– Челии не нравится, – сказал я.
– Конечно, не нравится. – Отец чуть улыбнулся. – Она видит волны Черулеи, но чувствует глубины Урулы. Челия умная девочка.
Я хотел поспорить, потому что ощутил упрек в недостатке проницательности, но отец сменил тему.
– Мерайский посол устраивает сегодня праздник, – сказал он. – В честь Апексии. Тебе следует там быть. Ашья выбрала для тебя одежду.
Я вздохнул:
– Не сомневаюсь, что она будет натирать.
– Скорее всего, – рассмеялся отец. – Но теперь ты представляешь нас, и Ашья лучше всех знает, как сделать тебя импозантным.
– Челия тоже там будет?
– Разумеется. И Филиппо.
– Шутишь?
Отец пожал плечами:
– Филиппо любит праздники.
Жесткий воротник и Филиппо. Я надеялся избежать хотя бы одного из них.
Глава 18
Воротник натирал, а глаза Филиппо возбужденно сверкали, когда мы подходили к резиденции посла.
– Всегда приятно увидеть наволанцев празднующими, – сказал Филиппо. – Намного приятней, чем смотреть, как они втыкают ножи друг другу в спину.
– Ты сам наволанец, – ответил отец. – Не следует столь грубо отзываться о своих людях.
– Я был наволанцем. А теперь… – Филиппо пожал плечами. – Сам не знаю. Нечто среднее. Немного Торре-Амо, немного Наволы. Но здесь я чужак. Я узнаю город, но не считаю его своим.
– Значит, жители Торре-Амо воспитанны и добры? – спросил я, в сотый раз дергая воротник.
– О нет! – рассмеялся Филиппо. – Они намного хуже. Так и норовят пустить друг другу кровь без всякой причины. Князья вечно враждуют. На улицах – грабители. Карманники, шлюхи и козы бродят по всем куадраццо и руинам старых палаццо. Если устраивают вечеринку, ты нипочем не знаешь, выйдешь ли оттуда живым. Быть может, кто-то зарежет тебя или опоит и залюбит до смерти. – Он вздохнул. – Они очаровательные, ужасные, милые люди. Но очень живые. В Торре-Амо ты всегда помнишь, что живешь. Вам стоит увидеть, как они празднуют Апексию.
Сверкание резиденции посла было видно даже с улицы. Снаружи собрались беспризорники в традиционных для Апексии масках Амо. Им дали сласти – и пообещали дать еще, – чтобы они встречали архиномо и не тревожили прибывающих аристократов. И теперь дети улюлюкали и махали гостям своими масками и фейерверками в веселом вихре возбуждения и конфетных грез.
Посол Мераи арендовал палаццо у архиномо Талья. Этой семье выпали непростые времена, патро поразила душащая болезнь, когда четверо детей еще были совсем юны, а после выяснилось, что он оставил долги, проигравшись в карталедже и кости, а также немало спустил на любовниц, поэтому выбор матры был ограничен. Она сдала огромный дворец мерайцам, а сама поселилась рядом с деревней Монтевино, в маленьком фермерском доме на земле, которую семья прежде сдавала в аренду и которую, по слухам, теперь вдова возделывала сама, в то время как колоссальные деньги за палаццо отправлялись людям, которым задолжал ее супруг.
В любом случае палаццо был красив, в старом имперском стиле, с многочисленными огороженными садами и выложенными плиткой купальными прудами, присыпанными лепестками роз. Здесь жили много поколений Талья.
– Думаю, палаццо Талья мне нравится больше, чем палаццо Регулаи, – заявила Челия, когда нас провели через ворота. – В нем есть подлинное изящество и элегантность.
– А также прелестные низкие стены, – подхватил Каззетта. – Которые так любят убийцы.
В ответ Челия продемонстрировала ему два пальца:
– Не каждый планирует вас убить, стилеттоторе.
Каззетта лишь вскинул брови, словно услышал детский лепет. Затем Челия упорхнула внутрь, и я последовал за ней, оставив Каззетту сливаться с тенями снаружи, следить за прибывающими и уходящими, считать людей и заниматься всеми теми мрачными вещами, для которых ему требовалась эта информация.
В стенах палаццо скрывались изысканная мозаика и тайные сады, места, где, по слухам, часто уединялись влюбленные. Сияние ламп заливало огромные залы и балконы, комнаты были полны людей. Куртизанки сверкали, их подкрашенные губы и подведенные глаза обещали мастерское удовольствие. Профессионалки непринужденно смешивались с не столь знатными дамами, которые занимались тем же самым, но ради связей, а не нависоли.
В одном куадра актрисы в скандальных нарядах и актеры с гульфиками, набитыми до размеров дынь, исполняли страстную пьесу, которую специально для Апексии написал Дзуццо, теперь стоявший сбоку и беззвучно повторявший реплики; его руки то дергали окладистую седую бороду, то дирижировали музыкальным сопровождением.
Вино меравезе д’аффриццо подавали в хрустальных кубках, изготовленных стеклодувами из Феррейна с большим трудом и за большие деньги – и с огромной осторожностью доставленных сюда.
Кроме мерайского посла, здесь собрались послы множества городов-государств и королевств, герцогств и княжеств, каждый из которых смотрел на прочих, как подозрительный пес, пытаясь понять, кто с кем беседует, кто приобретает союзников и кто наживает врагов. Кажется, герцог Савикки улыбнулся мастеру гильдии ткачей? А посол Шеру слишком долго беседовал с супругой посла Чата?
Так оно и шло, в вихре блеска, смеха, песен, музыки, алкоголя и спетакколо[45] и конечно же, поскольку мерайцы любят считать себя покровителями искусств, здесь было множество известных художников и скульпторов. Здесь был Касарокка, написавший портрет Челии; он выглядел юным и одиноким, несмотря на уважение, которое все ему выказывали. Здесь был Мадрасалво, с новым любовником в костюме одной из фат Калибы, с красиво накрашенным лицом. Юноша посылал воздушные поцелуи послам, чем очень сердил Мадрасалво.
– Он вечно ревнует, – заметила Челия. – Не знаю, зачем Мадрасалво приводит их, если это всегда кончается ревностью.
И конечно же, здесь были архиномо Наволы, не вся сотня, но многие представители гильдийских имен и банка мерканта. Здесь была госпожа Фурия, раздраженная тем, что посол вынудил ее оставить хусского телохранителя снаружи, точно так же, как остался снаружи Каззетта вместе с нашими стражниками и Аганом Ханом. Впрочем, Филиппо указал на девушку, которая сопровождала Фурию, на рабыню-танцовщицу из Зурома, по его словам обученную убивать шпильками, что удерживали ее прическу.
– Что за восхитительный способ отправиться к Скуро! – воскликнул Филиппо. – С такой красоткой сверху, дергающей своими чудесными танцевальными бедрами, загоняющей тебя, как лошадь, доводящей прямо до кульминации Калибы, а потом… Хлоп! Глаза! Твои глаза! Ай! Твои глаза лопаются! И ты отправляешься прямиком к Скуро! – Он рассмеялся, довольный, и отсалютовал девушке хрустальным кубком. – Ай, пусть забирает мои глаза. Если она будет последним, что я увижу, меня это полностью устроит.
Но я не смотрел на рабыню, потому что рядом с ней стояла Фурия – и Фурия глядела на меня, салютуя мне с кривой ухмылкой. Я отвернулся, покраснев, не зная, как понимать смесь страха и желания, которые она во мне возбуждала. Без сомнения, ее облик вызывал желание: туго зашнурованный корсет, изгиб грудей, между которыми сверкал именной золотой медальон, а выше – зеленые глаза, такие злобные, что я как будто хлебнул мышьяка.
Как можно одновременно быть такой красивой – и такой ужасной?
Я сбежал из куадра, подальше от самоубийственных рассуждений Филиппо о страсти, и направился к комнаты, где гости играли в карталедже и пальчиковые кости, что разорили архиномо Талья, и где возбужденные игроки ставили амулеты на удачу и богатство, как было принято, когда Амо сиял выше всего в небесах. Я заметил игравшего в кости Пьеро – уже пьяного, раскрасневшегося, кричащего и хохочущего.
– Амо озарил мой путь к Фортуне! – заорал он после удачного броска, и все возликовали.
Казалось, он хотел позвать меня присоединиться к нему, но раздался очередной вопль, когда кости вновь выпали в его пользу, и он отвернулся, крича, что следующий год принесет ему удачу.
Чувствуя себя одиноким, я продолжил блуждать среди зрелищ и игр, высматривая место, где мог бы устроиться с парой друзей. В куадра я обошел вихрь танцующих под звуки скрипок, свирелей и барабанов, выписывающих сложные узоры радости в честь Амо. В нише заметил предсказательницу, к которой выстроилась очередь желающих узнать свою судьбу сейчас, когда свет Амо наиболее ярок и можно разглядеть всю правду. На предсказательнице была традиционная золотая маска истины с единственной прорезью для рта и нарисованными глазами трагического императора Катксайина, чтобы она не могла видеть того, кто обратился к ней, и чтобы ее пророчества были честными. Я не встал в эту очередь – я и так слишком хорошо знал свою судьбу.
В конце концов я просто устроился в сторонке ждать, жалея, что приличия не позволяют уйти. И там меня отыскал посол Вустхольта.
– Не наслаждаетесь Апексией, юный Давико?
У него были роскошные усы, светлые волосы, в которых пряталась седина, и синие глаза, напоминавшие льды его королевства, лежащего за высоким хребтом Чьелофриго. Там его народ жил в вечных снегах и сражался с волосатыми варварами. Посол явился в нормальной одежде, в наволанском бархате, а не мехах, которые предпочитали его соотечественники, и единственными символами его преданности Вустхольту был вышитый на воротнике медведь и опушка из грубого меха этого зверя на плечах.
– Я не… – Я пожал плечами. – Так много незнакомцев – это слишком чьячичиакалда для меня.
– Чья… – попробовал он повторить слово. – Чьяч…
– Чьячичиакалда, – медленно произнес я. – Чьячичиакалда. Слишком много шума и жара, слишком много голосов, слишком тесно. Для меня это словно какофония расстроенных музыкальных инструментов. Чьячичиакалда.
– Ай! – Он кивнул. – Понимаю! В Вустхольме есть слово «хоргус», что переводится как жар и шум. Однако для нас оно несет положительный смысл. Наши зимы холодные, и мы ценим уютный, теплый дом, полный родни. Или шумный, буйный трактир. Иногда хоргус очень хорош. Полно жизни, полно женщин с большими теплыми грудями, и мужчин с большими красными носами, и льющегося рекой пива. Добрые песни, добрая жизнь. Очень счастливая жизнь. Или славная компания друзей, собравшихся в теплом доме, у яркого огня, и рассказывающих истории. И пьющих.