццо ожил. Слуги бегали туда-сюда. Стражники кричали. Отец, Ашья, Мерио и Аган Хан спешили выполнять свои обязанности. Челия отдалялась, уходила, покидала меня...
Я поймал ее за руку. Она обернулась. Наши взгляды встретились. В мгновение ока она оказалась рядом со мной, прижалась губами к моей щеке и шепнула на ухо:
— Приходи сегодня ночью. Когда погаснут факелы. Приходи ко мне.
Глава 43
Глубокой ночью я выскользнул из своих палат. Семейные портреты сурово взирали на меня, когда я крался мимо, словно вор. Казалось, они следят за мной: Дейамо, Бык, моя мать. Даже фрески богов оценивали меня, глядя с темного потолка.
Внизу, во дворе, я увидел двух стражников. Они не спали, но стояли ко мне спиной, оглядывая куадра премиа, а меня скрывали тени.
Я двигался вместе со сквозняками палаццо. Я был безмолвным, как мрамор колонн, как каменные плиты. Я был дыханием ночи — и ничем иным. Я прокрался по высокой галерее, что обрамляла садовый куадра, никем не замеченный.
Легкого пути в комнаты Челии не существовало. Нас разделяли куадра и несколько стражников, которые несли дежурство в коридорах. Полагаю, мы были разделены неслучайно.
Послышались шаги. Я скрылся за колонной. Через куадра внизу пробежала наша служанка Сиссия. Поднялась по лестнице, неся охапку белья для будущих гостей. На верхней площадке встретила Деместино, одного из стражников, охранявших покои отца. Они обменялись негромкими приветствиями. Шутка, смех — и Сиссия поспешила дальше, а я воспользовался шорохом ее шагов, чтобы скрыть собственные. Я крался по галерее, пока Деместино провожал взглядом удаляющуюся симпатичную фигурку.
Я нашел дверь в маленькую приемную и тихо открыл ее, чувствуя, как сопротивляются петли, морщась от их скрипа, сдерживая дыхание... И вот я внутри.
Минуту спустя я выбрался на балкон и полез вверх. Холодные каменные водосточные желоба были отличной опорой, как и несколько лет назад, когда мной владели подростковые страсти.
Быстро взобравшись на крышу, я побежал по ней, в этот раз не задерживаясь у куполов с окнами, что впускали свет и взгляды в женскую баню внизу. Я тихо прокрался в дальнюю часть палаццо, к тому куадра, на который выходили окна Челии. Здесь спуск не был ни знакомым, ни простым. На мгновение я повис на вытянутых руках, нащупывая ногами опору; наконец отыскал ее и рухнул неуклюже на широкие каменные перила, откуда соскользнул и тяжело плюхнулся на мрамор. Кривился от боли, пытался сдержать крик, боялся вызвать тревогу. Потом, к своему ужасу, я осознал, что едва не свалился в куадра.
Я был экзоментиссимо65.
Я немного полежал в тени, чтобы выяснить, не слишком ли нашумел, но кругом было спокойно. Тогда я поднялся и посмотрел вниз, на куадра. Силуэты этого сада ночью казались незнакомыми. Крадучись, я осторожно двинулся по темной колоннаде, потом замер. Впереди виднелась черная фигура стражника.
Он храпел.
Я не мог решить, вызвала ли его лень у меня чувство благодарности или гнев. Аган Хан оторвал бы ему голову, если бы застал спящим. Стражник снова всхрапнул. Най, я был рад. Я немного подождал: что, если поблизости есть другие, озирают галерею и куадра, вглядываются в очерченные лунным светом тени, принюхиваются к витающим в воздухе запахам и прислушиваются к звукам живых существ?
Палаццо спал, совсем как стражник. И все же я долго простоял на месте, перебарывая желание понестись сломя голову к финишу. Ничто не двигалось ни в тенях колоннад, ни в садах. Но я все равно не шевелился. Чудовищность того, что я делал, обрушилась на меня. Я взял себя в руки. Я зашел слишком далеко. И не поверну назад.
Я совершил последний тихий рывок к двери Челии.
Трясущейся рукой постучал... Нет, едва слышно поскребся.
В тот же миг дверь распахнулась, и Челия втащила меня внутрь.
— Тебя видели? — прошептала она.
Ее широко распахнутые глаза сияли. На ней была полупрозрачная ночная рубашка, призрачная в свете свечей.
— Най. Никто не видел.
Она распустила волосы. Ее тело, едва скрытое тонкой сорочкой, манило. Груди, изгиб живота, тень между бедрами... Она притянула меня к себе. Мягкие формы прижались, возбуждая. Мы стояли близко, тело к телу, дрожа, глядя друг другу в глаза, сомневаясь — и в то же время уверенные. Фаты свидетельницы, как страстно я ее желал. Это чувство было подобно урагану, грозившему подхватить и унести мой разум.
Экзоментиссимо.
Знаю, что вы обо мне подумаете, но мне все равно, ведь я поклялся говорить правду, чтобы вы могли узнать меня. Я не стану ничего скрывать. Эта девушка, рядом с которой я вырос, которая расцвела у меня на глазах, которая была мне сестрой во всем, кроме имени... Я испытывал невероятное влечение к ней. Взрывное пламя — словно кто-то плеснул оливкового масла в костер.
Она прижалась ко мне плотнее. Мы смотрели друг другу в глаза. Я хотел поцеловать ее. Поглотить ее. Хотел... сам не знаю, что я хотел сделать. Я хотел ее целиком. Хотел похитить ее, хотел взвалить на себя, хотел сорвать с нее ночную сорочку.
Но я медлил.
Меня ошеломила невероятность того, что мы с Челией наедине.
Одни в тишине ее спальни.
И ничто нас не сдерживает, не ограничивает.
Но именно это и заставило меня заколебаться.
Это было неправильно.
— Мы... — Я прервался. — Мы не должны.