И член его размером с…
При виде нас он оборвал песню и крикнул:
– Девоначи! У тебя ужасная охрана!
Он спрыгнул с коня и бросил поводья ближайшему стражнику, который готовился схватить его. Стражник так удивился, что принял поводья, а незнакомец пересек мощеный двор и обнял моего отца.
– Филиппо! – сказал отец. – Видят фаты, я рад встрече, хоть ты и гадкий грубиян.
И теперь я понял. Это был капо ди банко, который любил анекдоты про монашек и козлов. Филиппо ди Баска. Наш человек в Торре-Амо.
По его скверному почерку и положению в нашем банке я всегда думал, что это древний слюнявый старик, вечно сердитый карлик, одержимый сексом и похабщиной. Однако Филиппо оказался высоким и совсем не старым, с правильными чертами лица и дикими, сверкающими темными глазами.
– Моя задница горит, как у подавальщика после дня в таверне! – Филиппо шлепнул себя по ягодицам и непристойно покачал ими.
Я ожидал, что отец его пристыдит, потому что он всегда соблюдал приличия, но он лишь рассмеялся:
– Ай, Филиппо. Ты, как всегда, бестактен.
– Но мне все равно рады?
– Всегда. – Отец расцеловал его в обе щеки, потом обнял за плечи. – Всегда рады. А теперь идем. Прикажем приготовить баню, а потом обед.
– Как насчет вина?
– Я полагал, ты будешь пить в бане.
– А как насчет пары симпатичных девчонок, чтобы выскребли грязь из-под моих яиц?
Я был в шоке, но отец вновь рассмеялся, уводя Филиппо из куадра.
– Если кто-то из моих девочек и выскребет тебе что-то, так это будет твой рот.
– И даже та красотка… как ее звали? Сиссия?
– Сиссия вышла замуж, и ее муж отскребет тебе не только яйца.
– Только не это! И она растолстела? Бьюсь об заклад, теперь она толстая. Мне нравятся пышные женщины. Я могу заплатить ее мужу.
Они скрылись в коридоре, который вел к баням. До меня донесся голос Филиппо:
– Ты знаешь, что я ел мыло? Один мерзавец заставил меня сожрать три пригоршни!
– Ай, Филиппо. – Отец скорбно рассмеялся. – Почему я не удивлен?
– Значит, это твой человек из Торре-Амо, – сказала Челия.
Я не заметил, как она подошла сзади. Теперь она смотрела вслед мужчинам. Их приглушенные голоса метались туда-сюда: звучные богохульства Филиппо и более низкие увещевания отца.
– Филиппо ди Баска да Торре-Амо.
– Такой же грубый в жизни, как и на бумаге, – сказал я. – Хотя я думал, что он пониже ростом.
– Серьезно?
– И уродливей. Как тролль.
– И вот он здесь, выше, чем твой отец, и приятный взгляду.
– Он тебе кажется симпатичным? – фыркнул я. – Хотя ты знаешь содержание его писем?
– Лучше четко видеть его, чем гадать. Многие женщины были бы рады в точности знать, что притягивает взгляды их мужей и куда стремятся их мысли. Для женщины есть более неприятные сюрпризы.
– Ты не можешь считать его подходящей партией.
– Почему?
– Он старый!
– Многие девушки выходят за мужчин, которые годятся им в отцы, а он вовсе не стар. – При виде ужаса на моем лице Челия рассмеялась. – Ай, Давико. Для меня было бы глупостью стать женой такого человека. Что это даст нашей семье? Твой отец уже пометил его щеку. – Она задумчиво посмотрела вслед Филиппо. – Но говорят, что он очень-очень-очень богат.
– Хватит, сестра. Достаточно.
Филиппо был загадкой: вечно с бутылкой, вечно похотливый, вечно грубый, как сотворенный Калибой чертенок, – однако отец и Мерио терпели его и даже потакали ему.
Несмотря на многочисленные недостатки Филиппо, ленивым он не был. Приняв ванну, выпив вина и ущипнув за задницу всех наших служанок (а также немало стражников), он засел в скриптории. Работал, переругиваясь и перешучиваясь с нашими абакасси, непрерывно извергая поток непристойностей – сплошные члены, влагалища, анусы, священники, козлы и тому подобное, – и побуждая всех трудиться усердней.
В скриптории висели отражающие лампы, и безрассудные мотыльки роились вокруг них до глубокой ночи. Чашки с крепким черным чаем передавались туда-сюда – прибывали полными, возвращались пустыми и вновь прибывали полными, – позволяя абакасси сохранять остроту ума, а литиджи – остроту глаз, в то время как мы с отцом встречались с делегациями, торговцами, дипломатами, владельцами рудников, главами гильдий и ремесленниками. Список был длинным, а наш бизнес напоминал реку Ливию весной, полноводную, быструю и кажущуюся бесконечной.
Я старался избегать Филиппо из-за его вечной грубости, но ему как будто нравилось мельтешить и колобродить, что в скриптории, что в палаццо. И особенно нравилось раздражать Ашью. Когда я получал подарки от разных просителей или когда мы готовили к отправке подарки для наших многочисленных союзников, он заглядывал ей через плечо и комментировал каждый предмет.
– Думаете, госпоже калларино нужны мерайские румяна? Лучше подарите ей намордник, чтобы прикрыть лошадиные зубы, и калларино скажет вам спасибо.
Или…
– Чай из Ксима? Всем известно, что чай из Кетии лучше. Ксим не продает на сторону свои лучшие чаи.
Или…
– Вы дарите окружным выборным винтаж грантинеро? Не мечите изумруды перед тараканами! Зачем тратить столь доброе вино на столь неискушенное нёбо?
И так далее.
В мой день имени прибыло много даров, но еще больше отправили мы сами. Золото, и драгоценные камни, и резные слоновьи бивни, и рога серратин для архиномо, поддерживавших калларино. Керамика и шоколад для окружных выборных в Каллендре. Чай и лазурные глазки для представителей гильдий. Павлиньи перья и духи из Шеру, румяна из Мераи для дам. Медальоны из воловьей кости, увековечивавшие наше имя в старинном наволанском стиле, для вианомо, которые оказывали нам услуги в порту, складах и тавернах. Роскошный рысак для калларино. Весь день напролет Ашья давала указания служанкам Софи, Сиссии и Тересе, чтобы заворачивали знаки нашего уважения и вручали доброжелателям перед уходом. Наша щедрость была столь велика, что Полоносу и Релусу было приказано угощать абрикосами, медом и другими сластями каждого ребенка, который появится у наших ворот, вне зависимости от положения.
В последние недели перед торжествами мы не работали. Мы устраивали обеды. Выбирались в холмы полюбоваться летними цветами и скрыться от жары. По вечерам, когда жара спадала, в куадра разливали холодное вино и затевали игры.
Отец заплатил талантливому молодому художнику Арвино Касарокка, чтобы тот написал портрет Челии.
И потому в один прекрасный день Челия в белом платье, выделявшемся на фоне цветов, улеглась, положив руки на пояс и устремив глаза в синее небо, на склоне холма, покрытом желтыми коронами Калибы и пурпурными цветами нефта.
А мы – я, Джованни, Пьеро, Чьерко и Никколетта – сидели поблизости, дразня и подшучивая, пока юный маэстро искусств добивался от Челии неподвижности.
– Пожалуйста, сиа Челия, чуть поспокойнее, – умолял Касарокка.
– Да, не шевелись, – потребовала Никколетта и бросила цветок нефта, который приземлился Челии на лицо.
– Сей феската! – Челия стряхнула цветок, села и мазнула тремя пальцами в нашу сторону. – Иди сюда, Никколетта, и ложись. У нас одинаковые пропорции.
– Най, сиа! – запротестовал Касарокка. – Пожалуйста! Я должен писать только вас! Этот портрет будет висеть в палаццо Регулаи!
– Чи. – Челия смерила его мрачным взглядом. – Будь вы таким хорошим художником, как утверждаете, смогли бы запомнить меня с одного взгляда, но я лежу здесь часами.
Джованни, которому настала очередь держать над Челией зонтик, чтобы не обгорела на солнце, сказал:
– Не каждого пишет такой мастер, Челия. Ты должна быть польщена. Он оказывает тебе не меньшую честь, чем ты ему.
– Тогда ложись сюда.
– И правда, Джованни! – вмешался Пьеро. – Твоя задница вполне сможет заменить ее.
– Не начинай, Пьеро. Если что и является точной копией моей задницы, так это твое лицо, – парировала Челия.
Мы все взвыли.
– Чи! Мы оба нобили ансенс! – возразил Пьеро. – Ты должна лучше относиться к своим людям.
Он подобрался к Челии и попытался схватить ее руку и поцеловать, но она шлепнула его.
– Ты и твои нобили ансенс. У тебя точно задница вместо лица, потому что с твоих губ срывается исключительно дерьмо. – Челия снова упала в цветы. – Пишите меня, маэстро. Пишите.
Пьеро надулся. Все прочие принялись поддразнивать его.
– Она фата хаоса, – горько заявил он, но даже Джованни, который был добрее прочих и служил нашими веритас и амикус[44] засмеялся.
Дни шли, солнечные, яркие, все более оживленные и теплые, и вскоре портрет был закончен.
Отец приказал повесить его в галерее с колоннами, которая вела к библиотеке на втором этаже.
– Чи. Это неизящно, – заявила Челия, увидев портрет.
– По-моему, ты красивая, – возразил я, разглядывая картину. – И мне нравятся цветы. Касарокка – настоящий мастер.
– Разумеется, я красивая, – раздраженно сказала она.
– Так разве не в этом идея?
– В том, чтобы лежать красивой среди цветов? – Она многозначительно посмотрела на меня.
Я нахмурился, пытаясь понять проблему.
– Тебе не кажется, что он очень хорошо написал цветы? Мне очень нравится. Если немного отойти назад, они превратятся в поле.
– И я вишу здесь, рядом с дверью библиотеки твоего отца, где бывают его самые важные деловые партнеры.
– Но разве это неправильно? Ты почти наша семья. Посмотри на себя: ты рядом со старым Быком. Кто может просить большего?
Она кинула на меня гневный взгляд и ушла прочь. Я разглядывал картину, пытаясь понять, что вызвало такое раздражение. Портрет удался. Она выглядела дразнящей, понимающей. Амо свидетель, это была Челия, написанная маслом. Игривая, живая и прекрасная. Касарокка превзошел сам себя. Он был таким же мастером, как Арраньяло.
Я отступил, чтобы окинуть ее взглядом целиком, и ощутил за спиной присутствие отца. Он подошел тихо, но, должно быть, я уловил дыхание или услышал шелест бархатных туфель, потому что совсем не удивился, обернувшись и увидев его. Он постоял рядом, разглядывая портрет.