– Похоже, без выпивки никуда.
– Мы любим наше пиво. – Он улыбнулся. – Оно лучше того, что варите вы, наволанцы. Ваш народ не слишком любит пиво.
– Судя по всему, вы наслаждаетесь этим хоргусом.
– А как иначе? Это одна из лучших вещей на свете. Ощущение доброго урожая. Много кусков коптящегося мяса. Глубокие погреба, полные капусты, моркови и свеклы. Это тоже дает чувство хоргуса. Обильная пища, обильная выпивка. Смех и хорошая компания. – Он задумался. – А еще мы любим людей больше, чем наволанцы. И потому, наверное, вам не понравится хоргус.
– Мы любим людей, – возразил я.
Его лоб сморщился, по-вустхольтски выражая вежливое несогласие.
– Вы, наволанцы…
– Да?
– Вы смотрите на людей с подозрением. Оглядываетесь. Я думаю… – Он снова сделал паузу. – Думаю, в моей стране приходится больше доверять, больше сотрудничать. Понимаете, у нас нет выбора, если мы хотим пережить долгую, суровую зиму. В Наволе тепло, у вас много рыбы… – Он пожал плечами. – Тут все иначе.
– Значит, у вас нет вражды? – с вызовом спросил я. – Нет братских междоусобиц? Короли не воюют друг с другом? Ревнивые острые языки помалкивают? Нет мужчин, которые крадут? Нет женщин, которые лгут? Нет злобы? Не бывает такого, чтобы сверкала холодная сталь и лилась горячая кровь? Не бывает…
– Ай, ай, ай! Пощады, юный Давико! Пощады, ди Регулаи! – Он со смехом вскинул руки. – Я не хотел вас обидеть. Я лишь хотел сказать, что есть разница. Быть может, неправильно выбрал слова. Я имел в виду вот что: когда мы воюем, то воюем, а когда заключаем мир, то заключаем мир. Когда пьем, то пьем из чужих кружек и не боимся яда, а когда не пьем, то сражаемся, и сразу можно понять, будем мы пить или драться. Но в Наволе, с ее перешептываниями, ножами, слухами, ядами и обязательствами, которые даются и нарушаются… – Он покачал головой. – У нас так не принято. – Посол махнул рукой в сторону гостей. – Сколько из них улыбаются и танцуют здесь – и одновременно держат камень за пазухой? Сколько из них замышляют соперничество или предательство? Это роскошь, которой мы в Вустхольме просто не можем себе позволить. У вас в этом огромном блистающем городе слишком много богатств. Слишком много еды. И потому вы не любите и не поддерживаете друг друга. И ваши города столь велики! В них так много людей, что один человек почти не имеет значения. Я думаю, это мешает вам искать тепла у других. Быть может, дело в том, что здесь слишком жарко. На севере холодно, и потому мы ищем тепла друг у друга – ради любви, ради выживания, ради удовольствия, ради жизни… – Он пожал плечами. – Вы, южане… – Снова пожал плечами. – Даже не знаю.
Нашу беседу прервал Филиппо, пьяный и веселый, с бокалами д’аффриццо, легкого и прохладного мерайского вина, шипевшего на языке. Он предложил бокал моему собеседнику.
– Попробуйте, посол, очень освежает.
– Нет, благодарю вас.
– Я настаиваю! Это праздник! Сегодня с нами Калиба и его фаты! – Он с заговорщическим видом наклонился ближе. – Эти мерайцы не умеют обращаться с деньгами, но хотя бы делают отличные холодные вина.
Посол неловко принял бокал, однако Филиппо это не заботило, он уже всучил другой бокал мне, пролив немного вина себе на рукав.
– Ай! Мне следует научиться жонглированию! – Он отпил из бокала. – Ай. Хорошо. – Затем посмотрел на нас. – Умоляю, скажите, что вы не забивали голову Давико суевериями вроде того, что ледяные жители Вустхольта – это служанки Амо.
Фыркнув, посол процитировал Зирфана, легендарного зуромского генерала:
– Если человеку не нравится гром сапог наступающей армии, он, заткнув уши, себе не поможет. – И отсалютовал Филиппо.
– Он говорит о наволанцах так же, как мы говорим о боррагезцах, – сказал я. – Вы найдете общий язык.
– Сфай! Скажите, что это неправда! – рассмеялся Филиппо, затем лукаво посмотрел на посла поверх своего бокала. – Но уверен, его слова о Торре-Амо будут еще хуже.
– Об этой… выгребной яме? – Посол скорчил гримасу. – Я едва унес ноги из этого гнезда пороков и ужасных соблазнов.
– Сфай! Соблазны не ужасны! – Филиппо сделал мне глазки. – Наш холодный друг говорит о знаменитых шелковых девочках Торре-Амо. – И восторженно продолжил: – Ай, Давико, таких созданий ты не встречал. В Наволе есть красавицы, но Торре-Амо? И шелковые девочки? – Он поцеловал свои пальцы. – Магнифика[46] Здоровая смесь Зурома от давнего набега и южной Ромильи от тех времен, когда амонцы наведывались туда с набегами. Хорошая кровь, очень страстная. Там, как говорится, знают толк в высасывании жизни из граната. А если тебе нравятся мальчики, что ж, такой энергии ты еще не встречал. При виде их военных игр чресла наливаются кровью. Одного взгляда будет достаточно, чтобы твой член взорвался, задолго до того, как его обхватит жадный рот!
Грубые слова Филиппо смутили меня.
Посол качал головой:
– Это темное место, с темными желаниями.
– Мы обсуждали Боррагу, – вмешался я, надеясь перевести разговор в менее опасное русло.
– Фу! – сморщился Филиппо. – Отвратительное место и отвратительные люди. Боррагезцы такие же дурные, как их вино. От них дурное послевкусие. Что в любви, что в торговле.
Посол рассмеялся, и атмосфера немного разрядилась.
– Что ж, так всегда и бывает. Одни люди всегда найдут причину считать других странными и даже ужасными.
– Или пригодными для траха! – заявил Филиппо. – Отвратительные или трахабельные. Одно или другое. – Он сделал паузу. – Хотя иногда и то и другое, если подумать. – Он пожал плечами. – По крайней мере, все сходятся на том, что боррагезцам ничто не поможет.
– Уж точно не их вина, – кивнул посол. – Я так и не смог к ним привыкнуть. Скрип осадка на зубах. – Он скривился от отвращения.
Я вспомнил, что сказал про них Мерио.
– Они называют осадок ла вита ува. Жизнь винограда.
– Я могу плюнуть вам в вино и назвать это слезами Амо, но от этого вкус не улучшится, – сказал Филиппо. – Кстати, о плевках, у меня для вас шутка. Старая. Когда мужчина хватается за член, сколько сейчас времени?
Я не хотел знать – и, судя по лицу посла, он тоже. Однако Филиппо это не остановило, и я испытал стыд, когда он выпалил:
– Время душить священника!
– Это не шутка, – сказал посол.
– Сфай, вы, вустхольцы, слишком уважаете своих священников. А ведь они всего лишь люди.
Но посол уже оскорбленно отвернулся.
– И у них есть члены! – прокричал ему вслед Филиппо, расплескав вино, однако посол уже ушел.
К сожалению, это означало, что теперь Филиппо сосредоточится на мне, и меня окатило потоком все более глупых и пошлых анекдотов про шлюх и торговцев рыбой, демонов и монашек, жен, лошадей и священников – и, конечно же, про козлов.
– …И монашка сказала, что она сделала, как велели, – подоила козла. – Филиппо заржал. – Подоила! Козла!
К моему огромному облегчению, в этот момент появился отец.
– Прости, Филиппо, – вмешался он, – нас ждут дела.
Любой другой сразу понял бы намек, но Филиппо лишь пошевелил бровями.
– Веридимми? Дело для юного Быка? Быть может, назначение Апексии? – Теперь он пошевелил бровями в мою сторону. – Нашего новоиспеченного мужчину ждет прекрасная куртизанка, очаровательная, опытная женщина, которая направит его плуг в свою борозду? Или, быть может, мускулистый молодой солдат, который научит этого мальчика, как пользоваться оружием?
Отец едва заметно улыбнулся, и я вновь подивился тому, как спокойно он относился к вульгарности Филиппо.
– Увы, это дело для доски, а не для члена. Вряд ли ты сочтешь его интересным.
Филиппо притворно содрогнулся:
– И правда, хватит с меня доски на сегодня. Я здесь, чтобы праздновать! Итак, куда бы мне запустить мой член?
И с этими словами он отбыл, зовя слугу с графином вина д’аффриццо, которое столь неумеренно употреблял. Последнее, что я видел, – как он ерошит волосы молодому человеку и шепчет что-то, без сомнения, пошлое ему на ухо. Молодой человек густо покраснел.
– Почему ты его терпишь? – спросил я, когда отец повел меня прочь.
– Кого? Филиппо? – Отец пожал плечами. – Он целиком и полностью предан нам. И зарабатывает в десять раз больше любой другой нашей ветви.
– Но он дурак. Он…
– Невоспитанный, похабный, грубый, – продолжил отец. – Похотливый, невоздержанный. И за него всегда стыдно.
– Ну… да.
– А кроме того, Филиппо гений. Он умеет сидеть за доской, и на его лице нет секретов от меня. Если терпимость к похоти и шуткам про козлов – худшее, чего он требует за свое мастерство и верность, что ж, это делает его лучшим другом, чем прочие. Это честная сделка для нашей семьи.
– Но…
– Никогда не гони друга, если твой стол полон… – начал отец.
– …Потому что у тебя не будет друзей, когда стол опустеет, – закончил я. – Дедушка.
– Значит, ты поймешь.
Я не хотел отступать, но отец жестом велел умолкнуть. Наш хозяин, посол Мераи, ждал у подножия лестницы, ведущей на верхние этажи. Он обменялся поцелуями с отцом, коснулся щекой моей щеки и повел нас наверх, марш за маршем, все выше над толпой.
– Талья знали толк в архитектуре, – сказал посол у очередного поворота, показывая на резных фат, выглядывавших из ниш, что обрамляли широкую лестницу. – Они были умны.
На четвертом повороте обнаружилась еще одна лестница, которая отходила от главной. Ее охранял солдат в сине-желтой мерайской форме. Мы продолжили подъем, затем прошли сквозь череду увешанных гобеленами и богато украшенных комнат – судя по всему, личных покоев посла.
В конце концов мы оказались в библиотеке с пушистым ковром. Одну стену целиком занимали арки, в каждой была дверь, и все двери вели на огромный балкон, наполовину открытый небу.
– Вот, – сказал посол. – Сами видите, патро Талья был гением дизайна. Глупец в любви и азартных играх, но гений приятных пропорций. – Он вывел нас на балкон, в теплый ночной воздух. – Широкий балкон, открытый прохладным ветрам. Можно выбрать, где сидеть, в зависимости от погоды и личных предпочтений. Хорошее освещение библиотеки, облегчающее чтение, и, конечно же, прекрасный вид на всю Наволу.