В этом темном и смрадном канцелярском мире я тяжело трудился, стоя на коленях на стуле, чтобы дотянуться до стола Мерио, все время остро осознавая, что день проходит и солнечный свет крадется по полу, пока Амо ведет свою колесницу по небу.
За окном вопли и крики, блеянье и лай возвещали о кипевшей на улицах жизни. Грохот повозок, мычание скота, кукареканье петухов, вскрики павлинов, разговоры и смех купцов, крестьян, архиномо и вианомо долетали до меня, манящие, сопровождаемые многообещающими запахами зрелых фруктов, свежего навоза, ярких ароматных цветов, – и ничего из этого мне не дозволялось увидеть.
Моим заданием в тот день было скопировать контракт, смысл которого я едва улавливал. Слова были длинными, числа – еще длиннее, а термины – абстрактными и полными чертовых скрытых смыслов. Слова вроде «промиссорио» и «фаллиманте». Фразы наподобие «усанца да Банка Регулаи», «контроллар да Навола», «камбио дель джорно» и «дефинис да Ваз»[7] Помню, что текст напоминал коварный извилистый коридор, который никак не кончался и не вел ни к чему хорошему.
– Ваш дед понимал, что вникать в каждый аспект своего дела – не обязанность, а честь. – Мерио посмотрел на улицу; каждое окно было очень высоким, чтобы впускать достаточно света, но и очень узким, чтобы не мог протиснуться вор. – От самого грязного до самого возвышенного – все это было его честью. – Он задумчиво цыкнул зубом. – Туотто лаворо дельи скривери, говорил он. Туотто лаворо дельи нумерари[8].
Мерио подошел и стал за моим плечом, чтобы оценить, как я продвигаюсь.
– Дейамо написал то самое промиссорио, которое вы сейчас копируете и используете для новых целей. Ваша рука следует за его рукой. Только представьте, Давико: этот контракт написан человеком, который давным-давно вознесся к Амо, и все же его слова живут. Живет его рука, она тянется к вам через три поколения. Касается вашей…
Мысль о том, что рука моего давно усопшего прадеда касается моей, не вызвала у меня такого восторга, как у Мерио. Напротив, я вздрогнул и подумал о катакомбах под Наволой, где в сочащихся водой тоннелях и криптах громоздились до потолка кости древних амонцев. Но я смолчал.
– Следуйте за его рукой, за изяществом почерка, – продолжил Мерио, расхаживая взад-вперед за моей спиной и неосознанно двигая собственной рукой. – Следуйте и восторгайтесь мельчайшими деталями искусства Дейамо. Благодарите Амо, что в этот самый момент ваш прадед помогает вам.
В этот самый момент мои друзья Пьеро и Чьерко с деревянными мечами разыгрывали битву на Куадраццо-Амо. В этот самый момент с ними был Джованни, сидел на тенистых ступенях Каллендры и читал один из своих бесчисленных томов. В этот самый момент мой друг Тоно был на причале, ловил лазурные глазки. В этот самый момент на кухне сиана Браззаросса пекла сладкое печенье с имбирем и пряностью ха, в точности как любила наложница моего отца Ашья. И ближе к дому, в этот самый момент, Ленивка обнюхивала конюшни палаццо, обиженная, что я бросил ее…
– Сосредоточьтесь, Давико! – Мерио вновь щелкнул меня по уху. – Детали имеют значение! Дейамо много путешествовал, чтобы расширить свой кругозор. Он знал столько же про крыс, что кишели в зерновых балкерах Весуны, сколько и про древесину для ремонта ткацких станков, что ткут полотно здесь, в Наволе. – Мерио махнул рукой в сторону свитков и томов на стенах. – Вы можете прочесть его письма и увидеть работу его ума. Увидеть знание, которое он накопил. Он обнюхивал шеи женщин в Мераи, чтобы узнать моду на ароматы, и пил верблюжье молоко в шатрах Бедоза, чтобы познакомиться с жизнью караванщиков. Мы продолжаем его традиции: письма, которые читаем, знание, которое по крупице собираем… – Мерио указал на свой стол, заваленный рваной, подмоченной корреспонденцией от наших далеких партнеров. – Это основа всего, чем занимается ваша семья, и вы этому учитесь, как учился ваш отец, а прежде него – ваш дед, каждый в свой черед, у гения Дейамо… Продолжайте, Давико. Переписывайте. Не прерывайте работу лишь потому, что я что-то говорю. Три безупречные копии – и можете идти играть. Одна для нас. Одна для торговца сио Тоско. И еще одну он отвезет в наш филиал в Вазе, где получит заем в вазских серебряных пальцах, чтобы купить лошадей. Вам ведь известно, что они считают серебро в пальцах?
Я кивнул.
– А как жители Ваза называют золото?
– Персты.
– Сколько пальцев в одном персте?
– Двенадцать.
– Хорошо. Продолжайте писать. Вам под силу слушать меня и одновременно писать, Давико. Если бы этим занимался я, работа была бы уже сделана… – Он умолк. – Нет, Давико. Два «т» в «леттера ди кредо»[9] – Он ткнул пальцем в бумагу, размазывая чернила, уничтожая мой труд. – Видите? Два «т». Детали имеют значение. День погашения, вес серебра и две буквы «т». Выбросьте это. Начните заново.
– У меня болит рука, – сказал я.
Сейчас, оглядываясь назад, став старше и мудрее, я подозреваю, что скопировал совсем немного, но тогда я был юн и наивен, и мне казалось, будто я трудился много дней подряд. Таковы чувства детей. Минута скуки тянется целый час, час растягивается в день, а день кажется веком, и мы открыто делимся этими чувствами, поскольку еще не постигли искусство фаччиоскуро[10].
В голосе Мерио появились резкие нотки:
– У вас болит рука?
Обычно Мерио был веселым человеком, мягким и добродушным, как это свойственно жителям Парди, обладателям пухлых румяных щек и округлого брюшка, выдающего любителя доброго вина и изысканного сыра. Но видимо, я исчерпал запасы терпения: брови Мерио поднялись, глаза утратили веселый блеск.
– Если у вас болит рука, подумайте обо всех тех, кто работает рядом с вами. Кто работает на вас. – Он повернулся к скривери, сидевшим за столами вокруг нас. – Кто-то из вас устал? – Мерио ткнул пальцем в ближайшего человека. – Вот вы, сио Ферро, вы устали? У вас болит рука?
И конечно же, сио Ферро ответил: «Нет, маэстро», – а все остальные скривери снисходительно улыбнулись мне и вновь склонились над своими бумагами.
– Эти люди пишут целыми днями. И целыми днями читают, – сказал Мерио. – Сио Ферро начал осваивать профессию в вашем возрасте, и уже тогда он писал целый день напролет. И потому вы справитесь не хуже. Не говорите, что у вас болит рука.
Мне хватило ума промолчать, но я не обрадовался. Я начал все сначала на новом листе бумаги, стараясь подавить отчаяние из-за гибели копии по причине одной-единственной ошибки.
– Ну хорошо, – смягчился Мерио при виде моих страданий. – Финис[11] Финис. – Он опустил ладонь на мою руку. – Положите перо, Давико. Пойдемте. – Он поманил меня за собой. – Чи. Это не наказание. Идите со мной. Я хочу кое-что вам показать. Пойдемте, пойдемте. – Он жестами согнал меня со стула.
Мерио привел меня по широким деревянным лестницам скриптория на первый этаж, где щелкали абакасси, подсчитывая наши доходы и расходы. Мы пробрались между их столами и вышли на шумную улицу.
Слева от нас стояли распахнутыми ворота нашего семейного палаццо. Мерио провел меня по прохладному каменному проходу в мирный, залитый солнечным светом куадра премиа[12] который охлаждали сверкающие брызги располагавшегося в центре фонтана.
Ленивка мгновенно учуяла нас и примчалась из конюшни, виляя хвостом. Я взял ее на руки, так же радуясь встрече, как и она. Гончая извивалась и вздрагивала, тычась носом в мое лицо и облизывая щеки.
Я думал, что Мерио отведет меня в палаццо, но он стоял во дворе, смотрел на меня выжидающе. Удерживая извивающуюся собаку, я огляделся, пытаясь понять, почему он не идет дальше.
Вот трое арочных ворот, ведущих на куадра, где располагались наши конюшни; вот казарма нашей стражи возле уличной стены, с верхней и нижней галереей. Вот журчащий мраморный фонтан, изображающий Урулу с ее русалками и рыбами, гологрудых и извергающих воду. Прохладная вода была приятной, особенно в такой жаркий день. Еще арочные ворота в дальней стене куадра, ведущие в более личные места нашего дома, однако Мерио не пошел туда. Вместо этого он указал на фреску, что покрывала последнюю стену куадра. Глухую стену, которую мы делили с нашим банком.
– Вы когда-нибудь смотрели на это?
– Д-да…
Мой ответ был нерешительным, потому что, само собой, я смотрел. Картина была слишком большой, чтобы не заметить, больше двадцати пяти шагов в ширину, и такой высокой, что увидеть ее целиком можно было, лишь отойдя назад и задрав голову. Она изображала битву наволанцев с захватчиками из Шеру и Мераи, и проглядеть ее было так же трудно, как фонтан с Урулой, рыбами и русалками. Но фонтан годился для того, чтобы охладить ноги или, еще лучше, дразнить Ленивку брызгами. А фреска была намного скучнее наших конюшен с жеребятами, кобылами и жеребцами, с приятными запахами кожи, со сладкими ароматами сена и конского навоза. Я видел эту картину каждый день, но теперь насторожился, поскольку учуял подвох в вопросе Мерио. Даже в таком юном возрасте я угадывал, когда один из моих учителей собирался преподнести мне урок, и опасался, что урок окажется болезненным.
– Что вы видите? – спросил Мерио.
– Навола, Парди и Савикки сражаются против Шеру и Мераи.
– Что еще?
Я старался понять, скользя глазами по бьющимся армиям. Справа, с позиции Шеру, сверкал на солнце наш город Навола, стоящий в устье реки Каскада-Ливия, там, где она впадала в огромный Лазурный океан. Башни многочисленных соперничавших архиномо возвышались над городскими стенами, сияя в солнечных лучах.
Каждый ребенок в Наволе знал, что это была важная и отчаянная битва, но мне не слишком нравилась данная картина. Мой друг Пьеро, происходивший из номо нобили ансенс