– Быть может, дело в том, что я не люблю лгать, – сказал я, пытаясь пробудить в ней совесть.
– Это не ложь. Это игра. Игра лиц. Тебе следует в ней практиковаться. Этого требует твоя роль.
Я покосился на нее, гадая, уж не пытается ли она намекнуть на что-то, признать, что совсем недавно солгала мне, но не увидел в ее манере ничего, кроме желания наставлять. Я не мог прочесть ее лицо. И сомневался, что когда-либо смогу. Я хотел бросить ей вызов, здесь и сейчас, но боялся, что, если стану давить, это приведет к обвинениям, потом к резким словам, а потом… Иногда слова ранят не хуже мечей. Я видел, как это случалось между друзьями. Когда-то Пьеро и Чьерко были очень близки, но однажды поссорились. Они и остались братьями, но близость исчезла. Я не был уверен, что наши слова не станут резкими.
– Мне не нравятся игры лиц, – сказал я.
– И ты называешь себя наволанцем.
– Может, я и не наволанец вовсе. Будь моя воля, я бы не брал на себя эти обязательства.
Челия рассмеялась:
– Чи. И чем бы ты тогда занимался?
– Не знаю. Может, пил бы вино и пел песни с друзьями.
– Ну конечно. А также играл бы в карты дни напролет. И чем бы платил за все это?
– Ну, если бы у меня были простые запросы, думаю, я мог бы работать нумерари. Или в Каллендре, на какого-нибудь третьего министра финансов.
– Сфай, Давико. Ты метишь слишком низко, – поддразнила меня Челия. – Нужно метить хотя бы на второго министра.
– На самом деле, будь у меня выбор, я бы пошел в ученики к Деллакавалло.
– К врачу? – Челия сдвинула брови. – Ты бы стал врачом?
– А почему нет? – Высказанная вслух, эта идея понравилась мне еще больше. – Деллакавалло сказал, что у меня талант. Я умею обращаться с травами и бальзамами, находить нужные лекарства, и я разбираюсь в болезнях.
– Ты знаешь, от чего страдает Пенек или Ленивка – и думаешь, что это делает тебя целителем?
– На лицах больных нет места фаччиоскуро, – ответил я.
– Ты говоришь так только потому, что сомневаешься, что сможешь сравняться с отцом. Вот в чем причина.
Я издал горький смешок. Ее слова попали точно в цель.
– Ты слишком хорошо меня знаешь. – Во мне поднялась волна отчаяния. Я сглотнул, пытаясь сдержать эмоции, не дать голосу дрогнуть. – Ты слишком хорошо читаешь, сестра.
Выражение ее лица смягчилось.
– По крайней мере, тебя я могу прочесть.
– Думаю, ты видишь мою душу насквозь.
Произнеся эти слова, я понял, что они истинны, и удивился, как такое возможно, почему Челия читает меня столь легко – и остается полной тайн. Как может она знать обо мне все, в то время как я почти ничего о ней не знаю?
– Думаю… – Я снова сглотнул, пытаясь держать себя в руках. – Думаю, я плохо гожусь для такой жизни.
– В чем причина твоей тревоги, Давико? Вся эта печаль из-за плохой игры в карты?
– Если человек не умеет играть в карталедже, какой из него наволанец? Разве не так говорят?
Она рассмеялась.
– А еще говорят, что если у тебя нет любимого виноградника и любимого вина, то какой из тебя наволанец. Это мелочь. Най, меньше, чем мелочь. Пикомито. Пикотиссимо. Пико…
– Хватит. Басти.
– Просто у тебя были плохие учителя. – Она пренебрежительно махнула рукой. – Будь твоим учителем я, ты бы уже стал мастером карталедже. Ун маэстро ди фаччиоскуро.
– Каззетта сдался. Думаешь, ты лучше его?
– Каззетта? Чи. Я вдвое коварней Каззетты, – надменно ответила она.
Меня невольно встревожили ее слова, то, что она гордится своими секретами.
– Думаешь, ты в этом мастер?
– Я лучше Каззетты. Он всего лишь мужчина. Фаччиоскуро – женское оружие. Самое острое из всех, какими может владеть женщина. Мужчина никогда не заглянет к ней в сердце, потому что ее лицо всегда будет отражать его самого, словно угодливое зеркало.
Я узнал цитату.
– Это Лисана ди Монетти. Одно из ее стихотворений.
– «Лесная заводь», – кивнула Челия и процитировала:
Лицо женщины должно быть зеркалом,
Чтобы никогда не выдавать ее душу,
Иначе мужчина начнет бояться,
Если когда-либо узнает правду.
Он станет называть ее
Демо́ной, Фатой,
Хотя она всего лишь желала любви,
Он вырежет ее сердце из груди
За искренность.
– Ты в это не веришь, – сказал я.
Она пожала плечами:
– Я знаю, что мужчинам больше нравится смотреть на себя, чем на правду своих женщин.
– Я не такой, – возразил я.
– Нет. Конечно, ты не такой.
Я остановился.
– Ай! Ты поступаешь со мной так прямо сейчас. Говоришь мне то, что я хочу услышать.
– Я не…
– Да! Я вижу тебя. Не думай, будто я тебя не вижу. Ты говоришь одно, а имеешь в виду совсем другое. Ты приспешница сиа Лисаны! Сегодня ускользнула и бросила меня на растерзание Ашье и ее портному, без всяких объяснений…
– Оставь своей сестре ее тайны. У меня должны быть дамские секреты.
В ее устах это прозвучало по-девичьи, дразняще и кокетливо, но я видел, как она скрылась в садах удовольствий сиа Аллецции, и потому отнесся к ее словам более мрачно. Я понял, что совсем ее не знаю. Где она научилась так поддразнивать? Так игриво трепетать веками? Так искусно манипулировать моими чувствами, что, не будь я начеку, отвлекся бы, убрел в сторону и заблудился? Точно так же лесные фаты заманивали разгневанного мужа, когда тот являлся мстить Калибе. Челия хочет обмануть и одурачить, даже сейчас.
– Я тебя видел, – отрывисто произнес я.
Это застало ее врасплох.
– Видел что, Давико?
Теперь, произнеся эти слова, я не собирался брать их назад.
– Видел, как ты крадешься по улицам. Как идешь к воротам сиа Аллецции ди Виолеттанотте. Как входишь в них.
Челия рассмеялась.
– Видел, как я вхожу. Чи. – Она презрительно махнула рукой. – Значит, ты ничего не видел.
Челия повернулась, чтобы продолжить путь, но я схватил ее запястье.
– Я видел, как ты вошла в ворота куртизанки. А когда спросил, где ты была, ты солгала. А когда спросил снова, ты увильнула от ответа. Если бы я не видел это своими глазами, то не узнал бы, что твои слова фальшивы, а на лице – маска.
– Это ерунда. Я солгала, потому что это тебя не касалось.
Она попыталась освободиться, но я притянул обратно к себе.
– Ты пачкаешь имя Регулаи.
– Твоя сестра может запачкать твое имя не больше, чем ты сам.
– В этом ты мне не сестра. Ты сделала из себя игрушку для мужчин.
– Ай? Ми вери дичи?[43] – Ее темные глаза гневно сверкнули. – Значит, мы не брат и сестра теперь, когда я тебя смущаю? Вот я ди Регулаи – а вот всего лишь ди Балкоси? Сфай, Давико. Столь быстро принял – и столь быстро выгнал. И все из-за своего смущения.
– Смущения? – Я потрясенно уставился на нее. – Это слишком слабое слово. Что скажут люди о моем отце, если ты стала наложницей, пока он хранил честь твоего имени под своей крышей?
– Они ничего не скажут, потому что ничего не узнают.
– Тогда как ты объяснишь это моему отцу? Ашье? Как объяснишь им, что стала шлюхой?
– Шлюхой? – Губы Челии скривились, и она с жалостью посмотрела на меня. – Ай, Давико. Я ничего им не скажу, потому что они и так знают.
Я уставился на нее. Сказать, что я был ошеломлен, – все равно что назвать ошеломленной корову после удара мясницкого молота. Внезапно город у меня под ногами словно накренился. В мире не осталось ничего твердого.
– Они… знают?
Натянутая улыбка играла на губах Челии.
– Иногда Ашья сама меня туда приводит. О! Это тебя тревожит, Давико?
– Ашья приводит тебя туда?
– Часто. – Челия тряхнула волосами. – Ей нравится сопровождать меня.
Я онемел. Просто таращился на нее, разинув рот, словно рыба, умирающая на влажном речном берегу. Челия насмешливо наблюдала за мной, и в ее темных глазах я увидел водоворот знания; эти глаза словно говорили мне, что она – женщина, а я – ребенок и ничего не ведаю о мире.
– Итак? Что ты об этом думаешь, Давико? Можешь это вообразить? – Она дразняще облизнула губу. – Ты ведь видел рисунки Адиво в библиотеке отца, а значит, должен быть в состоянии представить. Только подумай. Я. Ашья. Сиа Аллецция. Три женщины, пьяные от вина, наши конечности переплетены, мужчины смотрят. Подумай. Расшнурованные корсажи, вздымающиеся груди, задранные юбки, ищущие под ними пальцы… – Она застонала. – О… о… о… Сиа Аллецция такая мастерица, ее язык, ее поцелуи на моих бедрах…
Она умолкла, рассмеявшись при виде моего шока.
– Ай! Давико! – Она снова рассмеялась. – Ты сидишь над рисунками Адиво с высунутым языком, точно собака, но, когда дело доходит до реальных женщин, у тебя столько предрассудков.
– Это правда… то, что вы?..
– А разве ты не это себе представил? – Глаза Челии сверкнули, но потом она смягчилась. – Матра ди Амо, Давико. Твое лицо… Я больше не могу тебя мучить. Почему ты вообразил такое? Почему твой разум полон таких мыслей?
– Потому что я тебя видел!
– Чи. Ты меня видел. Видел, как я вошла в сладострастное поместье госпожи Аллецции – и, войдя туда, шагнула в царство твоих лихорадочных мальчишеских грез, в которых ты теребишь свой член каждую ночь, пока тот не отвалится.
Я видел, что она со мной играет, но все равно покраснел.
– Пожалуйста, Челия. Я не понимаю.
– Что, если я скажу, что у тебя нет права знать? Нет права спрашивать? Если у тебя столько предрассудков, спроси Ашью. Или своего отца. Это он меня послал.
– Мой отец? – Я был потрясен. – Он хочет сделать из тебя куртизанку?
– Сфай, Давико! – Она шлепнула меня по голове, но нежно. – Ох уж этот твой разум! Если я говорю, что тебя не касается, как я провожу время, зачем ты настаиваешь?
Я не знал, что сказать. Я был смущен и пристыжен, потому что не мог представить Челию в роли куртизанки и не мог представить, чтобы отец отправил ее получать эту профессию. Челия была моей сестрой, моим другом… Она была большим, чем могли выразить обычные слова.