– О, глядите! Капайзикс!
Я опустился на колени возле дерева. Гриб был коренастым, его красная тупая шляпка шириной ненамного превосходила толстую ножку.
– Что это? – спросил Аган Хан.
– Фунджи капироссо. Каззетта любит их, потому что они ядовиты…
– Разумеется. Его интересует только убийство.
Я не дал сбить себя с толку.
– А Деллакавалло любит их, потому что они снимают боль. – Я процитировал старый урок врача: «На капироссо влияют и Калиба, и Скуро, которые иногда дружат, и к нему следует относиться с почтением. Его следует вымочить, а затем высушить, снова вымочить и высушить. Так нужно сделать трижды, на протяжении трех дней. Это уберет яд Скуро, но оставит лекарство Калибы, пусть и не столь могучее, чтобы человек провалился в царство удовольствий Калибы и остался там навсегда».
Я не дотрагивался до гриба, поскольку у меня не было перчаток. Но рядом с ним…
Я начал раздвигать мокрую траву, постепенно расширяя круги поиска рядом с капироссо.
– А теперь что вы делаете?
– Ищу… Вот!
Совсем как говорил Деллакавалло, неподалеку от капайзикса я раздвинул траву – и обнаружил группку маленьких бледных грибов, с тонкими бледными ножками и крошечными шляпками.
– Я нашел детей Вирги! – Я сорвал один и съел. – Смотрите!
Аган Хан спешился. Я протянул ему гриб. Солдат подозрительно оглядел его. Взял, поднес к глазам, покрутил туда.
– Ай, – хмыкнул он. – Похоже на то.
– Разумеется. – Я съел еще один гриб, потом предложил угоститься Пеньку. – Они растут под белыми тополями, но только в тени северных холмов после дождя, рядом с капайзиксом. Должны быть еще. – Я изучил траву. – Должны быть еще. В ряд. – Я зашагал вдоль линии грибов, ведя за собой Пенька. – Будь у нас мешок, я бы собрал на целый пир.
– Не сомневаюсь, что у Сфона есть свои охотники на грибы, – проворчал Аган Хан, поглядывая на небо. – Нам пора ехать: солнце вскоре скроется за холмами.
– Я хочу поискать еще немного.
Мы с Пеньком брели вдоль грибных рядов, собирая и поедая их, уходя все глубже в лес. Трава была мокрой. Мы оставили ее позади и наткнулись на валежник, усыпанный сосновыми иглами. Здесь белые тополя росли вперемешку с сучковатыми горными соснами, и это означало, что детей Вирги больше не будет. Они не любили горные сосны.
Я присел, изучая землю под упавшим стволом; почва здесь была сладкой от древесной гнили, и я обнаружил веера фат, шире, чем мои сдвоенные ладони, голубоватые вверху, с серыми пластинками внизу. Непригодные ни в пищу, ни для ядов, ни для лекарств. «Стоило ли их создавать? – ворчал Деллакавалло, хотя сам же и говорил, что Вирга не делает ошибок и у каждого ее творения есть свое место. – Годятся только, чтобы ими обмахивались фаты». Но мне они тоже нравились – напоминали, что некоторые вещи предназначены не для людей, а лишь для богов и их служанок.
Я провел Пенька вокруг поваленной сосны и через прогалину. Заходящее солнце подглядывало сквозь крапчатые листья. Мы шли все дальше, бродя глазами по узорам зелени и теней. В охоте на грибы есть хитрость: нужно не столько смотреть, сколько воспринимать, позволять взгляду без усилий блуждать по земле – и тогда внезапно ваши глаза начнут выхватывать то, что прежде было скрыто, даже если находилось прямо перед вами.
Вот нос Калибы, который пьянит людей и делает глупыми. Однажды я видел, как им угостили Гарагаццо, и тот полностью расклеился, а после ругался, что низменным творениям Калибы не место во рту священника, хотя ему нравилась власть Калибы над винами и он ни разу не жаловался, когда напивался.
А вон зубровка душистая. А здесь – синие лепестки лица монаха, уже опавшие. Но сухие головки еще держались на стеблях. Я сорвал одну и пососал. Кислая. Сорвал еще несколько и предложил Пеньку. Ему они понравились больше, чем грибы. Теплые губы пощекотали мне ладонь. Он принялся искать добавку, крутя мордой, обнюхивая меня…
– Давико!
Крик Агана Хана разбил тишину.
– Давико! Да помогут мне фаты! Где вы прячетесь?
Полностью занятый землей и лесной флорой, я не осознавал, что мы ушли от воина. Теперь нас разделяли деревья и тени. Мы вовсе не прятались, но эта идея мне понравилась, и я прикоснулся к Пеньку, призывая его не шуметь.
– Давико! – вновь крикнул Аган Хан.
Да помогут мне фаты, голос у него был громкий.
С нарастающим удовольствием я повел Пенька через лес, прислушиваясь к оглушительным движениям Агана Хана, чтобы не столкнуться с ним. Пенек инстинктивно почувствовал мое желание пошалить и перенял мою скрытность. Шаг за осторожным шагом мы крались по лесу, держась в вечерних тенях, двигаясь лишь тогда, когда кричали птицы каури или ветер шелестел листьями белых тополей, ловко уклоняясь от яростного шума, производимого Аганом Ханом…
Аган Хан перестал двигаться; он прислушивался, стараясь засечь нас.
Я предостерегающе коснулся морды Пенька, но тому была знакома эта игра. Мы оба застыли. Неподвижные, как мраморные статуи Роккаполи. Мы дышали в унисон с лесом, прислушиваясь к Агану Хану, пока тот прислушивался к нам. Аган Хан шагнул в нашу сторону. Листья и сухие ветки зашуршали. Еще шаг. Мы затаили дыхание. Теперь, когда он шел тихо, мы вообще не могли двинуться.
Он подходил все ближе. Не будь мы с подветренной стороны, он бы легко нас учуял. Вместо этого я чуял его. Пот. Кожаную одежду для верховой езды. Смазку меча. Гвоздичные духи, которыми он брызгал бороду.
Шелестящие движения замерли. Нас разделяли всего несколько кустов. Я слышал, как он дышит в считаных футах от нас.
Я с трудом подавил желание рассмеяться.
Он что, играет со мной? Делает вид, будто не замечает нас, точно так же, как прежде, когда я был младше, уличные торговцы делали вид, что не замечают, как я ворую их фрукты?
Должно быть, он и впрямь решил пошутить. Я мог протянуть руку через кусты и дернуть его за бороду. Я подавил это желание.
Кто кого дурачит?
Аган Хан не шевелился. Он стоял совершенно тихо, пытаясь услышать нас, но мы с Пеньком были достойными противниками. Мы словно окаменели. Слились со скалой. Пустили корни подобно огромному белому тополю, что качался и шелестел над нашими головами. Я представил нас частью плетения Вирги: дышим вместе с ветрами, ноги глубоко ушли в землю. Мы спокойные, будто камни. Сплоченные, точно деревья.
Аган Хан всего лишь одинокий человек. Он выпал из плетения Вирги и остался один. Внезапно я ощутил прилив жалости к нему. Он один, когда вокруг бурлит жизнь.
Я хотел потянуться к нему – не с целью удивить или напугать, а чтобы образовать связь, чтобы приблизить его к Фирмосу. Но когда я уже готов был нарушить молчание, Аган Хан выругался и отвернулся.
– Давико!
Стая птиц каури поднялась в воздух рядом с тропой, и Аган Хан принялся ломиться туда, откуда пришел, в погоне за звуками, которые, как он думал, производили мы с Пеньком, пытаясь скрыться.
– Давико! Это не игра!
Я потянул Пенька за ним. Мы шли не слишком близко и не слишком далеко. Кто теперь охотник и кто жертва? Трудно сказать, такова запутанность плетения Вирги.
– Давико! Где вы?
Засев в подлеске, мы наблюдали, как Аган Хан запрыгивает на огромного черного скакуна, разворачивается кругом, в последний раз высматривая наши следы, а потом несется по тропе к кастелло Сфона, куда, по его мнению, мы уже направились. Стук копыт затих вдали.
– Разве мы не умники? – Я отыскал в кармане морковку и угостил Пенька, потрепав его по шее. – Разве не хитрецы?
Пенек согласно фыркнул.
Мы двинулись было по тропе в том направлении, где скрылся Аган Хан, но внезапно у меня возникло подозрение, что главный солдат решил преподать мне урок военного искусства.
Быть может, на самом деле он увидел меня и теперь играет со мной, как кошка с мышью.
Я натянул повод, заставив Пенька остановиться.
– Сдается мне, наш друг устроил засаду. А ты что скажешь?
Пенек дернул ушами.
– Вот-вот. Он решил поучить нас бдительности в лесах.
Чтобы не угодить в ловушку, мы свернули с тропы и двинулись между деревьев, углубляясь в дремучий лес. Добравшись до каменистого склона, я спешился и повел Пенька вверх через папоротники и подрост. Путь оказался трудным, и отовсюду сочилась вода, отчего почва была сырой и зыбкой. Наконец мы вышли на высокий обрыв. Лес здесь был не таким густым, но наш путь все равно то и дело преграждали валежник и ручейки.
Солнце садилось. Я заподозрил, что поступаю не так уж и умно. По моим прикидкам, у нас есть час, от силы два, прежде чем сгустится темнота. За пологом деревьев солнце уже касалось самых высоких холмов. Скоро тени станут плотными и густыми, особенно в долинах.
Сердясь на себя, я повел Пенька вниз по скалам, обратно к тропе. Если поторопимся, еще можем успеть в кастелло до темноты.
Мы спустились с крутого холма, однако, к моему изумлению, вместо тропы обнаружили бурный ручей, глубокий и быстрый, почти реку. Я растерянно огляделся. Я не узнавал ни ручей, ни ландшафт вокруг нас. Поток был шире, каменистей, стремительней и полноводней, чем следовало, а на другом его берегу поднимался новый крутой холм. Все это никак не походило на знакомые очертания долины и тропу, ведущую к Сфона.
Я перевел Пенька через ручей, по ледяной воде, доходившей мне до колен, и, хлюпая мокрыми бриджами, поднялся на противоположный берег, полагая, что холм окажется маленьким и на той его стороне я найду тропу. Но холм все поднимался, а лес сгущался. Тяжело дыша, я остановился и вновь растерянно огляделся.
Пенек нетерпеливо фыркнул.
– У тебя есть мысли, где мы находимся? – раздраженно спросил я, замерзая в мокрой одежде. – Если да, поделись со мной.
Он посмотрел на меня как на дурака, и, полагаю, отчасти я и был дураком, потому что мы окончательно заблудились.
Глава 9
Головокружительное ощущение – осознать, что ты утратил чувство направления. Верх становится низом. Левая сторона – правой. Север, юг. Все словно вращается. Умение ориентироваться в лесу, которое мне привили Аган Хан и Деллакавалло, подсказывало, что именно в такой момент можно потерять голову. Дезориентация заставляет людей паниковать и метаться туда-сюда, забираясь все глубже, пока не умрут с голоду. Даже опытный охотник может заблудиться. Будет бегать кругами и наконец рухнет от истощения или травмы. И умрет вдали от других людей.