И все же мы были там, подрезали карликовые лозы, которые виноградарь назвал бассаличе, короткие чаши, поскольку они росли из земли, словно пузатые деревца, или калимикси – друзья Калибы, – и которым, по его словам, была тысяча лет. Возможно, они не были столь старыми, но определенно успели основательно разрастись, толстые у основания, как бедро Агана Хана, приземистые и покрытые черной корой, с широко раскинутыми ветвями, которые доходили нам до груди. Теперь мы подрезали эти ветви, оставляя лишь короткие сучки для новых побегов. Стригли ногти, как выразился виноградарь. Они с Мерио с головой погрузились в обсуждение достоинств различных сортов винограда и способов ухода за лозами, когда прибыл Томас ди Балкоси.
– Что еще ты помнишь? – спросил отец.
– Он не был рад встрече с тобой, но все равно пришел.
Контраст между отцом и Балкоси был разительным. Отец вел себя дружелюбно, даже эмоционально, в то время как Балкоси держался холодно. Балкоси был пухлым, он облачился в роскошный бархат, его шею обвивали тяжелые золотые цепи, пряжку плаща украшали крупный рубин и бриллиант. Он приехал на черном скакуне, в сопровождении трех стражников, и при виде нас поджал губы, словно попробовал что-то неприятное на вкус.
– Он посмотрел на нас сверху вниз.
Отец слабо улыбнулся.
– Ты прав. Посмотрел. Но многие архиномо так делают. Старые нобили горды и часто опасаются нас. Что еще ты помнишь?
Несмотря на кислую мину ди Балкоси, отец радостно приветствовал его, расцеловал в обе щеки и повлек за собой вдоль рядов растений, чтобы познакомить с виноградарем. Потом начал расспрашивать Балкоси, что тот думает о сорте винобраккья, над которым мы трудились. «Дед учил меня, что мы должны разбираться в том, чем торгуем, – сказал отец. – В людях, которым даем обязательства, в делах, которые эти люди ведут, в деталях их жизни. И вот я здесь, с садовым ножом в руке и крайне слабым пониманием искусства виноделия».
«Это изысканный сорт, – ответил Балкоси, от изумления смягчившись. – Но конечно же, вы и так это знаете».
«Но что насчет этих конкретных лоз? – спросил отец. – Следует ли растить их чашами? Отдельно стоящими, а не на шпалерах или привитыми к хорошим сортам? Каждый, с кем я беседую, высказывает свою точку зрения на этот счет, и все они противоречат друг другу! Я прочел „Землю и плоды“ Петоноса и „Делла Терра“ Эсконоса – и их мнения расходятся. Что вы думаете?»
Балкоси смягчился еще сильнее.
«Ай. Что ж, для винобраккья чаши подходят лучше всего. Так было на протяжении более пяти веков. Здесь „Делла Терра“ Эсконоса ошибается. Я читал тот параграф и сразу понял, что автор запутался».
«А вино? – не унимался отец. – Вино, которое делают из этого винограда. Что вы скажете про него? Оно лучше прочих? Комецци утверждают, что да».
«Что ж, – улыбнулся Балкоси, – мои собственные земли находятся рядом. – Он показал на ближайший холм и симпатичный кастелло, окруженный многочисленными лозами и деревьями. – Я не стану свидетельствовать против себя».
Отец рассмеялся.
«Ай. Ну конечно. У истинного наволанца есть любимый виноградник, любимый сорт винограда…»
«…и любимая бутылка, – закончил цитату Балкоси. – Именно так. Но думаю, если вы хотите приобрести вина, возможно, эти будут не столь утонченными, как продукция моего виноградника, однако ни один человек – что там, ни один король – не оскорбится, если вы подадите их на стол».
«Так, значит, эта земля хорошая? – спросил отец. – Мерио говорит, что этот виноград хорош, потому что лозы мудры и земля баюкает их, как мать своего первенца, но, – тут отец пожал плечами, – он из Парди».
«Глаза Скуро! – Балкоси со смехом сделал охранительный жест. – Пардийцы должны заниматься овцами, а не виноградом! – Он стал серьезным. – Но в данном случае ваш человек прав: это очень хорошая земля. Лучшая в окрестностях Наволы, а может, и на всем Крючке. Я часто смотрел на эти холмы, на эти старые виноградники и размышлял о том, как бы они расцвели, если бы о них заботились должным образом. – Он пожал плечами. – Однако Комецци не станут их продавать».
«Это старинный род, – заметил отец. – Торговые заботы ниже их достоинства».
«И упрямый, – согласился Балкоси. – Но вряд ли вы позвали меня сюда, чтобы обсуждать виноград».
«Не только виноград. – Отец поднял изогнутый нож и отрезал длинный стелющийся побег. – Я думал о том, что вы недавно сказали в Каллендре, насчет важности того, чтобы городскими делами управляли люди без личной заинтересованности. Насчет значимости номо нобили ансенс».
«А. – Балкоси смерил его взглядом. – Говорят, Девоначи ди Регулаи никогда не посещает Каллендру, но имеет глаза и уши повсюду».
«Чи. Вианомо болтают всякое. Я не люблю политику, это грязное и неприятное дело. Но иногда до меня доходят разговоры. – Отец продолжал обрезку, избавляясь от прошлогоднего подроста, убирая его до рукавов. – Я слышу разговоры о том и о сем, и меня обнадеживает, что старинные семейства тоже тревожатся о Наволе. – Он срезал еще одну стрелку и спросил виноградаря: – Я правильно делаю?»
«Совершенно правильно, господин».
«Най, най. Не зовите меня господином. – Отец мотнул головой в сторону ди Балкоси. – Наш гость благородный, я – нет. Вы знаете, что род ди Балкоси восходит к истокам Торре-Амо?»
«Я этого не знал, господин».
«Чи. Не нужно формальностей. Я родом с улицы, не из башни. Истинное благородство нельзя купить за нависоли, его дает хорошая кровь и хорошие брачные союзы, и нужны поколения, чтобы придать ему окончательную форму. Совсем как с лучшими винами. Благородство не может возникнуть за одну ночь».
«Наше имя старое», – согласился ди Балкоси.
«И по праву гордое».
Отец отложил изогнутый нож и встряхнул руками.
«Ай. Это тяжелая работа. У меня уже болят руки. Как говорится, для честных людей – честный труд, но не легкий. – Он посмотрел на Балкоси и вновь поднял нож. – Суть в том, что я хотел встретиться с вами, узнать ваш характер. Понять, честный ли вы человек. Я рад, что вы так сильно печетесь о Наволе, потому что нам нужны такие люди. Уважаемые люди, которых заботит не личная власть, а благо всего города».
«Такие люди – редкость», – согласился ди Балкоси.
«Слишком большая редкость, – сказал отец. – Все великие семейства владеют башнями и любят выставлять себя напоказ высоко над Наволой, но кто из них по-настоящему думает о жизни людей на улицах внизу? Кто понимает, что бьющиеся сердца вианомо и есть истинное сердце города? Что от их процветания зависит процветание всех нас? – Он вздохнул. – Если бы в Каллендре было больше благородных сердец вроде вашего, Навола преуспевала бы тысячи лет».
«Вы мне льстите».
«Я никогда не льщу. – Отец обвел рукой спящие виноградники вокруг нас. – Эти земли и лозы теперь принадлежат нам».
Ди Балкоси нахмурился: «Не понимаю».
«Я их купил».
«Вы шутите. Комецци слишком горды».
«У Комецци было много долгов. А теперь их нет. Теперь это моя земля, но, как вы можете видеть, – тут отец печально усмехнулся, – я не специалист. Я пригласил вас сюда, чтобы попросить об одолжении, ведь вы живете рядом и знаете эту землю лучше, чем кто-либо. Я бы хотел попросить вас распоряжаться этими землями от моего имени, свободно, так, как вы распоряжаетесь своими».
«Конечно же, вы шутите».
«Надеюсь, что нет, и надеюсь, что вы обдумаете мое предложение. Я был бы вам обязан. Знаю, это серьезная просьба – взять такой большой участок, но я бы хотел, чтобы эти земли процветали, чтобы о них заботились так же хорошо, как о нашем городе. И когда я смотрю на ваши земли, я думаю: ага, этот человек мудр. Мой дед всегда учил меня искать мудрых людей и их совета. Если вы окажете мне эту милость, я возьму всего одну десятую дохода, прочее же отойдет вам. Я лишь попрошу вас оставить этого доброго виноградаря, который давно трудится здесь и хорошо знает эти холмы».
Ди Балкоси был изумлен, и явно польщен, и многословно благодарил отца. Мы все провозгласили тосты среди виноградных лоз, а затем отправились в разрушенную виллу, и уселись у пылающего огня, и снова пили вино, и это был счастливый день.
А теперь, в холодной темноте куадра нашего палаццо, отец вновь спросил:
– Ты помнишь?
Я снова обдумал все случившееся, вспомнил, как раскраснелось от вина мое лицо, как мы ели голубя вокруг огня, как я скармливал кусочки Ленивке и как много было тостов.
– Ди Балкоси отсалютовал нам и сказал, что наши имена будут соперничать с Амонетти за их вина и что мы прославимся на весь Крючок. И сказал, что впоследствии мошенники будут ставить на бочки наш герб, потому что ни одно вино не будет цениться так же высоко.
– Верно, – ответил отец. – И, произнося этот тост, он смотрел мне в глаза, но его плечи были повернуты от меня.
Я задумался, пытаясь вспомнить тот момент. Все было так, как описал отец.
– Это кажется мелочью, – сказал я.
– Но не является ею.
Несколько часов спустя тишину палаццо разбило возвращение наших солдат. Они с шумом въехали в ворота – пики блестят, факелы пылают, – а перед ними бежали Томас ди Балкоси, его жена и три дочери.
Уже не такой гордый, как верхом на своей лошади, не такой самоуверенный, как среди виноградных лоз. Смертельно напуганный человек, спотыкающийся, подгоняемый нашими пиками, молящий о пощаде. Пять номо нобили ансенс, которых вытащили из их палаццо и прогнали по улицам, словно скот, теперь съежились у стены нашего палаццо, под грозной фреской, изображавшей торжество нашей семьи над Шеру.
В мерцающем свете факелов нарисованные знамена казались живыми, победоносно трепещущими, а Бык Регулаи выглядел еще больше и возвышался над всеми, грозя затоптать не только шеруанцев, но и наших новых пленников.
Какими крошечными казались эти нобили рядом с такой картиной.
Какими уязвимыми.
Какими глупыми.
Ворота с грохотом захлопнулись. Матра рухнула на землю. Наши люди схватили патро и поволокли, лепечущего и всхлипывающего, к моему отцу.