Который считал,
Что сможет разбогатеть.
Он был мастером чисел,
Повелитель чернил и незримых вещей.
Он брал в руки счёты – и деньги сами собой
Возникали в гроссбухах.
А люди верили, о, как они верили…
Но!
Три его кошки тоже умели на счётах играть,
И играли, как кошки
С мышами.
А потому мыши возникли -
И стали пищать, и бегать, и есть, и плясать…
– Я не трое счётов и не три кошки, – перебил я. – Меня ждет серьезная работа.
– Ай, маэстро Не-Три-Кошки! Итак… – Она забрала у Туллио стул и подтащила его к моему столу. Уселась. Переплела пальцы и положила на них подбородок, изображая серьезность. – Какое еще дело заставляет нашего молодого Быка считать, что ему необходимо испортить этот весенний день?
– Ну, я должен написать письмо нашему капо ди банко[32] в Торре-Амо и пригласить его отправиться на север в честь моего дня имени. Я должен польстить ему и навести на мысль, будто я тот человек, которого он сможет уважать, когда мой отец отойдет от дел.
– Но его щека уже отмечена твоим отцом. К чему льстить?
– Мерио говорит…
– Дружба не менее могущественна, чем деньги и договоры. – Мерио наставительно поднял палец. – А иногда более могущественна, сиа. Слова, которые человек произносит, пачкая свою щеку, подобны сухим пустынным ветрам Зурома, если он не смочит их кровью своего сердца.
– Сиа Наветта говорит, что любое слово мужчины – лишь сухой ветер, – возразила Челия. – Это в лучшем случае, а скорее – ветры из задницы.
– Сфай, сиалина! Вы слишком молоды, чтобы видеть мир в столь мрачном цвете!
– Этот человек, Филиппо, – продолжил я, – судя по всему, любит шутки про шлюх и священников. Он их собирает и обменивает.
– И про козлов, – добавил Мерио. – Не забудьте, что особенно ему нравится про козлов.
– И про козлов.
– Какой очаровательный мужчина. – Челия задумалась. – Тогда расскажи ему историю про нашего каноника Гарагаццо. Что-нибудь про религиозного толстяка, который заставляет монашек вылизывать складки жира на его животе.
– Это богохульство.
– Вовсе нет. Все монашки об этом твердят. Говорят, что его складки воняют, как бани Скуро. Уверена, ты можешь добавить что-нибудь про козлов и не погрешить против истины. – Челия вновь занялась Ленивкой. – То, что Давико назвал тебя Ленивкой, – настоящее преступление, – заворковала она, энергично почесывая собаку. – Ужасная клевета про такую хорошую девочку. Хорошую девочку, которая только и хочет, что бегать на воле и играть, вместо того чтобы сидеть здесь, в темноте, среди гроссбухов и чернил.
Хвост Ленивки застучал сильнее. Она посмотрела на меня с отчаянием.
– Знаешь, она больше ни для кого так не делает. Даже хвостом не виляет.
– Если бы ты ее не пленил, она бы вмиг стала моей, – заявила Челия, продолжая чесать. – Она хорошая девочка и чует мое чистое сердце.
– Она чует, что ты скормила ей под столом мантольскую ветчину двенадцатимесячной выдержки.
– Снова клевета, – проворковала Челия, еще активней почесывая собаку. – Я встану на защиту твоей чести, о дражайшая Ленивка!
И с этими словами она вскочила и выхватила перо из моей руки, прежде чем я успел ее остановить. Потом отпрыгнула, стремительная и хохочущая. Я бросился за ней.
– Идем со мной, Давико! Идем вместе с госпожой Ленивкой! Золото обесценится! Города падут! Скипианцы ограбят тебя поутру! Мы все станем пылью на драконьем глазу твоего отца! А завтра Шеру отчеканит новую порцию своих проклятых монет, и тебе придется снова все пересчитывать, пока твой капо в Торре-Амо видит сладкие сны про козлов!
Ленивка, пыхтя, смотрела на меня жалостливыми, умоляющими глазами, виляя хвостом так сильно, что ее крестец дергался из стороны в сторону.
Я снова попробовал отнять перо, но Челия спрятала его за спиной. Я обернулся за помощью к Мерио, однако тот замахал руками, шутливо сдаваясь.
– Эта юная сиа мне не по зубам, Давико. Идите и наслаждайтесь жизнью. Скоро вы станете мужчиной, и ваши обязанности возрастут. Думаю, сегодня счёты могут подождать.
– Ты дерешься нечестно, – проворчал я.
– Меня учили Регулаи, – весело ответила Челия, салютуя мне пером. – Идем! Покатаемся! Свет ярок, воздух мягок, и абрикос в цвету!
Глава 11
Вскоре мы уже ехали верхом по лабиринту узких мощеных улочек в сопровождении Агана Хана и небольшой охраны, лавируя среди овощных тележек, стражников, слуг, паланкинов, дам и тружеников. Повсюду вокруг нас возвышались каменные стены величественных палаццо.
Навола всегда была гордым городом, в котором жили гордые благородные семейства, и потому палаццо выглядели внушительно, а их высокие стены скрывали жизнь обитателей от посторонних глаз. Но поскольку это была Навола, самые гордые семьи походили на нашу – то есть были связаны с банка мерканта. Согласно трудам амонского историка Никкоса, Навола издревле являлась центром торговли, удачно расположенным рядом с широким устьем реки Ливии и защищенным прибрежными островами, которые смягчали приливы и отливы, что способствовало путешествиям по реке вверх и вниз.
Согласно Никкосу, торговые дома всегда процветали в этом средоточии сырья, квалифицированного труда и транспорта, куда привозили мрамор, и пшеницу, и ячмень, и железную руду, и шерсть, и лён – и где копили свою продукцию гильдии ткачей и кузнецов и мастерские художников. И потому по пути от палаццо Регулаи к южным городским воротам мы проехали мимо всевозможных торговцев, укрывшихся в тени городских портиков с колоннами, кричавших о только что прибывших товарах и деловито паковавших в ящики предметы для отправки к далеким берегам.
Мы проехали Золотой переулок и Серебряный, Изумрудный и Нефритовый рынки, расположенные рядом и по приказу калларино находящиеся под охраной люпари, готовых кинуться на крик торговца о помощи, высматривающих известных карманников и налетчиков, способных лишить мужчину золотых монет, а женщину ожерелья в тесном переулке. Миновали Тканевый квартал с его искусно вытканными шелками, шерстью и льном, чьи выставленные напоказ длинные яркие полосы хлопали на ветру, демонстрируя цвет и качество.
Мы проехали переулки, провонявшие речными угрями, серебрянками, шиповками и лазурными глазками. Ядовитые голубые кальмары лежали на прилавках, блестящие, готовые стать косметическими притираниями или быть высушенными и превратиться в чернила. Рядом можно было найти крошечных рыбок, из которых делали паштеты, и огромных рыбин, которых запекали, начинив нежными птенцами голубей. Утренний улов был совсем свежим – однако лишь через несколько часов, когда прибудет вечерний улов, его продадут соляной гильдии, которая завялит старую рыбу либо приготовит из нее заправки при помощи морской соли.
Мы проехали прилавки, с наступлением весны заполнившиеся клубникой, молодыми стручками гороха и горькими травами. Заставляли лошадей пробираться сквозь толпу рабов со шрамами на щеках и слуг, делавших покупки для самых знатных архиномо и самых простых вианомо. Миновали торговцев пряностями с их открытыми мешками, полными красного перца, и золотистой куркумы, и кардамона, и гвоздики, и черного перца; голоса торговцев разносились мерным, монотонным кантос[33] предлагая понюхать товар и попробовать на вкус его свежесть.
Мы проехали распахнутые ворота, через которые можно было заглянуть во внутренние дворы наволанских архиномо, с весело журчащими фонтанами и мозаичной инкрустацией в аккранском стиле, выложенной из кусочков размером меньше моего пальца. Миновали закрытые храмовые ворота сэгов, которые жили в Наволе, будучи выдворены из Ксима, откуда они привезли старые амонские книги, что прежде были нам неведомы. Сэги – и мужчины и женщины – всегда носили на руках кинжалы и, по слухам, поклонялись крови. Они ценились как убийцы, если требовалось убрать непокорного мужа, бесполезного зятя или своенравную жену: сэгов не интересовали наволанские интриги, а потому, выполнив работу, они помалкивали.
Мы проехали узкую аллею между палаццо Джибберти и Варрасоза, где у открытых ворот стояла лишь пара стражников. Прошло несколько лет с тех пор, как закончились войны чести между этими близкими семействами, когда их громогласные обвинения в том, что отцы спят с дочерями и наставляют рога сыновьям, звенели по всей Виа-Люче. Пролилась кровь, и, какие бы скандалы ни разыгрывались по сей день в стенах их палаццо, теперь о них лишь перешептывались на рынках, когда сын сопровождал мать на молитву в катреданто.
Ехать по городу было приятно, и я радовался, что Челия вытащила меня из темного скриптория, чтобы повидать виды и понюхать запахи. Пенек с Ленивкой тоже радовались прогулке. Мне было стыдно за то, что в последнее время я редко выводил Пенька из стойла. Он энергично махал хвостом, и приходилось то и дело осаживать его, поскольку он рвался к ждавшим нас холмам и зеленым лугам. Рядом рыскала Ленивка, снуя между копытами Пенька, кружа и сопя, иногда убегая вперед, но всякий раз возвращаясь, высунув язык, наслаждаясь городскими ароматами.
Несмотря на прекрасный день, Аган Хан был настороже. Он выезжал вперед, затем возвращался в хвост кавалькады, чтобы узнать, не следит ли кто за нами. Ему помогали два стражника: Полонос, который часто сопровождал меня в полевых вылазках с Деллакавалло, и его брат Релус. Они были грубыми людьми, привычными к жестокости дикой Ромильи, где мелкие аристократы и самозваные герцоги подчинялись только законам меча и огня, а не книги, пера и гильдейских литиджи. Они были чрезвычайно быстры с мечом, но также – вопреки своим варварским корням – добры.
Я видел, как покрытый шрамами Полонос покупает яблоки для маленьких попрошаек на Куадраццо-Амо, а потом, сидя на ступенях катреданто, режет фрукты и раздает их с хрустящим черным хлебом и горьким пардийским сыром. Он и Релус ели вместе с детьми, которых не пугали лица воинов со сломанными носами. Яблоки почти тонули в огромных мозолистых ладонях. Когда я спросил об этом Полоноса, тот фыркнул, немного оскорбившись: