Я не уверен, воображал ли себя зверем во время болезни – или это произошло на самом деле. Некоторое время я цеплялся за вернувшееся самосознание, но потом вновь ускользнул, экзоментиссимо.
Так продолжалось достаточно долго, мой разум то выходил на поверхность, то исчезал, подобно скалам и мелям Наволанской гавани. Появлялся во время отлива, скрывался во время прилива. Терялся и вновь бывал обретен.
Я испытал потрясение и ужас, когда по тоннелю эхом разнесся топот сапог. Много людей – и не пахнет пищей. Только кожей. И сталью.
Я почувствовал запах стали.
Я отполз назад, пытаясь закрыться от зловонных дымных факелов, чей жар обжигал мою изъязвленную кожу. Люди в сапогах остановились перед решеткой. Животный инстинкт подсказывал мне, что это конец. Я больше не нужен калларино. Даже мое унижение больше не радует его.
Загремели цепи. Дверь со скрипом открылась. В клетку вошел человек, его едва не вырвало, и он отступил. Заговорил приглушенным голосом, словно прикрыв рот тканью.
– Вымойте его, – потребовал человек. – Он нужен калларино чистым.
При этих словах я оживился, вспомнив баню палаццо. Вспомнив тепло, пар огромных ванн, плитку, запах мыла. Двух девушек… их имена… У них были имена… Девушки были добры ко мне…
Меня окатили ледяной водой. Заорав, я отпрянул, но новые ведра холодной воды низверглись на меня. Я скорчился в углу, дрожа, не в состоянии даже говорить, а меня все обливали и обливали.
– Раздевайся.
Я попытался понять слова, но в них не было смысла.
– Он лишился ума?
– Кто знает?
– Раздевайся! – повторил первый человек. – Снимай одежду!
Моя кожа. Он хочет, чтобы я сбросил кожу. Я без особого толка подергал за мокрую ткань, прилипшую ко мне, загрубевшую от грязи и дерьма. Постепенно я снимал с себя эти защитные слои, морщась, когда моя кожа – най, моя одежда – отрывалась от плоти.
– Ну и вид!
– Эти язвы не скроешь.
– Не важно. Берите его.
И они вытащили меня из клетки и подняли по лестнице, почти волоком, потому что я был слишком слаб. А потом воздух потеплел. А потом я оказался в бане, погруженный в теплую воду, но не перестал дрожать. Руки ласкали мое тело – мягкие, нежные руки.
– Тише, – сказала девушка. – Успокойся, тише.
Она все повторяла эти слова:
– Тише. Тише.
Я понял, что всхлипываю.
В этот раз Ане и Айе пришлось потрудиться, чтобы я выглядел прилично. Они щелкали языками, глядя на мои язвы, на дряблую кожу, на грязные волосы и бороду. На кости, выпиравшие под кожей, словной ребра иссохшей мертвой коровы.
– Сколько?.. – прохрипел я, когда мои губы наконец вспомнили, как произносить слова. – Сколько прошло времени?
– Год, – ответила Ана, занимаясь моими язвами. – Еще один год.
Глава 57
Все было как в прошлый раз. Мне дали новую одежду – очень хорошую, как сообщила моя кожа, – и я снова слушал веселье людей, живших в мире наверху. Я делал то, чего от меня ждали. Сидел на скамье, пил вино. Служил наглядным предостережением для друзей и врагов калларино.
Однако если прежде я считал себя призраком, то теперь понял, что ошибался. Я превратился в иссохшее существо. Еще год-другой, и я стану воспоминанием. Настоящим призраком.
Распорядитель объявил начало пира, и меня вновь проводили к одному из торцов длинного стола. По пути я услышал мурлыканье калларино за спиной:
– Сегодня я подобрал тебе хорошую спутницу, Давико. Красивую девушку. Какая жалость, что ты не можешь увидеть, насколько она красива.
Я не знал, смеется он надо мной или нет. Я чувствовал доносившийся справа аромат жасмина, но это вполне могла быть старуха, или прокаженная, или надушенный мужчина. Я не знал, что за игру затеял калларино, а потому промолчал.
Были произнесены ритуальные тосты в честь Амо, и все торжественно выпили. За моей спиной стоял слуга и направлял мою руку к различной посуде: маленькая горькая чарка – за историю, оловянная кружка – за настоящее, стеклянный стакан – за будущее. Затем на стол поставили блюда с мясными блюдами, и мой рот наполнился слюной.
С превеликим усилием я не опозорил себя и не накинулся на еду, не запрыгнул на стол и не пополз туда, где перед калларино разделывали мясо. Хотя мой рот был полон слюны, я сдержался. Я не превращусь в безумца, который рвет и давится, и маслянистый сок утки, свинины и говядины стекает по его подбородку, пока он кормится, словно голгоцца, выдирающий сердца из теплых, живых человеческих тел. Я не стану играть эту роль.
Однако я дрожал всем телом.
Чтобы отвлечься, я заставил себя не думать о запахах пищи. Рядом зашуршали жесткие шелковые юбки, и я вновь почувствовал аромат жасмина. Девушка, которой меня дразнил калларино. Она ничего не говорила, и я чувствовал, что ей неприятно сидеть рядом со мной.
Интересно, чем она оскорбила калларино, что он посадил ее тут. Слева пахло потом; я слышал тяжелое дыхание и звяканье декоративных пряжек. Мужчина. Я предположил, что это еще один человек, которого калларино невзлюбил и решил устрашить.
Наконец передо мной поставили первое блюдо, холодную утку в уксусном соусе. Вокруг текла беседа, звенели столовые приборы. Утка лежала передо мной, ее волшебный аромат сводил с ума.
Мужчина слева принялся флиртовать с соседкой, полностью отвернувшись от меня. Он был весьма доволен тем, что успешно поднял цену аренды в Рыбном квартале. Его голос сочился самоуверенностью, которая казалась неубедительной. Объект его внимания тоже звучал фальшиво, щебеча о малахитовой броши, по словам дамы, весьма дорогой.
Дальше за столом я различил другие голоса. Калларино, довольного праздником. Гарагаццо, смеющегося и пожирающего утку. Сладкие, как патока, полные скрытых смыслов тона Делламона, обсуждающего проблему Шеру. Ворчливые возражения Сивиццы. Похвалы вину от Мерио. Мои враги, такие близкие – и в то же время недосягаемые…
– Вы будете есть?
Это спросила девушка справа. У нее был странный акцент. Северный. Быть может, Венацца, судя по легкой шепелявости, или даже Мераи. Интеллигентный голос – и на удивление мягкий.
– Простите меня, – сказал я. – Я не уверен, что калларино не хочет выставить меня дураком, иначе представился бы раньше.
– Не нужно извиняться, – ответила она. – Я вас помню. – Ее вилка звякнула о тарелку. – Так вы будете есть?
– Я с опаской отношусь к тому, что ставит передо мной калларино.
Мгновение она молчала, затем склонилась ко мне и тихо произнесла:
– Еда не отравлена и не испорчена. Кусок отрезали от лежащей на столе утки, как и для всех нас.
– Очень любезно с вашей стороны сказать мне об этом.
– Это мелочь.
Я нащупал еду.
– Простите, но я вынужден использовать руки, чтобы познакомиться с тарелкой.
Мои пальцы коснулись чего-то влажного. Я облизал их, чувствуя уксусный соус, сладкий и острый на утиной грудке, сок самой утки с нежнейшим мясом и хрустящей корочкой. Я подавил желание схватить все это и затолкать в рот.
– Знаю, это неприлично, но руки – мой единственный способ видеть.
– Меня это не оскорбляет.
– Вы очень любезны. – Я закончил исследовать тарелку и вытер пальцы салфеткой. – Прошу, назовите ваше имя.
Она замялась.
– Ваша рука…
– Ах, это? – Я поднял руку с отсутствующим пальцем. – Лучше не говорить слишком громко.
Она понизила голос:
– Но…
– Очередной знак недовольства моего хозяина. – Я сменил тему. – Вы собирались назвать свое имя.
– Аллессана.
– И вы говорите, что мы встречались?
– Это было давно, – ответила она. – Годы назад. Но я вас помню.
– А. Значит, вы помните мои глаза. – Я оторвал кусочек утиной грудки и окунул в соус. – Но вы не помните меня.
– Нет, я помню вас. – Она помедлила. – Верно, вы изменились, но я вас узнала.
– В таком случае сдаюсь.
Я наконец положил пищу в рот – и испытал сильнейшее наслаждение, словно предавался плотским утехам с фатами Калибы. Хотелось жрать, жрать, жрать, хрюкая и фыркая, будто свинья. Думаю, поэтому калларино и посадил меня рядом с девушкой, которую назвал красивой. Чтобы я вызвал у нее отвращение. Чтобы вызвал отвращение у всех гостей. Я заставил себя жевать медленно. Какое удовольствие.
– С вами все в порядке? Вы дрожите.
– Просто давно не ел нормальной еды.
Я с изумлением обнаружил, что у меня еще сохранилась гордость. Я осторожно оторвал еще кусок утки и съел, слизав сок с пальцев. Чувствуя, как рассыпается моя решимость…
– Мы обедали вместе в Мераи, – сказала девушка.
– А. – Я с трудом сосредоточился на ней. – То-то я подумал, что слышу акцент.
– Это было давно. Я была глупой девчонкой.
– Вряд ли глупее мальчишки, которым был я.
– Тогда вы не казались глупым. Это было в палаццо парла. Вы нанесли ему визит. Дипломатический. Парл хотел оказать вам честь. Я не имела никакого значения, но мы с друзьями вытянули карта ди скуро[72] и мне позволили сесть рядом с вами.
Я попытался вызвать призраки воспоминаний.
– Простите. Я вас не помню. Слишком много всего произошло.
– Мы обсуждали вина Наволы и Мераи. И коварные интриги вашего города. – Она помолчала. – Мы не были с вами любезны. Мы вас дразнили. Говорили все то, что говорим друг другу о наволанцах. Вещи вроде: «Умы наволанцев изворотливы, как косы в прическах их женщин». И тому подобное. Вы хорошо держались.
Я вспомнил.
Я флиртовал с ней. Она была красива. Каззетта назвал ее приманкой. Одна из тех девушек, что украшали двор парла в надежде найти обеспеченного мужа и любовника, в надежде помочь своей семье. Девушка низкого ранга, которой повезло, что ее позвали.
– У вас были павлиньи перья, – вспомнил я.
– Вы сказали, что сердце наволанца летит прямо к тому, что любит.
– Удивительно, что вы запомнили те глупые слова.
– О, вы были очень красивы. И красноречивы. – Она снова замялась. – Я слышала про вашу семью. Но не догадывалась… – Она смущенно умолкла.