Этот поцелуй зарождает огонь в груди. Огонь надежды, что все плохое теперь должно остаться позади. Я вкладываю в него поцелуй свое признание, что готов отдать ради Дашки все, даже жизнь.
А еще в нем страсть. Настолько оглушительная, что я перестаю контролировать себя и свои действия: подхватываю Дашу под бедра, поднимаю, и кружу в воздухе. Это становится фатальной ошибкой, она прерывает наш поцелуй.
— Глеб! — вижу в ее глазах смущение, и ту самую улыбку, которую она изредка мне дарила. — Поставь меня на землю, ты чего? Все же смотрят.
— Да и плевать, — отмахиваюсь я, продолжая кружить Дашку, пока машина позади не издает громкий сигнал. Нам приходится отойти, и я все-таки отпускаю свою Приму.
Она спешно поправляет одежду, то и дело, кусая губы, которые я целовал. Мне бы хотелось еще к ним прильнуть, вообще уехать, так далеко, насколько это возможно. Чтобы никто нас не смел прервать, если мы захотим утонуть в потоке любви.
— Мне на пары пора, — спохватывается Дашка. — Встретимся вечером. — Говорит робко она и словно Золушка, мчит на всех порах подальше от Принца. Правда, Принц из меня такой себе, скорее злодей какой-то, влюбленный монстр, это да.
Концерт проходит на «ура». В танце мы не допускаем ошибок, а гости дарят нам столько аплодисментов, что я и сам невольно улыбаюсь. Нет, сцена и прочая актерская муть, не мое. Мне больше по душе быть за кулисами, организовать что-то, чем репетиции и вот эти ненужные волнения, чтобы все прошло хорошо. Зато Дашке нравится. Она давно не сияла так, как сегодня. Улыбка не сходит с ее лица вплоть до того момента, пока мы не оказываемся в гримерке.
Когда Даша в зеркале замечает меня, почему-то перестает улыбаться. Может, это уже, конечно, моя фантазия сбоит. Я вдруг ловлю себя на мысли, что до одури боюсь потерять то, что сейчас между нами. Мне ведь давно не было настолько хорошо, что и сны хорошие начали сниться, и аппетит появился. Я вообще будто скинул с себя оковы прошлого, которые душили на протяжении восьми лет.
— Глеб, — Даша облокачивается о стул, несколько раз моргает, взгляд у нее становится виноватым. Не пойму, за что она себя винит?
— Ты была прекрасна, — говорю чистую правду, ведь я сам, стоя на сцене, настолько засмотрелся на нее, что, наверное, влюбился по второму кругу.
Её движения казались идеальными. Я не мог отвести взгляда от тонких ног, которые с легкостью искали опоры в воздухе. Балетный нежно-розовый хитон*, как крылья, придавал Дашке грацию, и она казалась существом с другой планеты — человеком, рожденным для того, чтобы танцевать. Мои мысли, пульс — всё сливалось в одном ритме с её плавными переходами и безупречными поворотами.
Моя Лерка никогда не танцевала так, как Даша. Они разные. Раньше, мне казалось, что приемная сестра пытается занять место моей родной сестры. Но сегодня, когда я находился вместе с ней на сцене, окончательно понял — Дашка изначально не могла быть моей сестрой.
Лера плохо танцевала, у нее не получилось многое, что греха таить, в ней не было ни грации, ни легкости. И как бы сильно они с матерью не пытались извернуться, уходить с головой в идиотские тренировки, Лерка не парила птицей. А Дашку балет принял с первого дня. Она может и сама не замечала, но даже простой взмах руки, у нее выходил настолько легко, невесомо, словно она рождена для этого танца.
Жаль, что я этого не заметил раньше.
— Глеб, — Даша вырывает меня из пучины дум. Она подходит ближе, берет меня за руку, но при этом держится будто на расстоянии. — Спасибо. Знаешь, пока я танцевала, ни разу не подумала о ноге или… твоей маме. Не помню, когда последний раз отдавалась танцу.
— Я буду всегда приходить к тебе, — наклонюсь к Дашке, касаюсь ее лба своим, отчего наше дыхание закручивается вихрем, сплетаясь воедино. — Я буду приносить тебе самые большие букеты цветов.
— Жаль, что все сложилось так, — ее реплика режет слух, она звучит настолько обреченно, словно нас столкнули с обрыва.
— О чем ты?
— Может, прогуляемся? — Дашка отстраняется, улыбка на ее лице выглядит больно натянутой. Но я не рискую отказаться.
— Все что пожелаете, моя госпожа. Нет, не так, моя Прима, — я делаю выпад, будто мы в средневековье, где принято кланяться перед знатными особами. Затем ухожу, дав возможность, Даше переодеться.
А когда она выходит, мы идем гулять. На улице срывается первый снег, что крайне необычно для октября в наших краях. Он красиво парит в воздухе, особенно в местах, освещенных фонарями. Эти маленькие шестилучевые снежинки создают романтизм прогулке.
Я беру Дашу за руку, иногда приобнимаю, а иногда она совсем как ребенок, запрыгивает на бордюр, пытаясь сохранить равновесие. Хотя как пытаясь? У нее идеально выходит. Даже красиво. Я снова любуюсь. Пожалуй, мне не хватит целой жизни, чтобы любить эту девушку.
У нас все должно сложится. А если нет, то я буду бороться.
До последнего вздоха. Обещаю.
Примечание: Хитон — свободное платье, которое бывает разной длины и фасона.
___ Дорогие читатели! Спасибо большое за ваши комментарии к книге, я все читаю, но пока не успеваю отвечать. Мы с редакцией как обычно готовим новые книги к печати, на это уходит очень много времени. Прошу вас не обижаться и если что, заглядывать ко мне на канал в телегу, там я стараюсь отвечать всем. Еще раз спасибо за поддержку! На этой неделе мы скорее всего зафиналим историю.)
Глава 36 — Глеб
На следующий день я встаю поздно. Впервые за неделю хоть поспал нормально, перестал терзаться, решил, что у нас с Дашкой наконец-то все налаживается. Да и вечером, когда мы пришли домой, так долго целовались у дверей ее спальни. Я даже невольно скользнул ей под кофту, и чуть не добрался до застежки бюстгальтера. Честно сказать, мое терпение дает сбой. Уж больно наши поцелуи возбуждают. Вовремя остановился, да и Даша сразу оттолкнула меня.
Правда, она посмотрела с таким надрывом, что я невольно отшатнулся. Неужели слишком тороплю события? Сказать по правде, обычно с девушками у нас происходил секс довольно быстро: одно, максимум два свидания и готово. Я как-то привык к такому, а тут постоянно кажется, что если пойду дальше, оттолкну Дашку, отверну от себя. Поэтому и жду, не давлю на нее. В конце концов, без секса еще никто не умирал.
На этой ноте мы расходимся по комнатам, а уже на следующий день, происходит то, что вводит меня в шок. Нет, шок это даже еще тихо сказано.
Я принимаю душ, одеваюсь и выхожу на кухню. Успеваю сварганить нам два омлета, и сделать кофе.
— Даш! — кричу ей, словно порядочная женушка. Сам от себя поражаюсь, но мне нравится происходящее, нравится заботиться об этой девушке. Рядом с ней я меняюсь.
Когда Дашка не отвечает, иду сам к ней. Тихонько стучу, один, два, три раза, а не получив ответа, нагло поворачиваю ручку. “Вот же соня”, — думаю про себя. Вот только в комнате никого. Кровать заправлена, в открытом ящике, в котором до этого висели вещи — пусто. И я уже планирую набрать Даше, почему-то на сердце сразу становится неспокойно от увиденного, но на ее кровати замечаю записку.
Беру клочок бумаги, где-то в глубине души мне не хочется его разворачивать. Это вроде дурного предчувствия, несмотря на то, что я в такие штуки в принципе не верю. Ровным почерком, а Дашкин почерк я узнаю из тысячи, она пишет обратным наклоном, там строки, адресованные мне.
“Глеб, наверное, мне не стоило так вероломно врываться в твое прошлое… Но мама настояла и рассказала про Леру. А еще она показала ту записку, где ты признаешься в своих чувствах. Если бы я только знала, как тяжело тебе находится рядом со мной, видеть меня на сцене, в собственном доме, рядом с твоей мамой, я бы, наверное, сбежала.
Ты подарил мне надежду, ощущение значимости. Никто и никогда не делал для меня и половины того, что сделал ты. Я поняла, что люблю тебя. Полюбила с детства, как только увидела у фонтана. И больше всего на свете я желаю тебе счастья, такого чтобы дух захватывал, чтобы ты засыпал и просыпался с мыслями о чем-то хорошем. Чтобы девушка, которая окажется рядом с тобой, научила тебя летать. Заставила вновь поверить в то, что мир прекрасен, как и ты. Я не встречала людей, прекрасней тебя. И это далеко не про внешность. Глеб, твоя душа светится, как бы сильно ты не пытался окутывать ее личной тьмой.
Поэтому я принимаю последнюю помощь от твоей мамы.
Прости меня, если сможешь. И пожалуйста, ни в чем себя не вини.
Прощай.
Даша.”
От прочитанного у меня перехватывает дыхание, приходится сесть, чтобы все как следует взвесить. Грудная клетка шалит от спазма, меня будто ударили со всей силы, и продолжаю бить. Руки сжимаются в кулаки, зубы скрепят, и я не пойму толком, пелена перед глазами или это страх потери. Кто-то будто закрашивает реальность черными красками, возвращая меня в тюрьму, которую я сам себе возвел восемь лет назад.
Даша узнала про Леру. Мать постаралась. И показала ей какую-то записку, о которой я уже и сам не помню. Надо что-то делать. Куда-то бежать. Исправлять ошибки.
Подскакиваю резко с кровати, бросив послание на пол, и мчусь в дом — к матери. У меня едва не валит пар из ушей, до того становится мерзко от происходящего. Всю жизнь мама винила меня в смерти сестры, говорила, что это я поздно позвал на помощь, потом притащила ребенка и пыталась слепить из нее Леру.
И вроде я уже смирился с ее заскоками, но она вновь пытается разрушить меня. Забрать то единственное, что я хранил в сердце, что не давало рухнуть и поверить в собственную никчемность.
В кабинет матери, врываюсь беспардонно. Девчонка, ее новая дочь, аж подпрыгивает на кожаном диване. Смотрит на меня испуганным зверьком, но я ее не замечаю. Подхожу сразу к маме, упираюсь по обе стороны ее стула руками, нависнув коршуном над ней.
— Что ты наплела Даше? — без всяких приветствий спрашиваю я. Она не моргает, и вообще отводит взгляд в сторону, при этом продолжая покручивать на пальце кольцо.