Я не видел, как погиб отец. Не видел его последнего поражения. Парл мог приписывать себе победу, но это осталось слухами, а не фактом. И потому, вопреки всякой логике, я подсознательно цеплялся за фантазии о том, что отец жив. Вот сейчас, за тем углом, на следующем куадра, за дверями своей библиотеки…
Двери распахнулись. Акба втолкнул меня внутрь.
Споткнувшись, я влетел в библиотеку, восстановил равновесие и замер, ошеломленный. Она почти не изменилась. Здесь по-прежнему пахло книгами. Под ногами лежали мягкие ковры. Все осталось прежним – и в то же время было оскверненным.
– Давико!
Я в точности определил по голосу, где сидит калларино. За столом моего отца. По коже побежали мурашки.
Акба схватил меня за руку и поволок вперед.
– Я привел его, господин. – Он толкнул меня, и я упал на колени. – Привел. Вот он.
– Хорошо. А теперь убирайся.
Если Акба рассчитывал на какую-то подачку от хозяина, то его ждало разочарование, однако он послушно вышел, закрыв за собой двери.
– Вставай, парень. Поднимайся с колен.
В голосе слышалось раздражение. Скрипнуло кресло – кресло моего отца, – и я понял, что калларино встал. Зазвучали шаги – он расхаживал туда-сюда за отцовским столом. Вопреки всякой логике я осознал, что напрягаю все чувства в поисках отца, словно его дух по-прежнему витает здесь, в этом месте, где он провел столько времени, работая с гроссбухами и письмами…
– «Однажды кошка птичку позвала, – начал калларино, – „Спустись ко мне, и я тебя сожру“». – Он сделал паузу. – Тебе знакомо это стихотворение, Давико? Оно свежее?
Мое сердце упало. Я понял, почему калларино позвал меня.
– Мой господин калларино…
– «Однажды кошка птичку позвала, – вновь начал калларино. – „Спустись ко мне, и я тебя сожру“. А птичка вниз пропела с высоты: „Не шевелись, я на тебя насру“. Сердита кошка. Птичке наплевать. Насрала и опять давай летать».
Руки калларино смяли бумагу. Секунду спустя она отскочила от моей груди, заставив меня подпрыгнуть, и упала на ковер у моих ног.
– У Филиппо ди Баска да Торре-Амо есть чувство юмора, – сказал калларино.
– Мой господин…
– Филиппо ди Баска управляет банком в Торре-Амо – и шлет мне стихи.
– Мой господин…
– Молчать! Когда я захочу, чтобы мой пес подал голос, я дам ему команду! – И калларино продолжил более спокойным тоном: – Этот человек распоряжается почти половиной вашего семейного состояния. Торре-Амо – ворота к империи Хур, а Филиппо ди Баска – их привратник, и он шлет стихи.
– Эти стихи предназначались не вам…
– Най? Их прислали на мое имя. Гонец принес их прямо ко мне.
– Филиппо всегда был сложным человеком. Мой отец ему потакал.
– Я не твой отец. По закону и по праву он не может так поступать.
Я не сказал, что думаю о его законах и правах, да это и не имело бы смысла. Калларино продолжил:
– Этот ди Баска считает меня слабым. Считает, что он далеко. Акба!
Дверь открылась.
– Господин?
– Приведи ко мне того жирного жополиза.
– Банкира?
– Да, Мерио! Мерио да Парди! У нас есть другие жирные жополизы?
Мне на ум сразу пришел Гарагаццо, но, если Акба тоже его вспомнил, ему хватило ума промолчать и торопливо убежать. Несколько минут спустя он вернулся с Мерио. Калларино продолжал расхаживать по библиотеке. Мерио прочел письмо, и я вновь услышал звук сминаемой бумаги.
– Филиппо всегда был сложным человеком. Девоначи во многом ему потакал.
– Я будто в пещере, по которой гуляет эхо! – воскликнул калларино. – Филиппо сложный человек, – передразнил он. – Девоначи ему потакал. – Он остановился. – Почему? Почему великий ди Регулаи позволил этому придурочному хлыщу представлять банк?
Мерио вздохнул.
– Торре-Амо уникальное место благодаря своей торговле с Хуром. Чай и специи, которые производят только там, проходят через порт Торре-Амо, и Хур отказывается торговать с кем-либо, кроме князей Торре-Амо. – (Я почти видел, как он пожал плечами.) – Они считают Торре-Амо принципатом Хура. Князья утверждают, что существует кровная связь.
– А этот Филиппо?
– Он оказывал услуги князьям. Они ему благоволят. Он… распутный.
– У него должны быть слабые места.
– Их почти нет. Вот почему Девоначи ему потакал. Филиппо – сам по себе власть. Связи с Хуром и князьями, торговля, дискреционные депозиты – все это в его руках. В этом смысле мы младший партнер, а не старший.
– Девоначи был идиотом!
Я подавил смешок. Было так приятно слышать бессилие в голосе калларино. Слышать, как он ярится из-за того, до чего не может дотянуться и чем не может управлять. И знать, что именно Филиппо, этот грубый, умный человек, дурачится и пляшет вне досягаемости негодяя.
«Птичке наплевать. Насрала и опять давай летать».
Воистину.
Мерио и калларино продолжали бессмысленный спор, а дерьмо Филиппо сыпалось на них градом.
Неожиданно в комнате воцарилась тишина.
– Что это? – выдохнул калларино.
Сперва я подумал, что мои мысли отразились на лице, ведь я плохо владел фаччиоскуро, но затем Мерио прошептал:
– Говорят, между ними есть какая-то связь.
Внезапно я понял, о чем они говорят. Драконий глаз. Древнее ископаемое по-прежнему лежало на столе отца, как и при его жизни. И теперь глаз проснулся. Я чувствовал его. Чувствовал теплую пульсацию и, сам того не осознавая, повернулся к нему, как цветок поворачивается к солнцу, купаясь в его сиянии.
Казалось, тепло струилось из него, окутывало меня. Я смеялся над калларино, и дракон тоже смеялся. Он смеялся над глупым миром людей. Смеялся над нами, смеялся вместе со мной. Фаты свидетельницы, я чувствовал его присутствие, чувствовал пульсацию жизни, мрачное удовольствие от жалких обид калларино. Мы были одним целым, наслаждались чужими страданиями, и в темноте своего разума я видел драконий глаз.
Конечно, в действительности я ничего не видел, потому что был слеп.
И все же.
И все же мне казалось, будто вижу. Вижу, как он лежит на резном столе, изготовленном моими предками, покрытом хвалами Леггусу и изображениями фат и фавнов, золотых монет и драгоценных камней, торговцев, счётов и весов. Глаз был передо мной, дивное ископаемое с длинными тяжами глазных нервов, острых и блестящих; свет внутри него был живым, кошачий зрачок словно подмигивал мне из-под лоснящейся мутной поверхности…
На меня обрушился удар. Лицо вспыхнуло болью, причиненной рукой калларино.
– Прекрати!
Я с криком упал назад, щека горела. Последовал еще один удар.
– Я сказал, прекрати!
Я понял, что, сам того не сознавая, потянулся к глазу.
Я корчился на ковре, пытаясь закрыться от града пинков. Калларино не унимался. Драконий глаз исчез из моего сознания. Его словно накрыли черным боррагезским бархатом, погасив свет, заблокировав тепло, задув жизнь. Я пытался снова отыскать его, снова прикоснуться к огромному, могучему созданию, но оно исчезло, как будто его никогда и не было.
Казалось безумным даже вообразить, что оно существовало.
Сапог врезался мне в ребра. Я отпрянул и захныкал. Ужасно, когда тебя бьют, а ты даже не видишь, откуда прилетит удар.
Калларино стоял надо мной, тяжело дыша.
– Что это было? – растерянно спросил он. – Что здесь произошло?
Мерио задумчиво цыкнул зубом.
– Однажды Каззетта сказал, что у мальчишки связь с этой тварью. Что он каким-то образом пробудил ее душу. Каззетта говорил, что видел, как глаз заворожил мальчика. Он хотел, чтобы Девоначи от него избавился, но тот отказался.
– Суеверие?
– Най, Каззетта не был суеверным.
– Мне это не нравится, – заявил калларино. – Отведи его в башню. Больше он сюда не войдет.
– Вы сами велели его привести, – заметил Мерио.
– Уведи! – выкрикнул калларино и глубоко вздохнул, пытаясь обуздать эмоции. – Пусть приносит пользу. Пусть снова напишет в Торре-Амо. И подчинит Филиппо ди Баска нашей воле.
– Ничего не выйдет, – прошептал я.
Калларино присел рядом со мной.
– В твоих интересах, чтобы вышло, Давико.
И потому меня заперли в башне, и я диктовал письмо за письмом в Торре-Амо, умоляя Филиппо закрыть банковскую ветвь и вернуть мне золото, принадлежавшее моей семье.
Я приказывал, требовал и просил, как делал с другими ветвями – которые подчинились мне, одна за другой, и золото моей семьи перетекло в Наволу.
Шеру. Ваз. Чат. Все они подчинились.
Но не Филиппо.
Не Торре-Амо.
Филиппо игнорировал мои письма.
Вновь и вновь я диктовал Мерио – и наконец в ответ на мои многочисленные мольбы мы получили от Филиппо новый стишок:
Имеет калларино Регулаи -
А Регулаи подставляют зад.
Но я не Регулаи!
Я сам решаю масло наливать.
Не дам себе им жопу наполнять!
Мое – мое, твое – пожалуй, тоже,
Все в Торре-Амо мой прославят член!
Так наклонись, достойный калларино,
И маслом смажь унылое очко.
Готовься: отымею я тебя!
Дыша от страсти, нежно и любя!
Калларино пришел в ярость и вновь заставил меня писать письма – и на этот раз, очень скоро, мы получили очередное стихотворение:
В Наволе жил бесхитростный бычок,
Сосал козлу он старый корешок.
Как хорошо, что я не тот бычок!
В тот раз калларино сильно меня избил.
– Он надо мной издевается? – ярился калларино. – Я отрублю ему голову! Я… – Он взял себя в руки. – Я подошлю убийцу. Чтобы перерезал ему глотку.
– Не сработает, – кисло ответил Мерио.
– Почему?
– Может, Филиппо и кажется дураком, но он начеку. Он много лет выживал среди интриг Торре-Амо. Лично мне известно о двух попытках его убить – при помощи яда и клинка, – и оба стилеттоторе погибли. – Он сделал многозначительную паузу. – А после и те, кто их нанял.
– Но по Законам Леггуса он должен отдать эти деньги! Разве ты не так мне сказал?