– Мне казалось, будто я внутри него, – сказал я. – Будто я… Ну, не знаю… Плыву? В его воспоминаниях? – Я раздосадованно покачал головой. – Най. Это не были воспоминания. И они не плыли… но я как будто находился внутри его. Внутри его жизни. И вся она… Она была сложена, будто колода карт для карталедже, и я сам был колодой. Я словно был… старым и молодым одновременно, сразу в Наволе и в Зуроме.
Произнесенное вслух, это звучало абсурдно. К моему облегчению, Деллакавалло не стал смеяться.
– Тревожный опыт, не сомневаюсь. Говорите, он вас ранил?
Я задрал рукав и показал шрам.
– Не знал, у кого еще спросить.
– Никогда не слышал ни о чем подобном. – Деллакавалло повертел мое запястье туда-сюда. – По крайней мере, Каззетта умеет перевязывать раны. – Он попросил вернуть рукав на место. – Где еще вы бы хотели поискать?
Вопрос застал меня врасплох, и я принялся высматривать ежевику или хотя бы малину, но ничего не нашел.
– Как насчет этих? – Я указал на пару поваленных тополей.
– Давайте попробуем.
Мы искали вокруг стволов, раздвигая густую траву. Я нашел зеленую бахромку и сразу понял, что мы зря теряем время, но Деллакавалло потратил на поиски еще минуту и, довольный, продемонстрировал мне не венксию, а соцветие из многочисленных трубчатых цветков.
– Слезы Эростейи. Надо употреблять внутрь не цветы, а росу, которая в них собирается. Полезно для суставов.
– Как венксия.
– Очень похоже, но труднее доставить пациенту. – Он с наслаждением высосал росу. – Ай, хорошо.
Мы двинулись по границе между лугом и лесом, но больше зарослей ежевики не обнаружили. Зато мне понравилось упавшее дерево, и я отправился его изучить. Вместо венксии обнаружил три яйца в зеленую крапинку, напоминавших драгоценные камни. Яйца птиц каури, надежно упрятанные под сплетением веточек и травинок.
– Скрытое сокровище, – провозгласил Деллакавалло.
Мы присели на корточки, разглядывая яйца.
– Если бы вам не предназначалось судьбой унаследовать Банка Регулаи, вы бы стали хорошим врачом. – Одно за другим он извлек крапчатые яйца из-под колоды. – Похоже, у вас талант.
Будь я Ленивкой, завилял бы хвостом и перекатился на спину, чтобы мне почесали животик. Похвала Деллакавалло всегда доставляла радость, резко контрастируя с критическими назиданиями Мерио, Агана Хана и отца.
– Какое отношение работа врача имеет к поиску яиц?
– Первое и самое главное умение врача – умение смотреть и слушать. Полностью растворяться в созерцании. Из тех, кто ближе всего к Фирмосу, получаются самые лучшие лекари, поскольку они знают, как быть внимательными. Вне всяких сомнений, вы этим качеством обладаете. Я бы не колеблясь взял вас в ученики, если бы ваш отец позволил. – Он задумчиво помолчал. – Меня совсем не удивляет, что вы уловили что-то в драконьем глазу. Драконы – величайшие создания, а вы, – он поднял яйца, – чувствительная душа. Вы ощущаете отголоски его величия, даже сквозь минувшие тысячелетия.
– Но он казался живым.
– Ай. Что я знаю? Быть может, в некотором смысле так и было, для чувствительной личности вроде вас. – Он многозначительно посмотрел на меня и кивнул на мою руку со шрамом. – Думаю, вам не стоит подходить к нему слишком близко. Фирмос – определенно ваш друг, но у него есть хитросплетения и шипы.
– Фирмос?
– Вы не знакомы с Фирмосом? – Глаза Деллакавалло блеснули. – Неужели наш достопочтенный верховный каноник Гарагаццо не поет на проповедях о плетении Вирги?
– Я знаю о Вирге, – ответил я, недовольный тем, что он надо мной смеется. – И знаю о плетении. Вирга соткала мир по просьбе Амо, всем на благо.
Это была известная песня. Монахи пели ее во время солнцестояния Апексии, когда Амо находился высоко над головой и его сила была в зените. А монахини пели зимой, когда мы молились о возвращении Амо. Первые строфы касались Вирги и ее созданий, подаренных Амо для процветания всего человечества.
– Вирга соткала мир после того, как Амо призвал к порядку старых богов и прекратил их свары.
– Так говорит Гарагаццо?
Деллакавалло развеселился еще пуще, и я рассердился. Я знал, что он надо мной подшучивает, но не знал почему.
– Конечно, он так говорит. Так говорят все.
– Все на Крючке – возможно. По крайней мере, сейчас. Но вам, Давико, доступны любые древние книги из библиотеки вашего отца – и это все, что вы знаете?
И он принялся напевно декламировать, словно Гарагаццо:
Амо – величайший из богов.
Без Амо старые боги уничтожили бы мир.
Все хорошее существует благодаря Амо.
Все плохое – благодаря Скуро.
Он скорчил гримасу и повернулся к Полоносу, который стоял неподалеку, прислонившись к дереву, – гора мускулов и оружия, ревностным солдатским взором следившая за нами в ожидании, когда мы завершим охоту на травы.
– Ай. Полонос, подойди-ка. Ты ведь из Ромильи, верно?
Полонос утвердительно хмыкнул:
– Это моя земля.
– Сразу подумал, что этот выпуклый лоб мне знаком. Что ромильцы говорят о Вирге?
Полонос задумчиво посмотрел на Деллакавалло:
– Мы говорим, что не стоит ее сердить, поскольку ее плетение повсюду вокруг нас.
– А! – Деллакавалло ткнул пальцем в Полоноса. – Думаю, это ближе к мудрости.
– Но разве Гарагаццо не прав? – спросил я, переводя взгляд с Полоноса на Деллакавалло.
Те обменялись понимающим взглядом.
– Прав – для верховного каноника, воспевающего славу Амо в величественном катреданто.
– Значит, он ошибается?
– О нет, Давико. Так вы меня не подловите. Мне хватает ума не спорить со священниками. Скажу лишь, что вам следует больше читать. Читайте много и без разбору. Читайте написанное в разных странах на разных языках. Ваш отец так делает. Он не полагает слово Гарагаццо единственным словом, а Речитацию солнцестояния – единственной историей богов. Есть много историй. Если поищете, найдете немало отсылок к Фирмосу. У вас талант к этому, и вам стоит о нем узнать.
Глава 8
Фирмос.
Философ Соппрос полагал, что мир состоит из двух компонент: Камбиоса и Фирмоса. Камбиос представляет собой то, к чему человек прикасается и на что может повлиять. Камбиос: переменчивый, ненадежный, царство человеческих усилий, водяных колес и кастелло, осей, телег, языков, городов и стали. И конечно же, в случае моей семьи – торговли, займов и нерушимых договорных обязательств Банка Регулаи.
Но Фирмос… Фирмос – это то, что лежит за пределами человеческой власти. Он не просто почва под ногами, как можно подумать, исходя из его названия. Согласно учению Соппроса, Фирмос представляет собой ювелирно раскинутую сеть, которая натягивается и смещается, тащит и дергает, реагируя на каждое существо, каждое растение, каждое время года, каждый порыв ветра, каждую каплю дождя; каждая ее нить соединена со всеми прочими, но эту сеть сплели не пауки, а многочисленные боги.
Соппрос писал на старом языке амонезе ансенс, до того, как Амо изгнал других богов, и был приверженцем старой религии, а потому по концепции Соппроса множество богов присутствовали в Фирмосе – и все они были могущественными. Рядом с Амо, богом Света, был Скуро, бог Невидимых земель с его насекомыми и летучими мышами, и ловкач Калиба с его гаремом из бесчисленных фат. Были Уруло и Урула, близнецы небес и океана: Уруло с его молниями и орлами и Урула, которая ездила верхом на морском коньке и вплетала раковины в волосы; и, конечно же, была их дочь Черулея – Лазурь, – из-за которой они соперничали. Был Арго, выковавший человека в своей кузнице, и Леггус, который написал законы вселенной. А еще были младшие боги и богини, духи и фаты, которые принимали разнообразные обличья – деревьев и дельфинов, кошек и птиц. Черулея оборачивалась дельфином, когда хотела, и часто спасала моряков. Салвия была фатой, состоявшей из древесных теней, она любила дразнить охотников, которые преследовали ее обнаженную фигуру по лесам, пока не падали со скалы. Эростейя была красотой. Гориикс – скоростью. Нубизия грела звезды в складках своего черного небесного плаща. Все эти боги и многие другие сплели танец вселенной – и они же подарили своих лучших созданий и ценнейшие сокровища Вирге, которая соткала Фирмос из их подношений и создала весь мир – рыб в море и животных на суше, горы, и пустыни, и реки, и так далее, и тому подобное, – создала своим умением и любовью.
Однако, согласно Соппросу, с плетением была одна трудность.
Человек.
Человек сопротивлялся плетению богов – и потому выпал. И падал, пока не рухнул в грязь.
Вирга посмотрела вниз на человека, исцарапанного, плачущего и одинокого, и пожалела его. Она велела Скуро дать человеку язык, чтобы тот мог хотя бы беседовать с себе подобными, ведь человек больше не мог ощущать пения паутины, которую она соткала. После чего Вирга позволила ему уйти.
Так появился Камбиос.
Но человек по-прежнему зависел от плетения Фирмоса. По-прежнему чувствовал смену времен года и восход солнца, питался семенами трав, просил любви у собак, подкреплял силы молоком коров и коз. Однако ему уже никогда не стать единым с Фирмосом и не испытать истинного счастья. Не разделять восторга ветра, подобно парящему краснокрылому ястребу, и не обонять идущих мимо лесных животных чувствительным заячьим носом, и не внимать стуку братьев-муравьев в их курганах или пению листьев белого тополя, когда те становятся золотыми, а белые сучковатые стволы – алыми.
Соппрос верил, что людям слишком не хватает Фирмоса – и потому наша гордыня столь велика. Лишь живя в гармонии с Фирмосом, может человек обрести мудрость. Энруксос. так Соппрос это называл. Пустить корни. Погрузить пальцы ног в землю – и стать единым с Фирмосом.
Поэтому Соппроса почти всегда изображали босым. Энруксос. Укоренившийся.
Когда я прочел сочинения Соппроса вслух отцу в библиотеке, очарованный этим новым объяснением моей растущей любви ко всем зеленым и диким созданиям и моим времяпрепровождением с Деллакавалло, отец обменялся косым взглядом с Каззеттой, который маячил поблизости, словно затаившаяся чума, перебирая книги на полках.