Гордеев кивает в сторону тропинки, ведущей в парк. Я обгоняю его, а потом мы ровняемся и вышагиваем по улице по хрустящей листве.
— Знаешь, — предаюсь воспоминаниям. — В детском доме ходила легенда, что если запустить тысячу мыльных пузырей, то исполнится твое желание.
— И что? Ты смогла исполнить свое желание? — Глеб поглядывает на меня, замедляя шаг.
— Нет, — жму плечами. — У меня никогда не было мыльных пузырей, чтобы попробовать.
— Не дело, — заявляет он. — Жди меня тут.
— Что?
Осознать происходящее не успеваю, Глеб убегает в магазин на углу, оставив меня стоять в одиночестве. А уже через несколько минут он возвращается с двумя флакушками мыльных пузырей. Смотрю на него, и снова задаюсь вопросом, всегда ли этот парень жил в роскошном особняке, где жила и я? Разве он не был мрачным, угрюмым и неразговорчивым? Когда же я упустила момент его взросления? И почему мы не смогли нормально поговорить раньше…
— Ты серьезно?
— Бери, надо попробовать, — на его губах играет улыбка, такая же теплая, как сегодняшний осенний день. И я беру тюбик, вытаскиваю оттуда пузырьковую палочку, и дую, наверное, первый раз в жизни.
— Блин, — смущенно произношу, поражаясь, почему шарики так быстро лопаются, стоит мне только активнее начать дуть.
— Слушай, я тоже не профи в этом деле. Но у меня хотя бы до земли успевают долететь, — подтрунивает Глеб.
— Сейчас еще посмотрим: кто, кого! — уверенно заявляю и совершаю очередную попытку.
Палочка снова пропитывается мыльным раствором, и я, сосредоточенно закусив губу, дую.
— О! Смотри! — от восторга прикрикиваю, когда огромный пузырек взлетает в воздух, и переливается, от попаданий на него лучей солнца.
— Осталось девятьсот девяносто девять, — шутливой интонацией произносит Гордеев.
— Я буду до пенсии этим заниматься.
— Ладно, так уж и быть! Помогу тебя. — И мы, как два озорных ребенка, заполняем улицу прозрачными шариками.
Но самое забавное в другом: мы действительно ощущаем себя детьми. Теми самыми, которые должны были подружиться восемь лет назад, и играть в огромном дворе особняка днем, а вечером рассказывая под фонарем страшилки. Вот только когда я пересекла порог нового дома, не только мое детство закончилось, и Глеба тоже. Я всегда знала, что он улыбался, смеялся, был озорным мальчишкой, правда до меня.
— Твое желание должно исполниться, — говорит Гордеев, выбрасывая в урну пустые тюбики от пузырей.
— Надеюсь, — мне немного грустно, потому что больше всего на свете я хочу быть свободной. Вырваться из-под оков чьих-то ожиданий.
— Что там у нас дальше по списку обязательных дел, которые нужно исполнить до наступления зимы? — Глеб будто считывает мои эмоции и не задает лишних вопросов. Мне даже приятно, что он не давит, наоборот терпеливо ждет. Сказать по правде, я тоже жду. Мне почему-то кажется, у него есть, что мне рассказать.
— Не знаю, — неуверенно отвечаю, взглянув на Гордеева. Мы идем медленным шагом вдоль аллеи, наслаждаясь прогулкой.
— Тогда предлагаю вкусно поесть.
— Мне нравится, — с улыбкой говорю я.
Наши руки с Глебом случайно соприкасаются, и он вдруг переплетает наши пальцы. И делает это так с одной стороны обыденно, а с другой, будто не хочет акцентировать мое внимание, что мы стали ближе. Я смущенно прикусываю губу и отвожу взгляд, ощущая, как щеки накрывает легкий румянец.
Это же точно не сон? Мне так страшно потерять то прекрасное, что я неожиданно приобрела.
Обедаем в итоге в закусочной, Глеб выбирает шаурму, а я суп. Хотя мне тоже охота поесть вредной еды, но пока не определюсь точно насчет своего будущего, не рискую набирать лишние калории.
— Бери, — и словно дьявол, Гордеев начинает пытаться накормить меня картошкой фри. Протягивает ломтик к моим губам и смотрит заговорщическим взглядом, мол отказы не принимаются.
— Я не ем такое, ты же знаешь.
— Почему?
— Там двести семьдесят шесть калорий, — чеканю информацию из справочника. Глеб закатывает глаза, отложив картошку.
— Прекращай, а то чокнешься.
— Для балерины ее вес — это… — с придыханием произношу, но Гордеев меня перебивает.
— Я много читал про балет и знаю, что вес не всегда и не для всех важен.
— Но нам говорили… — пытаюсь аргументировать. — Твоя мама…
— Моя мать сбрендила и она не тот человек, который может тебя чему-то учить. В конце концов, Даша, — с его губ слетает тяжелый вздох. — Ты уверена, что в балете самое главное это не есть картошку фри? Может важнее другое? Например, чтобы сердце пело в унисон с танцем. Или…
— Чтобы кто-то приходил смотреть на тебя, и его глаза горели, — сглотнув, шепчу себе под нос.
Наверное, не стоило это говорить. Да и фраза прозвучала как-то в укор что ли, будто я предъявляю претензию Глебу. Мне сразу вспомнились букеты с черными розами, насмешливые взгляды, ухмылка на его лице. Сложно, конечно, в одночасье вычеркнуть прошлое и зажить счастливым настоящим. Поверить в это настоящее.
С другой стороны, мне и самой как-то неловко за свой тон. Сердце сжимается, и чтобы успокоить его волнительные ритмы, я хватаю эту несчастную картошку и кладу в рот. Жарено-соленый привкус обволакивает язык, но отдаю должное, это вкусно! Настолько, что мне хочется еще и даже тревога переходит на задний план.
— Даша, — Гордеев подает голос спустя, пожалуй, минуту, если не больше. Я вздрагиваю, отчего-то боясь услышать плохое.
— Вкусно, ты прав, — отгораживаюсь от старой темы и снова тянусь за проклятой картошкой. Правд Глеб вдруг касается моей руки, не дав взять ломтик.
— Я буду приходить к тебе, — так мягко и заботливо произносит он. — Я и раньше всегда смотрел на тебя с горящими глазами. И мне правда неважно, сколько людей будет в зале и какой у тебя будет вес. Знаю, что танцевать для одного зрителя не комильфо, но обещаю, что мы соберем твою личную фанбазу.
— Глеб… — к глазам подступают слезы, у меня даже губы дрожать начинают.
— Просто делай то, что тебе хочется самой. Угу? Хочешь, есть картошку, ешь! Хочешь танцевать, танцуй! Хочешь стать футболисткой, становись. Не нужно делать что-то в угоду кому-то слышишь? Самое важное это вот тут, — он бьет себя ладонью по груди. — И ты должна слушать в первую очередь этот орган, а не остальных.
— Глеб…
— Всегда хотел тебе это сказать, но не находилось случая. Так что…
Склонив голову, я смахиваю слезу, которая предательски скатилась по щеке. Но это слезы счастья, того о котором я так долго мечтала. У меня появился друг. Нет! У меня появился особенный человек. Моя семья. Наконец-то я не одна.
— Спасибо, Глеб.
Глава 30 — Даша
— Поехали? — Глеб крутит в руке брелок от машины, стоя в коридоре нашего летнего домика. Я еще раз оглядываю себя в зеркало, наношу тинт на губы и делаю глубокий вдох.
— Ты уверен, что хочешь прийти в универ так рано? — на всякий случай уточняю, ведь у Глеба нет первой пары. Он решил ехать со мной, чтобы мне не было одиноко в дороге, а потом и в холле. Он вообще как-то изменился за последние несколько дней, стал таким заботливым, приветливым. И, несмотря на всю его напыщенность, Гордеев соблюдает определенную дистанцию. Нет, конечно, он лезет обниматься и поцеловать, но дальше не заходит. Хотя я была уверена, что такие парни как Глеб не готовы для отношений “держу ее за руку, и мне этого хватает”.
— Конечно, пошли, — он выходит первым, я иду следом.
Сегодня довольно ветрено, надо было надеть шарф. Правда, не только это мысль заставляет меня тревожиться: из особняка выходит мать Глеба. Она ведет за руку ту девочку, которую недавно удочерила. И мне при виде них становится горько. Не столько за то, что меня отодвинули, сколько за судьбу этой малышки. Ведь она повторит мой опыт и повезет, если у нее не окажется травмы.
Кукла… Игрушка, в руках мастера.
С нами — детьми из приюта можно делать, что угодно. Даже ломать.
Глеб тоже раздражается. У него аж по скулам желваки бегать начинают. И взгляд становится такой непроницаемый, холодный, как раньше, до момента нашей близости. Он будто снова закрывается ото всех, погружая свой мир в невидимый купол.
Анна Евгеньевна садится в машину, ее новая подопечная тоже, а уже через несколько минут черный мерин скрывается за пределами дома.
— Глеб, — подхожу к нему, но не успеваю взять за руку, он отходит раньше. Открывает пассажирскую дверь и кивком намекает, чтобы я садилась в салон.
— Поехали, а то опоздаешь, — настроение у Гордеева явно упало до плинтуса.
— А может, не поедем никуда? — я еще ни разу не прогуливала занятия и такое предложение даже для меня в новинку. Но хочется приободрить Глеба, так как он приободряет меня.
— Не стоит. Все нормально, поехали. Стены дома знаний — творят чудеса!
Спорить не решаюсь, да и может Гордеев прав, учеба все-таки неплохо отвлекает.
До универа мы едем молча, вернее слушаем радио. Ведущий шутит на тему погоды и свиданий, иногда я так поддаюсь его настроению, что тихонько хихикаю. Глеб тоже улыбается, коротко, довольно сдержанно, но улыбается! Что-то мне подсказывает, что не из-за шуток, а потому что на меня поглядывает. От этого на сердце становится хорошо.
На парковке к моменту нашего приезда, свободных мест остается немного. Гордеев паркуется в боковом “карманчике”, и выходит на улицу первым. Ветер здесь похлеще, чем возле нашего дома, и я снова ежусь. Поднимаю плечи, в надежде, немного укрыться от прохлады.
— Дашка, — зовет Глеб, оглядываюсь и замечаю у него в руках черный шарф. Мужской, в классическом стиле, который он редко одевает. Гордеев подходит ко мне и вдруг накидывает этот шарф на мою шею, заботливо завязывая вокруг.
— Не мерзни, — с теплотой в голосе произносит он. Этот жест выглядит таким заботливым, что у меня невольно к глазам слезы подступают, настолько это оказывается приятно, когда тебе вот так кто-то шарф одевает. Приходится несколько раз моргнуть, чтобы скрыть нахлынувшие чувства.