Ждать долго не пришлось, депутация вернулась. Возглавлявший ее большевик Владимир Лепилов, подергивая короткие усики, слегка заикаясь, рассказал: «виц» почти разговаривал, даже сесть не пригласил, держался барин барином, сказал напрямую: «Теперь я вас не боюсь и собираться вам не позволю». На том аудиенция и закончилась.
Объявили рабочим. Единодушно решили: завтра — сюда, на Талку!
Неподалеку от бубновского дома стоял Никита Волков, помахивал тросточкой, сделал вид, что Андрея не знает, но, когда Бубнов с ним поравнялся, кивнул в сторону проулка.
— Недавно разошлись, — заговорил он торопливо, — Сазонов, Дербенев, Кожеловский, Шлегель, прокурор и Левенец. Ночью будут аресты, а завтра могут и на Талку нагрянуть казаки.
— Спасибо, — сказал Андрей. — Пришли ко мне своего Петьку, один я не управлюсь всех наших оповестить.
Никита, Никита... «Доверять ему полностью нельзя, устойчив, но, думаю, сведения дает важные, — рассуждал Андрей. — Я не тянул за язык, сам ко мне явился. Как-никак, а ведь из рабочих и марксистский кружок посещал... А что, если провокатор? Ну, так все-таки нельзя — быть слишком подозрительным...»
«В ночь с 2 на 3 июня я приказал сделать облаву в лесу и арестовать кучку приезжих из Москвы агитаторов; арест, к сожалению, не удался. В 9 часов утра дали знать, что на Талке собираются отдельные кучки рабочих».
Из донесения вице-губернатора Сазонова
«Недоумевая, в чем же дело, мы все-таки собрались 3 июня на Талке. Здесь уже были казаки. Мы спокойно сели у леса. Наши депутаты отправили с 4 казаками, стоявшими патрулями, бумагу, где от нашего лица требовали разрешения собираться. Какова судьба этой бумаги — неизвестно. Говорят, будто казаки ее потеряли».
Из листовки Иваново-Вознесенской группы Северного комитета РСДРП
«Спустя полчаса раздался свист, потом второй, третий: патрули извещали, что нас окружают... А через некоторое время с открытого места от станции показались солдаты и отряд казаков с полицмейстером Кожеловским во главе... Прошла минута ожидания, резко и отчетливо прозвучала команда Кожеловского: «Пори и пли!»
...Толпа дрогнула и, разделившись на несколько частей, двинулась в лес».
Из воспоминаний Семена Ивановича Балашова
«...Были очевидцами того, как полицмейстер выгонял из лесу сходку, собравшуюся после воспрещения вице-губернатора. После первого же раздавшегося выстрела в лесу подстрекатели всколыхнули десятки тысяч народа криками: «В японцев не умеют стрелять, а проливают нашу кровь» — и т. д.».
Из рапорта жандармского ротмистра Левенца
«Не доходя сажен 200 до места собраний, — рассказывал один студент, — я услыхал крики толпы. Я побежал бегом и на месте собраний увидел только одних солдат. Я пошел по насыпи железной дороги, на которую бежали рабочие, спасаясь от казаков. В лесу мелькали белые фигуры на лошадях. Из леса по направлению к реке Талке шла фабричная девушка, на нее наскочил выехавший из леса казак и стал кружиться около нее, нанося удары нагайкой. Только крики и проклятья стоявших на насыпи заставили казака прекратить свою «забаву». Я пошел дальше по насыпи и увидел, как выезжали на опушку леса казаки поодиночке, делали выстрелы по стоящим на насыпи и скрывались. После нескольких выстрелов раздались крики: «Убили, убили!» »
Из буржуазно-либеральной газеты «Русские ведомости»
«Один студент», на чей рассказ ссылается газета, по всей вероятности, Андрей Бубнов: среди участников событий студентов было всего двое, но Фрунзе одевался по-рабочему, Андрей же носил мундир.
В городе бушевали вовсю. Подкапывали, раскачивали, валили телеграфные столбы. Били камнями окна в доме Дербенева. На Воскресенской перегораживали проволокой дорогу. Со стороны гандуринской фабрики тянулся дым пожара. Почти всюду закрыты ставни. Попались навстречу несколько подвыпивших — такого не случалось за все время забастовки. Здание городской управы оцеплено конными. Ну, папенька там празднует труса, подумал Андрей, и тотчас пожалел отца: незлобив, слаб, да и отец ведь. И в доме, поди, паника. Правда, Владимир там, успокоит, коли самого успокаивать не потребуется. Андрей тревожился, но все-таки поспешил не к родным, а к Афанасьеву, надежно укрытому в конспиративной квартире.
Городской комитет (так они стали себя называть, хотя формальное разделение Северного комитета РСДРП на три — Ярославский, Иваново-Вознесенский и Костромской — произошло позже, примерно через месяц) собрался в лесу возле Горина. Затеплили для свету небольшой костерок. Заседали «в узком составе», чтобы в случае налета не обезглавили всю организацию. Не велели приходить Балашову — он был заместителем Афанасьева в комитете. «Приберегли» Дунаева: довольно и того, что схвачен второй наиболее популярный среди рабочих оратор — Миша Лакин.
Когда «подбили бабки», выяснилось: ничего хорошего. Арестован восемьдесят один человек, в их числе около полуста депутатов, Авенира Ноздрина сцапали, Николая Грачева. Совет остался без руководства. Кого взамен? — спросил Афанасьев. Сошлись на Добровольском, вместе с Грачевым секретарствовал, навык есть.
Андрей предложил, чтобы Совет выделил следственную комиссию и потребовал от «вица» отстранить и предать суду тех, кто руководил расправой. Не обороняться надо, а наступать, говорил он, наступать организованно, а сегодняшний стихийный бунт — ни к чему, ну, побили стекла, подожгли Гандурина, проку-то? Помните, на Третьем съезде делегатов ознакомили с запиской Ленина — Фрунзе нам рассказывал, — в ней говорилось о том, что не следует допускать бесполезного расхищения сил в отдельных и мелких террористических актах. А для организованного восстания у нас нет оружия, и не подготовлена к этому основная масса.
Не спорили, однако на следующий день Совет принял весьма противоречивое обращение к властям. С одной стороны, в нем говорилось: «Мы знаем теперь, как нам надо вести борьбу с насильниками» — и проводилась мысль об организованном проведении мирной стачки. С другой же стороны: «За кровь мы будем мстить кровью и огнем».
Дунаев кричал: а помните, что в январе питерские говорили: «Царь нам всыпал, ну и мы ему всыплем»? Однако ж не всыпали, убеждал Андрей, пойми, Евлампий, и вы все поймите, товарищи: не готовы мы к вооруженному восстанию, даже если и захватим в свои руки весь город, долго не продержимся, новая кровь прольется. Восстание может быть успешным только в том случае, если начнется в одной из столиц, тогда вот оно при определенных условиях в состоянии будет перекинуться на всю Россию.
Не убедил. Да в чем-то и Совет был прав: сдержать стихию он уже не мог.
То там, то тут вспыхивали пожары, звенели стекла. Фабриканты спешно удирали: кто на дачи, кто и в Москву. Прибыли еще войска: сперва рота, потом батальон пехоты, затем полсотни казаков и эскадрон драгун. Они стояли заставами на всех дорогах, патрулировали леса и ближние деревни. До стрельбы и схваток еще не доходило, но вот-вот могло дойти: ненависть достигала предела. Рабочих поддерживали крестьяне окрестных уездов.
Вернувшийся в город губернатор Леонтьев пошел на попятную, появились всюду извещения:
«На просьбу... о разрешении иваново-вознесенским рабочим собираться для обсуждения своих фабричных дел, под условием не заниматься вопросами политического характера, сим извещаю вас, что собрания на реке Талке мною разрешаются только 11 и 12 июня, с тем предупреждением, что если рабочие не сдержат своего обещания и вновь станут заниматься произнесением и выслушиванием противоправительственных речей, то разрешение это теряет свою силу и собрание будет немедленно воспрещено. Губернатор Леонтьев».
Шли втроем. Дунаев, любивший пофорсить, на сей раз был в красной ластиковой рубахе под широкий ремень, в картузе. На Страннике вместо привычной вышитой косоворотки — узковатая, с чужого плеча, наглухо застегнутая поддевка. Но пуще всех преобразился Андрей: ему предстояло выступать и опытный конспиратор Афанасьев велел загримироваться. Слегка подкрученные, как у приказчика, усики (наклеенные, конечно), темные очки, волосы припомадили, зачесали назад, в руках тросточка.
Догнали Авенира — его и Грачева выпустили накануне. С Дунаевым и Балашовым он поздоровался за руку, на Бубнова же посмотрел с некоторым недоумением, сделал легкий полупоклон. Трое захохотали, довольнее всех — Андрей. Конечно, Авенир Евстигнеевич обиделся, тогда Балашов представил вполне серьезно: мол, товарищ из Ярославля. Лишь через десяток шагов Андрей снял темные очки, пришло время смеяться Ноздрину, похвалил: ловко у тебя получается, соседушко, родная мать не угадает. Ну, от нее-то пришлось через окошко удирать, сказал Андрей.
Народищу — тьма, никогда еще, кажется, не бывало столько. Хотели, как и в начале стачки, выгоду из сходки извлечь лавочники, выкатили тележки со всяческой снедью. От них отворачивались — за месяц обнищали вконец. А те, у кого еще оставались кое-какие грошики, покупать стеснялись. Только для детишек брали по сахарному пряничку, заворачивали в носовой платок.
С пенька Балашов крикнул:
— Товарищи! Мы снова на Талке! Победа наша! Ура!
Сказал, что из Москвы, из Рыбинска, еще из никому не ведомого села Тюгаева прислано в помощь нам тысяча пятьсот рублей. — В первую голову будем тем выдавать, кто раненный, прошу поднять руки.
Таких оказалось более тридцати.
— Многодетным пособим, конечно, — прибавил еще Странник.
Настала очередь Андрея. Очень волновался. Но слушали внимательно. Призвал не работать, пока фабриканты не удовлетворят всех требований, и еще добавить к требованиям, чтобы всех арестованных, до единого, выпустили. А насчет необузданных вспышек, поджогов и прочего — надо бы удержаться, говорил он.
Когда закончил, подошел давний знакомый с бурылинской фабрики, Егор Демин, жил неподалеку, частенько виделись.