Калларино жадно подался вперед:
– И портовых грузчиков. И иностранные суда. И островных рыбаков. И вианомо из порта. Список бесконечен.
Отец пригладил бороду:
– Ай. Вы правы, гавань затянет ди Балкоси в более широкую сеть. – Он хлопнул по столу. – Вы совершенно правы!
Так оно и шло. Они пили чай, ели сыр и строили махинации, и наконец калларино отбыл с теплым плащом и еще более теплым выражением лица.
Когда он ушел, Мерио сказал отцу:
– Вы предложили отличную идею – поставить Балкоси распоряжаться гаванью.
– Действительно, – согласился отец. – Монастырь обернулся бы катастрофой. Гарагаццо был бы недоволен.
Я в замешательстве переводил взгляд с одного на другого.
– Но ведь это калларино предложил гавань, – возразил я. – А ты предложил монастырь.
– Да?
– Я сам это слышал.
Отец и Мерио обменялись понимающими взглядами.
– Неужели?
Я смотрел то на отца, то на Мерио, смущенный, пытаясь понять, почему они улыбаются.
– Ты предложил монастырь, – вновь сказал я. – Не гавань. Я слышал.
– Давико, – произнес Мерио, кладя руку мне на плечо, – вы должны не только слушать то, что говорит человек, но также думать, почему он это говорит. Ваш отец похож на глупца?
Отец посмотрел на Мерио, насмешливо вскинув бровь.
– Нет, – сказал я. – Конечно нет.
– Верно. Он не глупец. И все же монастырь был плохой идеей. Если бы строительство пошло прахом, это лишило бы вашего отца важного союзника, Гарагаццо, нашего верховного каноника. Так зачем вашему отцу предлагать столь ужасную идею?
Я смотрел на Мерио, совершенно растерявшись.
– Калларино похож на человека, который любит подчиняться приказам? – спросил Мерио.
– Най. – Я потряс головой. – Он любит отдавать приказы.
– А значит?..
Постепенно до меня дошло.
– Ты предложил калларино плохую идею, чтобы у него была возможность придумать что-то получше. Чтобы он решил, что это его идея, и был рад. Ты заставил его поверить, что он сам ее придумал.
Отец откинулся назад с гордой улыбкой:
– Видите, Мерио? Он учится.
– Он ди Регулаи, – ответил Мерио. – Это у него в крови.
Оба выглядели довольными, и я сделал вид, что тоже доволен.
Но на самом деле случившееся меня встревожило. Я испугался гнева калларино. Он ворвался в отцовскую библиотеку, опасный и ужасный, и я хотел только одного: спрятаться под столом вместе с Ленивкой. Однако мой отец ничуть не испугался. Манипулирование людьми было для него простой игрой, требовавшей не больше усилий, чем у ребенка – катить мяч куда заблагорассудится. Одного взгляда на калларино мне было достаточно, чтобы захотелось сбежать от его ярости; отец же увидел возможность изменить городскую политику по своему желанию.
– Мерио, – сказал отец, собирая письма и готовясь отправиться отдыхать, – пожалуй, я не прочь сесть за доску с нашим другом ди Балкоси. Быть может, распить с ним бутылочку вина.
– По какому поводу?
– Узнайте, что производят на его землях. Возможно, он не откажется от помощи в торговле. Или ему будет выгодно открыть у нас доверительный счет, который приумножит его семейное состояние. У него должна быть какая-то нужда или желание. Поскольку он решил выйти на свет, давайте изучим его повнимательнее.
Неделю спустя отец встретился с ди Балкоси на залитом солнцем холме и оценил его. Если бы Балкоси был умнее, он бы сбежал, как только получил отцовское приглашение.
Глава 4
Я проснулся среди ночи от ощущения чего-то неправильного.
Мне снились странные, мучительные сны, кишевшие насекомыми, которые вылезали из земли и ползали по мне. Они облепили меня, а я лежал, застыв в неподвижности, зная, что, если шевельнусь, они меня сожрут. Жуки Скуро, муравьи, тараканы, некоторые размером с мою ладонь… И конечно же, когда я проснулся – извиваясь, чтобы стряхнуть их с себя, – ночь показалась мне полной угрозы. Но хотя сердцебиение постепенно успокоилось, чувство опасности осталось.
Ощущая себя одновременно глупым и испуганным, я разбудил Ленивку и слез с кровати. Надел тяжелый халат, и мы прокрались по холодному полу к двери и приоткрыли ее.
Снаружи только пустая крытая галерея, тихие колонны и спящие темные двери других жилых помещений, окружавших наш садовый куадра. Все выглядело как обычно. Стояла холодная весенняя ночь, ясная и безлунная. Высоко в небе поблескивали звезды, рассыпанные по куполу Амо.
Ленивка навострила уши. Я замер, прислушиваясь вместе с ней.
Люди. Тихий шепот. Звон и лязг. Следуя на звук, мы с Ленивкой прокрались к нашему куадра премиа. Скользнули в арочный проход и выглянули с дальней стороны, откуда над перилами открывался вид во двор. Я втянул воздух. Солдаты. Воины с Быком Регулаи на груди. Больше людей, чем я мог предположить по незначительному шуму, что они производили, седлая лошадей.
Пригнувшись, мы с Ленивкой спустились по лестнице и спрятались за древней урной. Солдаты затемняли лица углем и обтягивали доспехи шерстяной тканью, чтобы приглушить лязг и блеск. Другие заворачивали копыта лошадей в кожу, чтобы скрыть цокот. Я узнал некоторых, людей из нашей личной охраны. Риветус, Релус, Полонос. Лошади нетерпеливо фыркали, от холодных морд поднимались облачка тумана. Солдаты проверяли мечи, поднося сверкающую кромку к свету факелов, проводя по ней пальцами. Весь двор буквально вибрировал от предчувствия битвы.
В толпе появился человек, ростом не выше прочих, но все равно выделявшийся – просто благодаря своему присутствию. Он перекинулся словом с одним, стиснул плечо другому, обменялся тихой шуткой с третьим. Аган Хан, капитан отцовской стражи.
Аган Хан был великим мечником и, по словам отца, великим военачальником. В детстве я знал его как внушительного человека с кустистой черной бородой и глубоко посаженными глазами, который любил посмеяться и всегда тенью следовал за мной, когда мы с Ленивкой отправлялись исследовать город. Мы крали яблоки, апельсины и дыньки у уличных торговцев, а Аган Хан платил им, чтобы сделали вид, будто ничего не заметили. Такого Агана Хана я знал в раннем детстве: добряка, который нам потакал. Позже я узнал его с другой стороны, когда он начал преподавать мне владение мечом. Учитель оставил множество синяков на моем теле – всегда стремительный, всегда суровый и всегда готовый сделать мягкий выговор, резко контрастировавший с жесткостью его ударов.
Защищайтесь, Давико.
Следите за левой ступней, Давико.
Если не отучитесь так шагать, вам всегда будет больно, Давико.
И мне действительно было больно. Всякий раз. Но даже тогда его слова не были суровыми и глаза оставались добрыми.
Сейчас глаза Агана Хана были непроницаемо темны. Впервые в жизни при виде его я испытал страх. Это был великий военачальник, которого описывал мой отец. Кулак Харата, сокрушавший королевства. И все же, несмотря на жестокость, которую, казалось, источала сама его душа, люди словно тянулись к нему. Когда он проходил мимо, каждый солдат будто становился немного выше, немного внушительнее, сильнее и опаснее – подобно самому Агану Хану.
Еще одна фигура возникла в толпе.
Мой отец, не в доспехах, а в шитом серебром черном бархате. Одет столь изысканно, словно готовится принять самого принца Шеру. Люди, толпившиеся рядом с Аганом Ханом, искавшие его внимания, его благословения, его могущества, расступались перед моим отцом, склоняли головы и касались сердца. Иной вид силы, иной вид любви.
Двое мужчин встретились, сжали друг другу плечо. Склонили головы, почти соприкоснувшись. Немного поговорили, по очереди кивая, слишком тихо, чтобы я мог различить слова, потом крепко обнялись. Обменялись последним мрачным взглядом, а затем Аган Хан вскочил на лошадь. Поднял глаза к небу и вскинул руку в безмолвном приказе. В мгновение ока все его люди оседлали лошадей. Без единого командного слова они двинулись по двое через тоннель, ведущий к воротам нашего палаццо, и дальше на спящие, ничего не подозревающие улицы Наволы.
Остался лишь мой отец, молчаливо глядящий вслед солдатам, на ворота, за которыми они скрылись.
– Отец? – Я осторожно вышел из-за урны.
– Давико? – Отец оглянулся, и его глаза были такими же темными и суровыми, как у Агана Хана. – Я не знал, что ты не спишь.
Я пожал плечами, не в силах объяснить и не уверенный, что нужно объяснять.
– Куда отправился Аган Хан?
На протяжении долгой паузы взгляд моего отца оставался жестким.
– Исправлять мою ошибку.
Я удивился:
– Мерио говорит, ты не делаешь ошибок.
Отец рассмеялся и немного смягчился.
– Каждый может сделать ошибку, Давико. И рано или поздно делает. – Он присел на корточки передо мной. – Ты помнишь наш день с Томасом ди Балкоси?
Прошло несколько недель с тех пор, как я видел этого человека, но я помнил.
– В винограднике на холме.
– Очень хорошо. Что еще ты помнишь?
Я знал, что отец спрашивает не о тех вещах, которые я запомнил. Это был ясный день, солнечный, хрустально-прозрачный, с клочками грязного талого снега между виноградными лозами и несколькими призрачными облачками нетерпеливой травы на дремлющих бурых холмах. Один из первых теплых дней, пытавшихся разжать холодную хватку зимы.
Сам виноградник был разбит на трех сторонах неровного холма, который венчала древняя амонская вилла, почти разрушенная. Буйные лозы карабкались на стены виллы и выламывали кирпичи, но она все равно осталась уютной, и там Томас ди Балкоси встретился с нами: моим отцом, Мерио, Аганом Ханом, Полоносом и Релусом. Мы все бродили среди древних лоз и подрезали их.
Это был странный день, поскольку мой отец никогда не работал на полях. Его не слишком интересовало земледелие, и, в отличие от типичных наволанцев, он не был одержим винами. Нередко он говорил, что плохо в них разбирается, что у него недостаточно утонченное нёбо. Выбирая вина для наших подвалов, отец полагался на свою наложницу Ашью по части вкуса и на глаз Мерио по части цены.