– Прости, – сказала она.
– Это ты ее послала? – спросил я. – Ты слышала все, что она говорила?
Челия печально посмотрела на меня – и я увидел то, чего прежде не замечал. Не замечал, пока Ашья не сказала. Челия действительно всегда начеку. Всегда слушает. Челия предложила пошпионить за отцом и Ашьей, словно это игра. Предложила выяснить насчет моего брата-бастарда, как будто это интересная загадка. Но теперь я понял, что для нее это не было ни игрой, ни загадкой.
Вздохнув, я перекинул ноги через край кровати.
– «Мышь прислушивается к поступи кошки – и должна прислушиваться постоянно», – процитировал я Эшиуса.
– «А кошка прислушивается к поступи мыши, лишь когда голодна», – ответила Челия со слабой улыбкой.
– Ты говорила, что не станешь мне лгать.
– Так задай вопрос.
Я промолчал, и она вздохнула.
– Дело не в том, что я не люблю твою семью, Давико. Я вас люблю. И не в том, что я не ценю честь, которую вы мне оказываете. Моя семья не дала бы мне такого хорошего образования, будь у нее выбор. Я бы не… – Она умолкла. – Но это моя семья, и я очень давно ее не видела.
– Что ты о ней помнишь?
– Маму. Я помню маму. Она была серьезной, но доброй, и находила для нас время, когда бы нам это ни требовалось. Я помню сестер, Эллию и Тиссию. Мы играли в карталедже, и я давала им выигрывать. Я по ним скучаю.
– А отец?
Она резко посмотрела на меня.
– Я предпочитаю твоего. Мой отец был глупцом и недобрым. Он любил палку – и любил чужой страх. Твой отец суров, но справедлив. Мой… был просто суров. – Она улыбнулась. – Как говорится, не все плоды свежи, но и не все сгнили. Ты должен подготовиться. Сегодня твой день.
Она направилась к двери.
– Челия?
Она остановилась.
– Что, Давико?
– Я рад, что ты в нашей семье.
– Я тоже, Давико. – У нее был тоскливый вид. – Иногда я очень рада. – Она стала серьезной. – Так что не подведи нас. Мы все на тебя рассчитываем.
Итак, подбодренный верой Челии в меня и подгоняемый железной волей Ашьи, я начал готовиться к Вступлению, словно к битве. Пришло время мне стать мужчиной. И не просто мужчиной. Я больше не буду уклоняться или прятаться от обязанностей. Боль в животе никуда не делась, но моя решительность словно заставила ее потускнеть – заставила подчиниться мне, а не наоборот.
Я оделся, выпрямился и встал перед зеркалом. Придал своему лицу спокойное, уверенное выражение.
Я справлюсь.
Глава 25
Музыканты играли, акробаты крутились на натянутой проволоке, глотатели огня разгоняли темноту. Лампы освещали куадра, подобно светлячкам. Они свисали со всех высоких балконов, и, встав посреди садового куадра и посмотрев вверх, можно было представить, будто находишься в висячих садах древних амонцев.
Моей главной проблемой после начала Вступления стало поведение Ленивки. Когда солнце опустилось за палаццо, когда армии слуг и посыльных, поваров и актеров наводнили наш дом, Ленивка испугалась и укрылась в конюшне у Пенька. Я несколько раз видел, как она стрелой несется через двор и сад – воплощенная собачья тревога – после чего снова прячется.
Это началось, еще когда я одевался: она прокралась под мою кровать, и тщетно я пытался ее выманить. Я сочувствовал Ленивке, но после разговора с Ашьей твердо намеревался исполнить свой долг, а потому злился, что не могу убедить собаку последовать моему примеру.
– Ну и ленись себе, – сердито сказал я, отчаявшись вытащить ее из сумрака на свет.
Выразительные, полные тревоги золотистые глаза Ленивки оглядели комнату, но она не вылезла.
– Чи. Все-таки я правильно выбрал тебе имя.
Это было некрасиво с моей стороны, но я ей завидовал.
Когда начались торжества, я восседал на красной бархатной подушке, расшитой золотом, на помосте в нашем главном зале, с его высокими потолками и фресками, изображавшими сотворение Наволы, а также лица членов нашей семьи и союзников. Амо на колеснице света с огненными псами изгонял Скуро и его тьму в пещеры. Укрощал Урулу и Уруло и делал моря безопасными для кораблей. Просил Виргу дать равнинам плодородие – и так далее, и тому подобное. Там, в свете Амо, я принимал церемониальные дары от гостей.
Мерио за моей спиной шептал имена на случай, если я забуду статус или структуру семьи какого-нибудь архиномо, поскольку было непросто запомнить, что торговец шелком, чьи путешествия по опасным дорогам в Ксим мы страховали, был дважды женат, но вернулся к первой жене после того, как вторая умерла от яда; или что архиномо соляной монополии и соляная гильдия презирают вианомо, выбранных торговцами пряностями, чтобы представлять их интересы.
Величайшие имена Наволы приближались ко мне со своими дарами, потягивали вина со льдом – который доставили с Чьелофриго, упакованный в сено, и закопали в землю, чтобы потом извлечь для столь важного события, – и обмахивались в жаркой ночи, в то время как жонглеры жонглировали, а актеры Театро Периколо извергали огонь.
Мне дарили мед, благовония, драгоценности, вышитые тапочки, гербовые кольца. Золотые ожерелья, плитки редкого шоколада, рулоны ксимского шелка – целую вереницу даров, многих из которых я больше никогда не увижу, потому что их нельзя было проверить на яд, не оскорбив дарителя, и нельзя было надеть на публике, не продемонстрировав расположение той или иной фракции. Однако поток все не кончался.
Калларино предстал передо мной со шкатулкой из сандалового дерева. Открыл ее и с поклоном протянул.
Внутри лежал костяной кинжал. Длинный и на вид очень острый.
Най, не просто кинжал.
– Это коготь?
Я держал его, разглядывая опасный изгиб. Все лезвие покрывала затейливая иноземная резьба. Тут были женщины, черпающие воду из реки, и незнакомые деревья, напоминающие пальмы, и мужчины с кривыми мечами, едущие на битву, и огромная крепость, и королева, которую несли в паланкине мимо кланяющихся подданных. Рукоять была выложена плиточками, напоминавшими зуромскую мозаику. Кинжал, сделанный из одного когтя.
– Он принадлежал дракону, – сказал калларино. – В пару к глазу, которым владеет ваш отец.
Я с благоговением и робостью изучил кинжал. Его ценность была выше моего понимания.
– Мой агент нашел его в городе Зире, – продолжил калларино. – Там, где руины и грезы сплетаются воедино. Быть может, он принадлежал тому же дракону. Или его паре. В любом случае это древняя вещь, и, когда агент прислал ее мне, я сразу подумал про ваш день имени.
Я повернул кинжал в руках.
– Он слишком дорогой.
– Най. Это мелочь. Теперь он ваш, я не приму его назад. – И с этими словами он отступил, подняв руки, оставляя кинжал мне. – Берегите его, Давико. Вы уже мужчина, и вам понадобится острый коготь. А когда это случится, помните, что я на вашей стороне.
Он снова поклонился и ушел, освобождая место следующему гостю.
Верховный священник Гарагаццо вручил мне особый молитвенный коврик и золотой образ Амо, чтобы я мог молиться в своих комнатах.
Поэт Авинчи написал оду в мою честь.
Аган Хан подарил ястреба.
– Это боевой ястреб. Если научитесь его языку, он будет шпионить для вас в небесах и рассказывать, что видел. Его зовут Небесная Кровь.
Потом были новые гости, и новые имена, и новые предметы, и вдруг, к моему изумлению, толпа раздалась – и передо мной возникла госпожа Фурия, за спиной которой маячила смертоносная служанка Силкса.
При виде этой пары державшийся поблизости Каззетта напрягся. Я будто чувствовал, как зудят его ладони от желания схватиться за оружие. Фурия взмахнула юбками, исполнив безупречный суттофлектере, и уважительно склонила голову под строго выверенным углом.
– Амо ти дава буоницца фортуна[57] в ваш день имени. – Выпрямившись, она улыбнулась. – Так приятно видеть нашего юного Быка живым. Я очень о вас тревожилась.
Несмотря на улыбку, у меня возникло ощущение, что она насмехается.
– Каково это – быть мужчиной? Вы чувствуете себя выше? Сильнее? Могущественнее?
Вот оно. Внезапно я почувствовал себя псом, усевшимся на красно-золотую подушку, абсурдно разодетым псом, который лишь притворяется человеком.
– Готовы ринуться в бой? – Фурия склонила голову в противоположную сторону, словно желая увидеть меня в ином свете. – Готовы атаковать и бить? Вонзать свой меч? Или видите себя не воином, а скорее фермером, который пашет и сеет? Быть может, вы из тех мужчин, что предпочитают не сражаться за поле, а заполнять его борозды? Все эти влажные, широко распахнутые борозды, которые только и ждут вашего плуга?
Я покраснел. Фурия взмахнула веером, довольная, что смутила меня. Разжала руку – и на ее ладони я увидел золотую цепочку с полированными белыми камнями. Она вложила цепочку в мою ладонь. Я уставился на камни. Очень легкие…
Это были не камни.
– Фаланги пальцев, – сказала она. – Рабов, которые меня разочаровали.
Я смотрел на кошмарный дар, пытаясь сохранить контроль над лицом. Фурия испытывала меня. Испытывала прилюдно, желая лишить меня имени прежде, чем я его приму. Ждала, отпряну ли я, отшвырну ли ее подарок прочь.
Время словно замедлило ход. Я чувствовал, что на меня смотрят отец и Ашья; оба затаили дыхание. Пальцы Каззетты нащупывали спрятанные в рукавах кинжалы. Калларино следил за сценой, будто завороженный. Гарагаццо прикрыл рот ладонью, пряча изумление. Казалось, на нас смотрит весь зал. Даже акробаты словно замерли посреди кувырка, а шары жонглеров остановились в полете, чтобы артисты тоже могли повернуться и взглянуть.
Стоявшая передо мной Фурия словно выросла. Сейчас она казалась не человеком, а кем-то совсем иным, кем-то прекрасным и чудовищным, богиней, которая играет человеческими жизнями и человеческими костями. Все остальные вокруг нее будто поблекли, подобно цветам под дыханием первых морозов. Фурия же пылала, как огонь. Теперь я понимал, как она одолела своих братьев и стала править Палаццо Фурия…