– Мы ничего не боимся! – воскликнул Сивицца.
Фурия рассмеялась:
– Я дразню вас, чтобы увидеть, как вы краснеете, генерал. На самом деле я не сомневаюсь в вашей отваге. И не сомневаюсь, что вы легко справитесь с любым, кто встанет на вашем пути.
Я оглядел лица собравшихся за столом. Размышления, жадность, страх, расчет. Комната словно пульсировала основными человеческими эмоциями – похотью, яростью, голодом, амбициями и оппортунизмом, – и меня окатило волной страха. Даже у Челии раскраснелись щеки. Ее глаза сверкали возбуждением, которого я не испытывал.
Я ощущал лишь нарастающий ужас.
– Мы не случайно заговорили об этом сегодня, – осознал я, и мой желудок перевернулся. – Верно, отец?
– Верно, Давико. – Отец слабо улыбнулся. – Не случайно.
– В Палаццо Регулаи не бывает случайностей, – добавил Аган Хан.
– Каждой детали – свое место во славу Амо, – сказал Гарагаццо, глядя на меня с новым интересом.
Теперь они все задумчиво смотрели на меня.
– Завтра мальчик станет мужчиной, – произнес калларино и склонил голову, изучая меня, словно лошадь на продажу.
– Мужчине нужна жена, – произнес калларино, на его лице была написана жадность.
– А жена… – Генерал Сивицца дернул себя за бороду. – Жена должна принести золото и войска.
– Весуна и ее флот? Туземные княжества? – Нахмурившись, Фурия разглядывала отца. – Най. Дальше. – Ее глаза блестели. – Ай. Девоначи. Шеру? Вы хотите победить его при помощи брака, а не меча?
– «Победа, одержанная без стали, остается победой», – процитировал отец.
– Шеру сочтет нас слабой партией, – возразил калларино.
– Чи. «Что видит оппонент – и что есть правда? – спросил отец. – Посередине пропасть – и она полна возможностей».
– Авиниксиус, – произнес Сивицца, глубокомысленно кивая. – Величайший стратег империи. И величайший манипулятор вражескими умами.
– Именно так. – Отец склонил голову. – Сегодня перед нами уникальный союз возможностей, друзья. Сегодня перед нами распростерся весь мир. Который еще об этом не знает.
Все смотрели на меня. Отец, Ашья, калларино, Сивицца, Аган Хан, Гарагаццо, Фурия, Челия.
Прибыль.
Власть.
Империя.
Я заблевал кровью весь стол.
Глава 24
Следующие несколько часов превратились в хаос ощущений и размытых видений. Крики о яде, обвинения в предательстве, испуганные опровержения, отвергнутые подозрения – все это смешалось с моими попытками рассказать о мучивших меня болях, развеять мысли о заговоре, в то время как Ашья звала слуг, а отец и Аган Хан переносили меня в мои палаты.
Там маэстро Деллакавалло напоил меня своими таинственными зельями, и я забылся беспокойным сном.
Проснувшись утром, обнаружил, что старый маэстро сидит на краю моей постели.
– Как вы себя чувствуете?
– Усталым. – Я медленно сел. – Желудок…
– Он уже давно вас беспокоил?
– Да, – удивленно ответил я.
– И становилось все хуже?
Я кивнул, удивляясь, что Деллакавалло это известно. Он хмыкнул.
– Нелегко было убедить вашего отца, что яд тут ни при чем. Разумеется, я сразу это понял, как только увидел содержимое вашего желудка на столе, но доказательства требовались не мне. Вас не клонило в сон – значит это не мортксибия. И не слезы Эростейи, потому что вы не оцепенели. Не некркси, потому что кровь не вспенилась, когда я капнул в нее уксуса. Не зубная мантия, потому что ваш язык не почернел, не капироссо, потому что кровь шла из желудка, а не из заднего прохода…
– Меня не травили, – сказал я.
– Конечно, не травили, но всех остальных нужно было убедить. Почему вы никому не сказали, что больны, Давико?
Я посмотрел на свои одеяла. Я чувствовал себя усталым. Усталым и глупым.
– Не хотел казаться слабым.
Это и было глупо. Я не хотел казаться слабым – а потому мне становилось все хуже, пока наконец я не продемонстрировал свою слабость всем и каждому. Спрашивается, что мешало сразу додуматься? И вот теперь я лежу в постели, испортив ужин отца в компании ближайших союзников. И Фурии. При мысли о ней желудок перевернулся. Кошка, обожающая есть мышей. Я с усилием отогнал воспоминания.
– Все плохо? С желудком?
– Лучше, чем вы заслуживаете. – Деллакавалло пронзил меня взглядом. – Но хуже, чем должно быть.
– Но… я поправлюсь?
– Не знаю. Что бы вы на моем месте порекомендовали себе?
Я удивился такому ответу – а потом испытал облегчение, заметив привычную веселую искру в смотревших на меня глазах. Деллакавалло не стал бы спрашивать, если бы действительно тревожился. Это старая игра. Старая, добрая игра в травы и грибы, настойки и мази – в плетение Вирги, которое только и ждет, чтобы его увидели, исследовали и поняли.
– Калчикс, чтобы облегчить жжение в желудке?
– Хорошо. И?
Я мысленно перебрал различные растения, их ассоциации с мифами, богами, духами и фатами. Желто-зеленые лепестки и пушистые листья. Цвета целителя.
– Гакстосалвния. Исцеляющая раны.
– Как снаружи, так и внутри, – одобрительно кивнул Деллакавалло. – Что бы вы добавили к ней?
Я попытался сообразить, что бы выбрал он сам. То, что способно задержать ее. Помочь ей воздействовать на желудок изнутри.
– Хусская петрушка.
– Зачем?
– Чтобы сгустить кровь. Или пергаментная петрушка, если хусскую трудно отыскать.
– Очень хорошо! И еще одна трава. Лисий укус.
Я поморщился при мысли о горьких стеблях.
– Но она против инфекции.
– Верно. И работает. – Он поднялся. – Вы исцелитесь, Давико. Если бы вообще перестали думать, то смогли бы исцелиться самостоятельно и избавить нас от беспокойства. – Он сжал мое плечо. – И не тревожьтесь насчет Вступления. Несколько часов отдыха – и вы будете готовы к торжествам.
Мой желудок снова сжался. Я попытался изобразить равнодушие, когда боль скрутила внутренности, но провести Деллакавалло было нелегко. Его брови взлетели вверх.
– Ага… – Он сел обратно на постель. (Я осторожно дышал, дожидаясь окончания приступа.) – Теперь в этом больше смысла, – сказал врач.
– Не хочу казаться слабым, – сказал я, пытаясь усилием воли отогнать боль.
– Сфай. – Деллакавалло вздохнул. – Вы не слабы. Однако забудьте про лисий укус. Причина вашей боли – не инфекция, а язва. Мне следовало догадаться раньше, но этим недугом обычно страдают пожилые люди с тревожным характером. Обычно он не поражает молодых.
– Когда это мой разум был спокойным?
Я хотел сказать это небрежно, как бы шутя, но прозвучало очень серьезно – и правдиво. Волна горькой печали всколыхнулась внутри, и я отвернулся, пытаясь сморгнуть слезы. Когда мой разум был спокойным? Его всегда переполнял страх. Я всегда пытался выплыть в океане своей жизни.
Деллакавалло смотрел на меня с жалостью.
– Это важный вопрос, Давико. И только вы можете на него ответить. Ваша душа воюет сама с собой. И потому вы страдаете.
– Не думаю, что от этого есть лекарство.
– Я могу дать вам травы, чтобы облегчить боль, – вздохнул Деллакавалло, – но от этой болезни нет лекарства в плетении Вирги. Это болезнь людей. Недуг Камбиоса. Ни одно создание в плетении Вирги не испытывает таких страданий. Настойки и травы не способны их прекратить. Исцеление можно найти лишь в вашем собственном мятущемся разуме. – Он поднялся. – Я скажу вашему отцу.
Я протянул к нему руку:
– Пожалуйста, не надо.
– Думаю, нельзя это скрывать, Давико. Ваш отец должен знать.
И он ушел прежде, чем я успел его остановить.
Я изнуренно откинулся на подушки. Ленивка забралась на кровать и ткнулась мордой мне в лицо. В полумраке я притянул ее к себе. Меня захлестнула новая волна тоски. Ай. Что за одинокое чувство. Вокруг одни обязанности и ожидания – и они наполняют меня страхом и сомнением. Никто не пытался меня отравить. Я сам себя травил.
Во имя фат, если бы я уехал в холмы и не оглянулся…
В дверь постучали. В комнату вошел отец.
– Как себя чувствуешь?
Я не знал, что ответить.
– Болею, – сказал наконец. – Что-то с желудком. Это не яд…
– Все в порядке. – Отец поднял руку, останавливая меня. – Маэстро Деллакавалло объяснил. Теперь я понимаю. Каззетта хотел допросить слуг…
– Нет! – Я резко сел. – Никто из них…
– Най! Не тревожься, Деллакавалло его убедил. Никто не пострадал.
Я облегченно лег, дрожа при мысли о Каззетте, обрушившемся на слуг. При мысли о том, что он мог сотворить в пылу своей паранойи.
– Я болен уже некоторое время, – сказал я. – Знал об этом, но не думал, что все серьезно.
– Он говорит, причина в беспокойном разуме.
Я отвернулся.
– Не хочу снова тебя разочаровать.
Отец рассмеялся, и это был резкий и горький звук.
– Ты меня не разочаровываешь.
Я уныло покачал головой. Не знал, что сказать.
Мы оба понимали, что мне следует встать, одеться и приготовиться к Вступлению, но словно тяжелый груз прижимал меня к постели и не было ни сил, ни желания бороться с ним. Груз лежал на мне, будто слон. Я хотел лишь спать, лишь отдохнуть. Перестать делать вид, будто это мой мир и мое место в нем.
Отец сел рядом со мной на кровать, вгляделся в лицо. К моему изумлению, его взор был не суровым, а печальным.
– То, что мы просим от тебя, нелегко. Не думай, что я не понимаю. Ни один из нас не обладает этим от рождения – но все мы родились именно для этого. Как дети, которых бросают в Лазурь и ждут, что они поплывут. Этого нет в человеческой природе, Давико. И мы платим ужасную цену.
Он пытался смягчить мое потрясение из-за провала, но я, понимая это, ощущал лишь усталость.
– Я думал, это право каждого наволанца по рождению. Ходить по кривым дорожкам, играть в политику, преуспевать в бизнесе…
Отец невесело рассмеялся.
– Най. Все это очень трудно. Было трудно и мне. Поэтому я взбесился. Дрался на дуэлях, пил вино, соблазнял женщин… – Он покачал головой. – Ты более искренний и чистый, чем был я. Чем я сейчас, если на то пошло. Вместо того чтобы преследовать служанок, пить вино и волочиться за куртизанками, ты пытаешься все усердней исполнять свой долг. И ранишь себя все сильнее.