Раньше никакого шепота Анника не слышала. Она не принимала всерьез слова Давида и Юнаса, относилась к их догадкам скептически и считала, что все это глупые выдумки.
Зато теперь она отчетливо слышала голос на пленке.
Но это еще не все! Голос был еще на одной кассете, чего ни Давид, ни Юнас не заметили!
Запись была сделана за день до вскрытия склепа. В ожидании Линдрота дети бродили по церкви. На хорах отец Давида играл на органе. Юнас решил пока что подготовиться к завтрашнему репортажу и потренировать голос. Он хотел добиться нужного сдержанного тона, как у журналистов, которые делают репортажи с королевских похорон. Обстановка была подходящая, и Юнас увлеченно репетировал.
Он, как обычно, описывал все подряд — кафедру проповедника, алтарь, надгробные надписи и так далее. Давид был рядом с ним, Анника стояла чуть поодаль. Вдруг Давид сказал, что ему немного прохладно и что он хочет выйти на улицу. Аннике тоже показалось, что откуда-то дует.
— Тогда давай выйдем! — сказала она Давиду.
В ту же минуту орган замолчал, и на кассете зазвучал чей-то голос! Чужой голос! Тот же, что и раньше.
Анника услышала его сразу же, с самого первого раза. Она перематывала пленку и слушала снова и снова. Нет, ей не померещилось — голос звучал все отчетливее.
Был ли это голос Эмилии?.. Из глубины веков?
Как и тогда, сначала было сложно понять, что он говорит. Было ясно, что это какие-то слова, но какие, Анника разобрать не могла. Сообщение было совсем короткое, всего несколько слов, таких же обрывочных, как и раньше.
Наконец, Аннике показалось, что она слышит: «письма».
Точно так же, как в прошлый раз, когда голос произнес: «В летней комнате». А ведь тогда они действительно нашли эту комнату. Но письма? Какие письма? Ведь они уже нашли письма.
Но в любом случае это было потрясающее открытие! Анника позвонила Давиду и попросила его прийти послушать.
Давид тоже услышал голос, но он по-другому понял послание. Ему показалось, что голос говорит: «епископ». Это было еще непонятнее. Какой епископ? Современный или современник Эмилии?
Зато Давид сделал еще одно интересное наблюдение.
После пикника, возвращаясь с Лобного места, Линдрот заговорил о словах на музыку, которую написал отец Давида.
Линдрот рассказал, что когда он стоял у могилы Андреаса, его словно озарило. Прежде он все беспокоился, что никак не может придумать слова, но в ту минуту он об этом и думать забыл. И вдруг в его голове пронеслись слова песни. Он одновременно и видел, и слышал их. Потом все пропало.
Он чувствовал, что это правильные слова. Удивительно, но к этой музыке мог подойти только один текст. Нужно было найти его, найти эти слова, это содержание. А там, на Лобном месте, эти слова наконец-то мелькнули в его голове, а потом снова исчезли как сон.
Странно, но Давид тоже был уверен, что этот текст где-то уже существует. Ведь во сне он слышал каждое слово из песни, которую пела девочка, а когда проснулся, то все забыл.
Его отец, Сванте, конечно же, не сомневался, что сам сочинил мелодию, хотя Давид говорил ему, что слышал эту музыку во сне.
— Такого не может быть, — отвечал Сванте. — Конечно, если только вся музыка уже написана и хранится в каком-то тайном месте, а композиторы просто находят ее и записывают. Знаешь, это все равно, будто утверждать, что и книги тоже все написаны, а писатель просто извлекает их из невидимого метафизического архива. Но как-то мне в это не верится, — добавил отец, смеясь.
Вечером Давид поехал в Селандерское поместье проведать селандриан. На нем появились бутоны, и Давид хотел посмотреть, насколько они выросли. Бутоны были уже совсем большие, вот-вот распустятся. Давид пробыл там совсем недолго.
На обратном пути он заехал в церковь. Он знал, что Сванте там.
Войдя внутрь, кроме звуков органа Давид услышал громкий стук клавиш пишущей машинки. На скамье посреди церкви сидел Линдрот. Вероятно, на него нашло вдохновение — он изо всех сил бил по клавишам и не заметил Давида. Пастор шумно дышал и так сильно выдыхал, что его пышные брови подпрыгивали. Давид осторожно встал сзади и заглянул ему через плечо.
Линдрот поднял глаза и увидел его.
— Давид, у тебя, случайно, нет этих горьких конфеток, ну, как у Юнаса? — осторожно спросил он.
— Вы имеете в виду «салмиак»? К сожалению, нет.
— Жаль. Они такие бодрящие, эти его конфетки. — Линдрот снова опустил глаза, глядя на то, что напечатал. — А я тут сочиняю слова к музыке Сванте. Я слушаю его музыку, и ко мне приходят слова.
— Тогда не буду вам мешать, — сказал Давид.
— Ты не мешаешь. Я уже нашел их, — уверенно произнес Линдрот и радостно поглядел на Давида.
— Можно, я прочту? Линдрот кивнул, и Давид прочел:
Цветик, цветик, синий цветик!
Ты скажи мне, ты ответь мне!
Тихо в поле, тихо в небе,
Тишина на белом свете…
Давид опустился на скамью рядом с Линдротом. Слова были ему знакомы. Он уже где-то слышал их и вдруг почувствовал, что знает их все, даже те, которые Линдротом еще не записаны.
Давид вдруг начал читать наизусть. Линдрот взглянул на него, но ничуть не удивился. Давид читал, а пастор печатал, и его брови подпрыгивали в такт участившемуся дыханию. Давид диктовал, и Линдрот записывал:
Цветик, цветик, ты же знаешь,
Синий цветик, ты же помнишь,
Расскажи мне, нашепчи мне,
Дуновеньем укажи мне!
Давид замолчал, и Линдрот перестал печатать. Радостно улыбаясь, он перечитал написанное.
— Да, правильно, — сказал он. — А что, Давид, не такие уж мы с тобой простофили.
Давид улыбнулся, он тоже вдруг почувствовал необыкновенную радость, спокойствие и умиротворение.
Линдрот еще раз посмотрел на листок бумаги и внимательно перечитал. Потом нахмурил брови и произнес:
— Мы ничего не забыли? Или, может, стоит еще немного, так сказать, поднапрячься… Что скажешь, Давид?
Но ему никто не ответил. Он повернулся и поискал Давида глазами. Потом позвал его… Но Давид исчез.
— Куда он подевался? Надо же, как он вдруг заторопился! — Линдрот решил, что все-таки надо еще поработать. Начало пошло очень удачно. Интересно, может, ему удастся еще что-нибудь сочинить.
А Давид сел на велосипед и по привычке поехал к Селандерскому поместью. Оставив велосипед у калитки, он обошел сад. Сейчас цвели уже все розовые кусты, и в вечернем воздухе благоухали белые розы.
Из своей норки вылезла жаба и поскакала по тропинке. У жаб такие красивые глаза… Давид наклонился, жаба замерла, и они долго смотрели друг на друга. Давиду захотелось прочитать ее мысли. «Интересно, — улыбнувшись, подумал он, — а ей бы хотелось знать, о чем думаю я?»
Тут он услышал, как в доме зазвонил телефон. Он побежал в дом. Телефон все звонил. Давид снял трубку. Это была Юлия.
— Добрый вечер, Давид…
— Добрый вечер…
— Ты, кажется, немного запыхался?
— Да, я был в саду и услышал телефон… А кстати, который час? Мне казалось, уже поздно.
— Да? Я об этом не подумала. Я перестала следить за временем…
Юлия тихо засмеялась.
— Да нет, ничего страшного, — сказал Давид.
— Ну что, Давид, как дела? Селандриан еще не распустился?
— Нет, по крайней мере, когда я здесь был несколько часов назад, он еще не цвел, хотя на нем уже крупные бутоны.
— Обычно бутоны раскрываются очень быстро, а селандриан всегда расцветает ночью.
— Тогда проверю еще раз перед тем, как уходить.
— Проверь, Давид. И как следует ухаживай за ним!
— Обещаю.
— Да, вот еще, твой последний ход конем…
— Который подсказал мне навозный жук?
— Да-а, представляешь, это был решающий удар!
— Правда? Как же это?
— Мне пришлось своей королевой съесть твою королеву и еще раз объявить тебе шах! Что, испугался?
— Да нет, не особенно, но… По-моему, это был немного странный ход.
— Все зависит от того, зачем ты так пошел. Но следующий ход, Давид, очень важный. От него будет зависеть исход игры.
— Да?
— Да, так что хорошенечко подумай. Спокойной ночи, Давид!
— Спокойной ночи.
Давид повесил трубку и покачал головой. Какая странная эта Юлия. Он вдруг подумал, что они ни разу не договаривались о времени, когда она будет звонить, чтобы точно застать его на месте, но, тем не менее, она всегда заставала его в дверях. То ли она все время сидела у телефона, то ли у нее было какое-то шестое чувство. Когда он брал трубку, Юлия никогда не удивлялась. Да и он не удивлялся, слыша в трубке ее голос. Играть с ней в шахматы стало для Давида привычкой.
Юлия сказала, что следующий ход — очень важный. Что ж, придется ему как следует подумать.
Давид уже пошел к двери, но вдруг вспомнил, что Юлия сказала о селандриане. Надо еще раз проверить бутоны.
И уже с порога он увидел, что селандриан распустился!
Он цвел синими цветами. Пока Давид подходил к нему, эти большие синие цветы дрожали, мягко покачиваясь на своих ножках.
Когда он приблизился к селандриану, цветы перестали дрожать и замерли, словно, затаив дыхание, слушали, как Давид, наклонившись, стал нежно насвистывать мелодию из своего сна.
ФОТОГРАФИЯ
Юнас не находил себе места. Надо было придумать что-то интересное для Йерпе. Они договорились поддерживать связь. Йерпе сказал, что из Юнаса мог бы получиться неплохой журналист. Будет жаль, если он разочаруется.
Может, дать ему послушать голоса на пленке? А что?
С другой стороны, их почти не слышно. И слова не сразу разберешь, а Йерпе вечно в такой спешке — у него и минуты свободной не найдется.
К тому же Анника устроит страшный скандал. Скажет, что это нехорошо. Что для Юнаса сенсация важнее, чем трагическая судьба Эмилии. Нет, так не годится.
На Давида тоже нельзя рассчитывать. Если Анника оберегает тайны Эмилии, то для Давида нет ничего важнее тайн Андреаса. В послании Эмилии однозначно сказано, что тот, кто узнает о мыслях Андреаса, должен хранить их в секрете, пока не придет время и они не будут понятны людям. А пока еще, считал Давид, неизвестно, пришло их время или нет.