же, в то время как другие смотрели, оценивали различные тактики, а иногда и откровенно жульничали.
Немного позже у окна появилась Челия со своей подругой Никколеттой.
– Я увидела снаружи Ленивку и поняла, что ты здесь. Ашья не обрадуется – она тебя ищет.
– Откуда тебе знать? – резко ответил я. – Тебя весь день не было.
– У меня были дела.
Она сказала это легкомысленно, и я бы поверил, если бы не видел, как она кралась по улицам Наволы.
– Дела? Ты так это называешь? – Я старался говорить небрежно, но Челия одарила меня странным взглядом, и я понял, что не смог скрыть раздражения.
– Ты обиделся, Давико? У меня есть поручения, как и у тебя. Покупать шоколад, относить послания ткачам и инструкции поварам – Ашья буквально использует меня как прислугу. Столько заданий, тут и там, и все ради тебя и твоего праздника.
– Так вот чем ты занималась?
Я изучил ее лицо, высматривая признаки лицемерия, но ничего не нашел. Ни вины, ни стыда за ложь, ни смущения за тайны. Клянусь фатами, Челия овладела искусством фаччиоскуро. Меня очень встревожило, как ловко она обращалась со своим лицом. Я сменил тактику.
– Ты должна была быть со мной, – сказал я. – Отгонять Ашью.
– Чи. – Она цокнула языком, как это делала Ашья, и изобразила притворную жалость. – Бедный Давико, отцовская наложница жестоко с ним обошлась. – Челия ущипнула меня за щеку. – Несчастный малыш. Его кололи портновскими булавками и заставляли стоять смирно. Бедный, несчастный малыш. Поверито сиолито.
– Меня действительно кололи. – Я раздраженно оттолкнул ее руку. – Причем неоднократно. И все это время Ашья цокала языком и разглядывала меня, словно кусок говядины на прилавке мясника.
Никколетта, подруга Челии, рассмеялась.
– Тебе следует сказать спасибо, Давико. У сфаччианы отличный вкус. Половина Наволы руководствуется ее выбором, и, – тут она окинула меня взглядом, – тебе бы тоже не повредило.
– Давико одевается в темноте, на ощупь, – сообщил Джованни, не поднимая глаз от карт. – Нельзя винить его в том, что он делает выбор вслепую.
– Это многое объясняет, – согласилась Никколетта.
– С моей одеждой все в порядке. – Я толкнул локтем Джованни, но все мое внимание было приковано к Челии. – Так где ты была?
– Ай, Давико, ты зануда. – Она легкомысленно махнула рукой. – Я была тут и там, далеко и близко, и все это тебя не касается. А теперь подвинься. – Она подобрала юбки и влезла в окно, втиснувшись рядом со мной; Никколетта последовала за ней. – Мы в игре.
Девушки взяли в руки карты, и игра стала еще более хаотичной, со множеством гамбитов и переменчивых союзов; каждый из нас стремился собрать карты у себя, отняв их у противников, и если бы я себе позволил, то смог бы на время забыть, что у Челии есть от меня секреты и что она ведет тайную жизнь, о которой больше никто за этим столом не догадывается.
Разновидность карталедже, в которую мы играли, подразумевала многочисленные подначивания и двусмысленности, и Дюмон, не бывший уроженцем Наволы и приехавший из далекого северного Шеру вместе с отцом, одним из послов тамошнего короля, жаловался на игру.
– В этом нет смысла! – ворчал он.
– Для нас – есть.
– Это потому, что вы наволанцы. Изворотливые, изворотливые, изворотливые, как говорит мой отец.
– Изворотливые, изворотливые, изворотливые, – благожелательно согласилась Челия, а затем разыграла океан Урулы и забрала карты, которые держал в руке Дюмон. – Чи-чи-чи. Какая неудача. Малафортуна, куда ни глянь.
– Она строит замки-близнецы, – заявил Тоно. – Она взяла мост.
– Вот и нет. Это было в прошлом раунде. – Челия мазнула двумя пальцами по глазу, посылая ему удачу Скуро.
В ответ Тоно высунул язык.
Я взял кастелло:
– В таком случае ты не будешь возражать, если я заберу это.
Челия надулась:
– И ты еще зовешься моим братом!
И так оно и шло, раунд за раундом. Дюмон в отчаянии сдался и, совершив невероятное самопожертвование, пересел к Челии.
– В Шеру вы играете в чьесса, – сказала Челия, беря слепую карту.
– Шахматы, – поправил ее Дюмон.
– Я так и сказала.
– Ну ладно. Да, мы играем в чьесса. Эта игра требует настоящего мастерства и знаний. Не то что ваше карточное безумие.
– Мы здесь тоже играем в чьесса, – заметил Пьеро.
– Правда? Я никогда не видел.
– Потому что это детская игра.
Дюмон в ужасе посмотрел на нас:
– Это уважаемая игра, требующая глубокого опыта и изощренности! А вовсе не детская!
– Думаю, она может показаться интересной, если тебя интересует исключительно доска, – ответила Челия. – Но она вся на столе. Сул таволо.
Никколетта кивала. Она взяла три скрещенных меча и сбросила красный кастелло, который схватил Тоно.
– Он хочет забрать все кастелло, – сообщила Никколетта. – Но где же тот черный кастелло, которого он так желает? – Она дразняще подняла свои карты, ее глаза сверкали от удовольствия. – Где же может быть этот черный замок?
– Зачем ты ему говоришь? – спросил Дюмон.
– А почему нет?
– Она может лгать, – заметил я.
– И лжет?
– В этом все веселье, – ответила Никколетта. – Лжет ли она сейчас или нет? Солжет ли потом или нет? И где же черный замок?
– Мы любим игру, в которой вызов заключается в том, чего нет на доске. Доска нам неинтересна. Это слишком очевидно. Слишком просто. Неподходящая игра для наволанца.
– Но мне нравятся шахматы, – возразил я. – И всегда нравились.
– Потому что ты прост, как ребенок, Давико.
– А ты добра, как птица каури над дохлой крысой.
– Черный кастелло у меня, – заявила Челия. – Никколетта лжет.
– Нет, это ты лжешь, – ответила Никколетта.
– На самом деле он мой! – провозгласил Пьеро, взмахнув одной из своих карт.
– Это твой валет, – сказала Челия. – Я видела, как ты его взял.
– Я их перетасовал.
– Ты этого не делал.
Он показал Челии два пальца, послав ей Скуро.
– То, что ты этого не видела, еще не значит, что этого не было.
Тут вмешался Дюмон.
– Но если игра состоит не в состязании мастерства, то зачем она? Ели два ума не бьются за победу посредством серьезных размышлений и хитроумных действий, то какое же это честное, подлинное состязание? Если все завязано на удаче и лжи, в чем тут состязаться?
– Если два человека обнажают мечи, это честное состязание? – спросил Пьеро, который почти всегда сводил все к бою на мечах.
– Да, это честная проверка мастерства каждого.
– Чи. Ты глупец. Это мастерство плюс ловкость плюс сила одного – и друзья другого, а также был ли он пьян прошлой ночью, и не напоил ли его противник, чтобы подпортить мастерство. Это не просто состязание в мастерстве.
– То же самое можно сказать и про шахматы.
– Он имеет в виду, что в шахматах известен каждый ход. Все, что нужно понять и к чему нужно подготовиться, есть на доске, – вмешалась Челия. – Как я и говорила. Сул таволо. Жизнь не такая. Жизнь не лежит целиком перед тобой, когда все разрешенные ходы обговорены заранее, а иных делать нельзя.
– Сул таволо, – согласились все. – Неинтересно. Троппо семпличе. Басико. Пер льи бамбини. Для маленьких детей.
– В ваших шахматах, – продолжил Пьеро, – вы не можете ослепить человека бликом солнца от лезвия, не можете обмануть, притворно споткнувшись, не можете бросить песок ему в глаза…
– Все это приемы боевого мастерства, – перебил Дюмон.
– И не можете получить кинжал в спину от человека, которого считали другом, – сказала Челия, разыграв красного убийцу и лишив меня короля кубков.
– Я думал, мы сотрудничаем! – удивился я.
– Верно, так ты и думал, – весело согласилась Челия и подмигнула Дюмону. – Понимаешь, каждый ход в твоих чьесса известен. Там нет загадок. Но в Наволе, как и в жизни, полно тайн. Есть вещи, которые окажут влияние на твою жизнь, но которых ты никогда не увидишь. Союзы, о которых можешь никогда не узнать, карты, о существовании которых ты даже не подозревал, потому что семьдесят семь карт в колоде можно заменить на скрытые. Есть замыслы и планы – и самое главное, есть игрок, сидящий перед тобой, и он или она поведает тебе немало, если ты сможешь его прочесть. Если будешь внимательно наблюдать за ним. – Она взмахнула рукой, по очереди указывая на каждого из нас. – Если ты четко видишь игроков, то можешь узнать их карты, не глядя на расклад или счет, потому что все это отражено на их лицах.
Дюмон с отвращением выругался на родном языке.
– Вы и ваша наволанская одержимость фаччиочьяро и фаччиоскуро! Открытое лицо и скрытое лицо. Это ваша болезнь, вы все прячете чувства и мысли и зовете это достоинством. Изворотливые, изворотливые, изворотливые!
– Сфай, Дюмон! Это не одержимость, это жизнь! Как ты читаешь людей за собственным столом? Как твой отец читает купцов, принцев и королей, с которыми имеет дело? Каковы их замыслы? Каковы планы? Прочесть можно многое. Но в твоей игре читать нечего. В твоих шахматах-х-х… ты играешь фигурами на доске. – Челия улыбнулась, проказливо сверкнув зубами. – В шахматах-х-х ты играешь столом. В карталедже – людьми за столом.
И с этими словами она выложила черный кастелло, вместе с королем, королевой, убийцей и конем.
Мы все раздосадованно сбросили свои карты.
Глава 16
– Ты ужасно играешь в карталедже, – сказала Челия, когда мы поздно вечером шли домой. За нами на коротком расстоянии тащились Полонос и Ленивка.
Наши шаги гулким эхом разносились по мрамору длинной крытой колоннады. Над головой мерцали арки; полированная медь, стекло и зеркала отражали свет масляных ламп, делая наш путь светлым и ярким, а параллельно идущую мощеную улицу – низкой и темной. Торговцы в колоннаде заносили последние товары в магазины или грузили в телеги, чтобы отвезти в свои дальние дома.
– Спасибо, сестра. Ты сама доброта.
– Ужасно для Регулаи, – поправилась она. – Для всех прочих играешь приемлемо. Будь ты простым вианомо, все было бы хорошо.