Она шагнула ближе. Взяла меня за подбородок. Посмотрела в глаза. Повернула мою голову туда-сюда, изучая.
– Ягненок среди леопардов, – прошептала Фурия.
На кратчайший миг я будто увидел на ее лице печаль. Она сомкнула мою ладонь вокруг ужасного дара.
– Примите эти кости и помните: если вас не будут бояться, то будут постоянно испытывать.
Зал вновь пришел в движение. Шары упали в руки жонглеров. Акробаты подкинули друг друга высоко в воздух. Музыка зазвучала громче, разговоры обрушились на нас, подобно волне, и, к своему удивлению, я увидел, что Фурия стоит там же, где и стояла, далеко внизу, словно вообще не двигалась с места.
Она вновь исполнила суттофлектере, на этот раз склонившись чересчур низко, насмешливо изобразив уважение, какое выказывают императорам и королям-жрецам, но не мальчишкам.
Процессия продолжалась.
Передо мной предстал Филиппо.
Он подарил мне книгу.
– Скажу честно, мне очень понравились анекдоты, которые вы прислали во время нашей переписки. – После чего заговорщически понизил голос. – Кое-кто утверждает, будто вам тоже нравятся подобные вещи.
Это была книга с иллюстрациями – и, открыв ее, я испытал шок. Я захлопнул книгу, будто она была полна гадюк. Увиденные мной рисунки были даже непристойнее тех, что хранились в отцовском кабинете.
При виде моего смущения Филиппо рассмеялся.
– Теперь вы мужчина, Давико! – Он погрозил мне пальцем. – Не нужно стесняться своих желаний! Но научитесь управлять лицом. С госпожой Фурией вы справились… э-э-э… адекватно, однако мы оба знаем, как тяжело вам становится, когда речь заходит о настоящем испытании. – Он снова потряс пальцем и подмигнул. – Красивые девицы – вот ваша слабость.
Я поспешно отложил книгу.
И конечно же, Челия тотчас схватила ее и открыла.
– Да тут одни быки! – воскликнула она.
– А как иначе? – Филиппо довольно рассмеялся. – Разве сегодня не день Быка? – Он повернулся, поднял бокал и крикнул в толпу: – За Быка!
Ему ответили радостные вопли. Филиппо повторил тост, также встреченный ликованием, после чего обхватил за талию служанку и упорхнул вместе с ней.
На потрясенное восклицание Челии примчались Чьерко, Пьеро, Никколетта и Джованни. Все вместе они склонились над книгой. Судя по приглушенным возгласам, Филиппо превзошел себя. Очевидно, он заказал рисунки специально в честь моего дня имени, и они либо льстили нашей семье, либо оскорбляли ее, в зависимости от точки зрения смотревшего, поскольку богато одаренный Бык неистово совокуплялся с девицами и фатами, священниками и монашками, Калибой в его садах удовольствий и многими, многими другими. Отец с Ашьей снисходительно улыбались, и потому я сделал вид, будто вовсе не смущен, в то время как мои друзья собрались вокруг ужасной книги, переворачивая страницы и восторгаясь при виде изображенных на них непристойностей.
Я услышал, как Челия воскликнула:
– Но я не понимаю, как он может там поместиться!
Посол Гекката вручил мне музыкальный инструмент с восемью струнами и двумя грифами, порожки на которых были инкрустированы бриллиантами. Кивис висел у посла на шее, очевидно в этот раз не потревоженный Полоносом. Посол Зурома подарил нам живого скального тигра. Посол Шеру привез вина с собственных виноградников короля Андретона. Однако, к своему разочарованию, одного посла я так и не увидел.
– А что насчет Вустхольта? – спросил я и снова поискал глазами бородача, чьим обществом наслаждался несколько недель назад, но не увидел его в толпе.
Филиппо, который вернулся, чтобы полюбоваться реакцией моих друзей на свое развратное подношение, рассмеялся.
– Вы не слышали? Вустхольт исчез в ночи, сбежал во тьме. Его жена и дочь были убиты за собственным столом, а он выжил лишь потому, что опоздал к обеду и, вернувшись, обнаружил их лицом в супе, с языками, черными от зубной мантии.
– Отравлены? – потрясенно спросил я.
Филиппо пожал плечами:
– Говорят, он нашептывал в весунские уши даты отплытия кораблей. И получал процент от добычи весунских пиратов.
– Наших? – в ужасе спросил я.
– О нет, он был не настолько глуп. Но, судя по всему, в конце концов его кто-то раскрыл.
– Но… он казался таким милым человеком.
– И правда. Один из лучших практиков фаччиоскуро, что я когда-либо встречал. – Филиппо умолк, размышляя об умениях посла. И добавил: – Не наволанских. Иноземных.
Когда процессия иссякла, были танцы и пир, а поскольку теперь я достиг совершеннолетия и обрел имя, на торжество были приглашены артисты коммедиа ласчива[58] которым предстояло шутливо проводить меня во взрослую жизнь. Облаченные в полупрозрачные шелка женщины насмехались надо мной, а мужчины издевались над моим стыдом. Чтобы отметить неуклюжий прыжок в зрелость, разыгрывались короткие непристойные пьески, и взрослые зрители смеялись громче молодых, поскольку узнавали собственные неумелые похождения в игре шутов и ночных бабочек, изображавших юные страсти и слабости.
Я изо всех сил пытался скрыть смущение, но мое лицо было алым, как яблоко. Верно отметил Филиппо: одни эмоции скрыть проще, чем другие. Этой ночью у меня почти не было возможности передохнуть. Мои эмоции пылали на моем лице, целиком и полностью фаччиочьяро, и даже Каззетта, столь усердно учивший меня фаччиоскуро, выглядел не разочарованным, а веселым.
И потому, когда прекрасная куртизанка обернула свои шелка вокруг моей шеи и заставила меня неуклюже закружиться с ней в целомудренном – ну, почти – танце, мой разум закрутился в прежде незнакомом вихре, и, к своему ужасу, я испытал эрекцию, что вызвало смех и аплодисменты толпы, предназначавшиеся как мне, так и девице.
Эта ночь была не для изяществ.
Одни события сменяли другие. Я говорил с друзьями: Чьерко, и Джованни, и Пьеро, и многими другими – Туллио, Антоно, Дюмон, всех и не припомнить. Мы восхищались моим новым ястребом, Небесной Кровью, а тот сидел в клобучке на своей присаде.
Калларино подошел и шепнул на ухо:
– Я видел, что сделала леди Фурия. Это не пройдет ей даром. Не тревожьтесь насчет нее.
Гарагаццо похлопал меня по спине, вручил бокал вина и напомнил, что не стоит пить слишком много в ночь Вступления. После чего подмигнул, рассмеялся и заверил, что, хотя Амо и учит умеренности, даже у него есть слабости. Скипианец Шуро пытался вытянуть из меня информацию о торговле с Хуром и о том, дадим ли мы ему ссуду в будущем. Друзья Гарагаццо спрашивали, каких процентов им ждать от нашего банка в будущем году, поскольку держали свои вклады только у нас. Позже ко мне подошел Сивицца, загорелый морщинистый воин, который без устали муштровал своих солдат – и который более двух десятилетий хранил верность Наволе.
– Я рад, что вам лучше после того случая за столом. – Генерал вручил мне золотой кинжал, украшенный драгоценными камнями. – Он с юга, где мужчины носят клинки ради чести и где убийство – обычное дело. Но они любят свое оружие, и человек, у которого я его забрал, свирепо дрался, чтобы защитить его. Каззетта немало знает про этих людей и их сталь.
Я осторожно принял кинжал.
– Не обращайте внимания на золото, – сказал генерал. – Это добрая морская сталь, можно видеть, что она сложена много раз.
– Спасибо, – запинаясь, ответил я. – Но я не тот воин, что достоин этого клинка.
Генерал пожал плечами:
– В таком случае кто-то заберет его у вас, как я забрал у прежнего хозяина. Но я вижу в вас сталь, Давико. Вы стоите здесь, хоть и больны. Стоите и принимаете свою ношу с прямой спиной, хотя другие на вашем месте согнулись бы. Иногда это важнее, чем мастерство. – Он вручил мне ножны для кинжала и показал, как пристегнуть их к предплечью, вместо более простых, что я носил прежде. – Ну вот, – с удовлетворением произнес он. – Теперь вы всегда сможете защитить свою честь, как защищают на юге.
– Спасибо.
– Отныне вы мужчина, Давико. – Он хлопнул меня по спине. – А потому давайте выпьем, как мужчины!
И я выпил. Я пил вино разных стран и смеялся, и снова танцевал с куртизанками, пока отец и Ашья смотрели, а Филиппо ухмылялся. Было очень много смеха. Снова пришли мои друзья, с ними были Челия и Никколетта, они так и не избавились от ужасной книги Филиппо. Челия сказала:
– Взгляни, взгляни, Давико. Думаю, он потратил на этот подарок немало нависоли. Должно быть, получает кучу денег за свою работу в Торре-Амо, раз заказал такую вещь просто для удовольствия.
– Или он хочет к тебе подслужиться, – предположил Джованни.
– Таким образом ему это не удастся, – ответил я.
– Я готов отдать ему все свои картадечизи! – вмешался Чьерко.
– Он мерзкий человек, – заявила Никколетта. – Постоянно отпускает свои пошлые шуточки.
А потом мы снова танцевали. Мужские танцы, и женские танцы; и вместе плясали женщины и мужчины; зал гремел от топота ног и аплодисментов.
Я очень хорошо помню хлопанье, и веселье, и лица, раскрасневшиеся от вина и возбуждения. Распущенные корсажи и распущенное поведение, обнаженные груди куртизанок, которые целовал Филиппо…
Я видел многое – но я не увидел клинок.
Пьеро со смехом протянул мне вино, а когда я взял бокал, на лице моего друга мелькнуло странное выражение, пылающая решимость, какой я прежде никогда не видел. Потом что-то обожгло мне живот, и Каззетта отшвырнул меня в сторону.
Я рухнул на пол, ошеломленный, не понимая, чем рассердил Каззетту. Вокруг кричали люди. Пьеро упал на мрамор рядом со мной, из его рта хлестала кровь. Я уставился на него, заглянул ему в глаза – и в то мгновение, когда жизнь покинула моего друга, увидел ненависть, глубокую, как безумие Скуро.
– Маленький господин! Маленький господин! Ко мне! Ко мне!
Это был Каззетта. Он стоял надо мной, его кинжалы, покинув тайные ножны, мелькали в воздухе. Я попытался отползти. На Пьеро рухнул еще один человек, сжимая горло и извергая кровь. Каззетта двигался как тень: вот он здесь, а вот его нет. Плавный бросок, удар. Люди валились, будто мешки с мукой. Клинки сыпались на мрамор. Гости кричали и разбегались.