– Когда это мы не пили? – Пьеро скинул с себя Ленивку, рукавом вытер с лица ее слюну и свой пот, потом задумался. – Когда-нибудь бывало такое, чтобы мы не пили?
– С тобой не бывало, – ответил Джованни.
– Что ж, – сказал Пьеро, поднимаясь на ноги и бросая злобный взгляд на двери Студио Литиджи, – должен же я чем-то смыть ужасные воспоминания о нашем маэстро ди Кулолингве.
– Сфай. Так нельзя… – начал было Джованни, но его перебил Чьерко:
– Маэстро Култалангве стоит прямо за тобой.
Пьеро в панике крутанулся и рухнул на колени, готовый пометить свою щеку в качестве извинения.
Конечно же, никакого маэстро там не оказалось, только другие студенты, болтавшие друг с другом и снимавшие черные мантии.
– Фескато! – Вскочив, Пьеро ударил Чьерко по руке. – Ты меня напугал!
– В таком случае не называй нашего маэстро жопоязыким.
– В жопу этого свинячего фескатоло…
– Как говорил своему юному ученику мудрый Плезиус, – вмешался Джованни, наставительно качая пальцем, – не произноси в сортире слова, которые не готов произнести на куадраццо.
– Чи. Плезиус. – Пьеро сплюнул. – Хватит с меня Плезиуса.
– Ты бы мог поучиться у Плезиуса.
– Ты бы мог поучиться фехтованию.
– Мудрость острее меча.
– В таком случае воспользуйся ею, чтобы управлять моей загородной виллой и обеспечить мне жирный доход.
– Какой загородной виллой? – фыркнул Джованни. – Твоя семья ее продала.
Пьеро добродушно рассмеялся.
– Вот для этого и нужен меч – чтобы добыть новое поместье. Я присоединюсь к люпари и завоюю несметные богатства.
– Ты всегда можешь добиться того же, преуспев в занятиях.
– Верно. Но для этого потребуется…
– Изучить Плезиуса?
– Именно! – Пьеро огляделся. – Мы же вроде собирались выпить. Лично я бы не отказался. Даже Плезиус любил вино.
– И написал о нем поэму, – откликнулся Джованни.
– Ну наконец-то мудрость! По крайней мере, мы все сходимся во мнении насчет выпивки.
И с этими словами мы подобрали вещи моих друзей и двинулись по Виа-Райяна.
Говорили, что юная сиа Райяна Беллапензи побудила своего ухажера, престарелого и уродливого Пагамелло, построить роскошную крытую колоннаду вдоль всей улицы, чтобы укрыть свою возлюбленную красавицу от ледяного дождя и палящего солнца по пути в университет и обратно. Без сомнения, когда-то это был прекрасный пассаж, однако, несмотря на романтичные намерения сио Пагамелло, студенты исписали колонны углем; гигантские лошадиные пенисы соседствовали с умными фразами из филоса и литиджи, которые, в свою очередь, перекрывали проклятия в адрес сморщенных ягодиц того или иного наставника, обидевшего студентов.
– Смотрите! – Пьеро показал на изображение университетского маэстро с невероятно длинным языком, скрытым в заднице стоящего на карачках студента. Снизу был нацарапан стишок про троганье и облизывание задов: КУЛОТОЧЧИ, КУЛОЛИНГВЕ, КУЛЬТАЛАНГВЕ, МОЛТО… – Все зовут его Кулолингве!
Я узнал руку, написавшую эту «поэзию».
– Твоя работа!
– И теперь все его так называют, – ответил Пьеро. – А значит, мои слова правдивы и истинны; все зовут этого жопоязыкого так, как он того заслуживает, и я с чистой совестью могу принести клятву во имя Леггуса: все зовут его Кулолингве. – Он просиял от гордости. – Это доказанный факт. Даже благородный Плезиус признал бы.
– Похоже, наш своенравный друг наконец-то стал студентом литиджи, – сухо заметил Джованни. – А мы-то думали, что он спит на всех лекциях.
– Во сне червь превращается в бабочку, – откликнулся я.
– Великолепная мысль.
– Фескато! – сказал Пьеро. – Я повелитель дебрей закона… – Остальные слова потонули в шквале наших непристойных комментариев.
– Скорее повелитель языков…
– Повелитель задниц!
– В случае Пьеро это прогресс.
– Я пускаю скупую слезу гордости…
– Я пускаю спруто спреми![41]
– Наконец-то стал ученым!
– Пьеро Альтосевиччи, маэстро ди фескатоло.
– Я маэстро ди литиджи! – запротестовал Пьеро.
– Ты трепло, – задумчиво возразил Чьерко. – Этого у тебя не отнимешь.
Чем заслужил очередной удар по руке.
– Фескато, – сказал Пьеро. – За это ты оплатишь вино у сианы Грассы.
Мы вышли из-под сводов огромной колоннады Виа-Райяна и направились на тесную, изломанную Виалетта-дель-Оччи, где располагалась таверна «Л’Орсо Банко», на вывеске которой каменный медведь сидел за доской переговоров с огромным горшком меда.
Глава 15
«Медведь» пользовался популярностью у студентов нумерари, скривери и литиджи; тут им всегда были рады. Зимой на битком забитых столиках дымились бульоны, а летом здесь подавали прохладные пасты, которые можно было в любой момент заказать на огромной кухне, что трудилась с позднего утра до еще более поздней ночи. Хозяйкой заведения была дама, которую за глаза называли сиана Грасса[42] а в лицо – сиана Граццурула, – настоящий медведь за доской, любил шутить Пьеро, причем медведь откормленный, и, хотя сиана Грасса сильно разбавляла вино и никогда не разрешала служанкам садиться на колени к студентам, ее и «Медведя» крепко любили.
В таверне пахло как дома, но не было домашнего груза имени и семьи; здесь студенты могли утешиться после драк в более суровых заведениях или после споров с другими студентами или укрыться от своих неудач, оскорбивших ожидания университетских маэстро либо – в моем случае – ожидания моей собственной семьи.
Таверна «Л’Орсо» позволяла мне ненадолго стать кем-то другим, а не ди Регулаи. Мне нравилось здешнее тепло, нравились длинные столы, испещренные порезами от ножей и вмятинами от кружек. Нравилось столпотворение студентов, среди которых иногда мелькал случайный университетский маэстро, заглянувший к молодежи. Нравилось, что юноши и девушки флиртовали друг с другом, а иногда целовались у всех на глазах, к величайшему веселью окружающих, которые в таких случаях принимались барабанить ложками по темному дереву столов. Иногда несколько студентов приносили музыкальные инструменты, и звучали песни, и мы обнимали друг друга, раскачиваясь туда-сюда, распевая про весну, про мальчика у замочной скважины, про фат, про Наволу.
Здесь у меня всегда поднималось настроение, словно окружающие тепло и радость возносили меня над землей. Я почти чувствовал их внутри себя и не мог сдержать улыбку. Таверна «Л’Орсо» доброе место, утверждал наш друг Тоно. Построенное на доброй земле, облюбованное добрыми фатами – и потому исполненное доброжелательности.
Сегодня ставни, сделанные из тяжелого дерева и закрытые в зимние месяцы, были распахнуты, чтобы впустить свежие ветра. И у одного из больших окон, за длинным столом, омываемым воздухом и светом, уже играли в карталедже наши друзья Бенетто Куччиайо и Дюмон Д’Энри, чужестранец из Шеру.
Заметив нас, Бенетто высунулся в окно.
– Кулоточчими! Неужели фаты Калибы обманывают меня? Или перед моими глазами Давико ди Регулаи собственной персоной?
Я отвесил поклон.
– Ай, Давико! – улыбнулся Дюмон. – Мы гадали о твоей судьбе.
– Гадали? Чи! – сказал Бенетто. – Мы думали, что ты погиб в буре Урулы, утонул и погрузился на самое дно Лазури. Или был съеден каменным медведем в Глубокой Ромилье. Или, быть может, тебя похитили ради выкупа эти пьющие грязь боррагезцы. Иначе почему ты так редко видишься с нами, своими ближайшими друзьями? Я сказал Дюмону, что ты никогда бы нас не бросил, а значит, с тобой стряслось ужасное несчастье, с которым ты не в силах справиться.
– Если это несчастье зовется сианой Ашьей, то ты не ошибся, – заявил Пьеро, влезая внутрь через окно и отталкивая Бенетто, чтобы освободить себе место. – Наш мальчик едва унес ноги.
Дюмон подвинулся, позволяя Джованни тоже забраться в таверну и присоединиться к Пьеро на противоположной скамье.
– Все говорят, что ты больше не будешь с нами учиться, – сказал Бенетто. – Я им не верю.
– Это правда, – возразил Чьерко, обняв меня за плечи. – Через месяц наш юный Давико получит сначала имя, затем жену, а затем и Банка Регулаи – и у него не останется времени на нас, паршивых вианомо.
– Это неправда! – возразил я.
– Нельзя быть таким наивным, друг мой, – ответил Чьерко. – Если все настолько плохо сейчас, представь, что будет, когда ты сядешь за доску рядом с отцом. – Он протиснулся в окно, вызвав всплеск ругани и толкотни. – Ай! Подвиньтесь, свинорылые фескатоло! Я не один.
– С чего мне двигаться? Это я захватил столик, – проворчал Бенетто, но уступил, и Чьерко втиснулся на скамью, не реагируя на мрачные взгляды сидевших на дальнем краю студентов.
Я бы последовал за друзьями в окно, но со мной были Ленивка и Полонос. А кроме того, сиана Грасса наблюдала из дверей таверны, нахмурив брови. Она не любила собак, даже таких хороших, и потому я бы не смог протащить Ленивку внутрь.
Я велел собаке сидеть под окном и ждать меня, а потом, под грозным взглядом сианы Грассы, принес ей миску маринованной свинины пакуапеццо и миску с водой. Хотя сиана Грасса явно была недовольна, что я кормлю собаку блюдами, предназначенными для студентов, хочется верить, что она хотя бы немного одобряла мою верность другу.
Позаботившись о Ленивке, мы с Полоносом присоединились к моим приятелям, для чего воспользовались более традиционным входом. Сегодня, благодаря раннему прибытию Бенетто и Дюмона, нам принадлежал стратегически важный конец стола, примыкавший к стене и окну, где дул свежий ветерок, и потому мы организовали оборону от других студентов, посягавших на нашу территорию. В этом нам помогло покрытое шрамами лицо Полоноса, который уселся спиной к столу и, вытянув ноги, стал небрежно чистить ногти кинжалом.
Постепенно, по мере окончания лекций, в таверну набивалось все больше студентов, среди которых были и друзья, и мало-помалу наша веселая компания захватывала пространство подобно тому, как скипианцы когда-то захватили Беккамский полуостров, – медленно, кусок за куском, пока другие не сдались, и вот уже стол целиком наш, вместе с тяжелыми глиняными кувшинами разбавленного вина сианы Грассы, добрым хрустящим хлебом и мисками с маринованной свининой. Когда народу стало много, мы затеяли новые партии в карталед