У мраморной скамьи, на которой я сидел, был свой запах. Отличавшийся от гранита в камере, от песчаника. Даже от другой каменной скамьи, что стояла рядом на солнце. Я вдыхал аромат цветов и знал, что розы пересохли, их лепестки вянут. Земля в горшках пахнет пылью, а не влагой, а значит, давно не было дождя. Однако горячий воздух казался влажным и полным предвкушения, и это говорило о том, что облака уже собираются, и скоро – не сегодня, не завтра, но скоро – начнутся дожди и жара спадет. Я слышал низкое гудение толстых пчел. Ароматы, которые они высвобождали, ползая по цветам, подсказали мне, что этих тружениц особенно привлекает эхинацея. Я рассказываю вам все это, но по-прежнему не могу объяснить. Скажу лишь, что палаццо моего детства казался теперь ярким, живым и настоящим, как никогда в моей жизни. Знакомое стало незнакомым, а потом вновь знакомым.
Начали собираться гости. Меня это напугало. Я так долго не был среди людей, что вдруг захотелось убежать прочь, забиться в угол, скрыться от взглядов, защититься от громких голосов и смеха. Люди были так близко, что я мог их коснуться, и так далеко, что могли с тем же успехом оказаться бесчеловечными боррагезцами.
К счастью, я был избавлен от разговоров: когда очередной гость приближался ко мне, думая, что я представляю интерес, он ахал и сворачивал в сторону. Я действительно представлял интерес, даже чрезмерный. Незрячие глаза, заклейменные щеки и истощенное тело сразу выдавали, кто я такой. Гости перешептывались. Они считали себя хитрыми и скрытными, но я слышал каждое слово.
– Ди Регулаи. Сын.
– Сфаччито! Сфаччито ди Регулаи!
– Не думал, что они способны пасть так низко.
– Я всегда слышал, что сын слабак.
– Он похож на скелет!
– Взгляните на его глаза.
– Ай! Что здесь делает это существо?
– Это предупреждение? Я думал, он мертв.
– Похож на чудовище.
– Как только ему удалось выжить?
– Эти глаза! Я слышал, что он слеп, но такие раны!..
– Его глаза…
– Его глаза…
– Его глаза…
И так далее. Я знал все реакции и эмоции этих людей, потому что их чувства были притуплены, а мои – остры, однако их ужас ничего для меня не значил. Они считали меня чудовищем, но я не возражал. Я сам считал себя чудовищем.
Оставленный гостями в покое, я подслушивал их разговоры, накатывавшие волнами наволанской речи. Теплые голоса флиртующих женщин. Гордая похвальба красующихся мужчин. Взаимные уступки негоцциере и мерканта. Мир, в котором я вырос.
– Два нависоли за ярд!..
– …Вы видели «Молочницу»?
– Старую комедию Арестофоса?
– Да, но Дзуццо ее переосмыслил…
– Сиа Девина, вы с каждым днем все красивее…
– Аво, честное слово, ты преувеличиваешь. У меня есть служанка из Ромильи, и она в жизни никого не укусила…
– Мрамор вниз по реке в Венну, за полцены, означенной ди Корто…
Когда у меня были глаза, я не замечал, как текут разговоры. Кто ведет, а кто внимает – и что это говорит о силе собеседников. Но теперь я слушал; я перестал быть участником, не пытался найти просвет для собственного голоса, чтобы продемонстрировать мой интерес или ум; ни одна из десятков иных причин более не заставляла мои губы издавать звуки. Оставленный на обочине чужих бесед, я слушал – быть может, впервые в жизни. В словах не было смысла, они описывали мир, который перестал быть моим, но сами голоса завораживали. Тона и ритмы были почти музыкальными, фразы сплетались, звучали то громче, то тише в теплом вечернем воздухе. Мужчины горделиво гудели, женщины восхищенно щебетали. Мужчины сталкивались рогами, как быки. Женщины кололи, как стилеты.
Внезапно музыка разговоров резко изменилась. Кто-то важный пробирался сквозь толпу, разрезая веселье, как нос корабля режет воды Лазури. Речи замирали, сменяясь шелестом одежд. Люди кланяются, понял я.
– Мой господин! Парл! – Голос калларино гудел от радости. – И снова добро пожаловать в Наволу!
Шелест ткани поведал мне, что калларино тоже низко поклонился.
– Патро Корсо! – прозвучал ответ. – Город еще красивее, чем был во время моего последнего визита! – Это был не голос Руле. – Мои поздравления в честь дня имени.
– Вы очень любезны, – самодовольно отозвался калларино. – Для нас честь принимать вас.
Это определенно был не молодой парл, которого я знал. Голос звучал ниже, гудел уверенностью, казался знакомым…
Граф Делламон.
Я едва не рассмеялся. Ну конечно, первый министр стал парлом. Человек, больше всех поддерживавший Руле, обернулся голодным волком. Каззетта был прав. Делламон слишком властный, чтобы остаться в тени порывистого молодого наследника.
Мои мысли были прерваны приближавшимися шагами и беседой Делламона и калларино.
– А, молодой Бык, – раздался голос Делламона. – Не ожидал, что вы еще живы. – Пауза. – Однако вид у вас скверный.
– Неужели? – Я заставил себя лучезарно улыбнуться. – У меня нет зеркала.
– Некоторые из моих боевых псов выглядели лучше после проигранной схватки.
– Уверен, что парл выглядит еще хуже меня.
– Я парл.
– Однако я точно помню, что был какой-то человек, которого вы дали клятву защищать.
– Не обращайте на него внимания, – сказал калларино, однако Делламон лишь усмехнулся:
– Тот мальчик не был мужчиной, каковым себя считал. Кстати, это ваша общая проблема.
– Вы его отравили? – спросил я. – Подослали стилеттоторе?
– Я прикончил его собственноручно, – ответил Делламон. – Вогнал кинжал между ребер, когда он праздновал кончину дяди Чичека и успешное избавление от отцовских долгов.
– А потом, конечно же, обвинили в его смерти дядюшку. Хотя Чичек был уже мертв, вы нашли способ свалить вину на него.
– Ай. Похоже, ослепнув, вы стали лучше видеть, Давико. Действительно, одного из самых доверенных людей Руле четвертовали за измену. Некоего Сино. Вы с ним встречались.
– Встречался.
– Он был ни при чем, но имел родственную связь с Чичеком, и потому его обвинили в ужасном заговоре с целью мести.
– Удобно.
– Эффективно. Был еще один соучастник, капо ветви вашего банка в Мераи. Думаю, вы его знали. Паритцио Ферро.
Я помнил маэстро Ферро. Человека с мозолями на пальцах, который тревожился о стоимости охлаждения настоек снегом с Руйи. Я написал ему, как только стал рабом. Он одним из первых вернул деньги моей семьи в Наволу, причем с величайшей педантичностью.
– Что плохого он вам сделал?
– Мне? Ай, Давико. Будучи вашим партнером в Мераи, он явно замышлял отомстить нам. А кроме того, он был богат.
– Вы чудовище.
– Я парл.
– Это юное поколение обладает чрезмерным чувством собственной значимости, – сказал калларино. – Но идем, здесь первый министр Весуны. У него есть предложение, как обуздать скипианцев и прекратить их пиратство.
Они удалились. Гости вновь принялись общаться друг с другом. Я задумался, радует меня или печалит то, что юный парл погиб от руки изменника Делламона. А может, мне все равно? Я решил, что буду радоваться.
– Ну надо же! Последнее семя Регулаи.
Я вздрогнул, потому что не услышал и не почувствовал ее приближения. Однако узнал это самодовольное мурлыканье.
– Сиана Фурия.
Тихий смешок.
– Без глаз вы наблюдательнее, чем с глазами, Давико.
– Все так говорят.
Когда-то она внушала мне ужас. Она, и ее черные кони, и смертоносные рабы, и чужеземные воины. Теперь я не мог найти в себе сил, чтобы с ней спорить. Сейчас она оставит меня в покое и я смогу наслаждаться прикосновениями теплого ночного воздуха к коже. К моему изумлению, Фурия опустилась рядом на скамью.
– Не ожидала, что когда-нибудь увижу Регулаи в рабстве.
– Не вижу никаких рабов.
– О! – промурлыкала она. – Вы обзавелись чувством юмора.
Я не ответил.
– Никто не сядет рядом с вами, – сказал Фурия. – Все боятся. Видели бы вы их – едва осмеливаются кинуть на вас взгляд. Посмотрят – и сразу отворачиваются, а потом снова смотрят.
Я молчал. В такой тесной близости с Фурией меня оставляли последние силы, и я вновь сосредоточился на саде. Теплая ночь. Аромат цветов. Влага грядущей бури…
Что-то коснулось моей щеки. Я вздрогнул.
– Чи. Дайте взглянуть на вас. – Это рука Фурии поворачивала мою голову.
– Хотите посмотреть, что сотворили?
Фурия фыркнула:
– Не я. Мое клеймо выглядело бы симпатичнее. Калларино ведом эмоциями. Он сломя голову мчится по путям, которых не намечал, а добравшись до цели, злится.
– Так ему и передам.
– Я сама ему это говорила. – Она повернула мое лицо в другую сторону, затем обратно. – Вы похожи на существо, выползшее из Невидимых земель Скуро. – Она опустила руку. – Я бы не стала так обращаться с вами, Давико. Я бы никогда такого не сделала.
– Однако вы не возражали.
– Я как пшеница на зимнем ветру.
– Авиниксиус. Думаю, вы получили больше, чем пшеница.
– Ведь я наволанка. – Фурия рассмеялась. – Будь вы вполовину таким умным, когда у вас были глаза, все могло бы обернуться иначе.
– Вы хранили бы нам верность?
– Не говорите мне о верности. Я даже не входила в доверенный круг вашего отца, но предупредила его. Он не стал слушать.
– Я в это не верю.
– Най? Вас я тоже предупреждала.
Я вспомнил все наши встречи.
– Фаланги пальцев. В мой день имени.
– Верно. Вас никто не боялся, Давико. Девоначи не хотел понять, что вы не тот сын, который ему нужен. Вы были хорошим мальчиком, с милой собачкой и очаровательным пони – и вас никто не боялся. Вы не из тех, кто склоняет других к своей воле. Девоначи был великим человеком, но, когда дело касалось его сына, он становился слепее, чем вы сейчас. У него было столько планов, столько идей; он постоянно размышлял, какую форму придать окружающему миру. Он верил, называя вас своим наследником, что вы годитесь на эту роль, и полагал, что другие тоже в это поверят. И подчинятся ему. Он многое видел четко, но он слишком сильно вас любил. Это его и погубило.