– Нет, – твёрдо прерывает меня Слава и заключает в объятия. – Этому уроду не избежать наказания. Без вариантов. Пожалуйста, не беспокойся. Дождёмся Колю, а уже потом будем делать какие-либо выводы.
– Да. Да, ты прав.
Но я уже не в состоянии избавиться от тревоги до того момента, пока в дверь не звонят. Этому монстру всегда всё сходило с рук, вдруг он и сейчас придумал, как выкрутиться?
Тогда мы просто уедем из страны. Да. И плевать на всё.
Николай успевает как раз к ужину, и мы все рассаживаемся за столом тесной кухоньки. Притрагиваться к еде не спешит никто. Слава выглядит беззаботным и весёлым, но я знаю, что он беспокоится не меньше моего, Коля же хмур, словно не знает, как сообщить свои новости. Что, конечно же, добавляет волнений.
– В общем-то, – выдохнув, наконец, произносит Коля, и я вся вытягиваюсь стрункой. – Как не изгаляйся, по-другому новость не сообщить. Твой отец, Слава, и твой муж, Ярослава, умер. Повесился в камере предварительного заключения. Вот и всё.
Всё? Повесился? Сам?
– Сам? – интересует Славу тот же вопрос.
Я бросаю взгляд на него и вижу его слегка побледневшее лицо.
– Очень сомневаюсь, – ещё сильней хмурится Коля. – Скорее всего кто-то побоялся, что Серов расскажет лишнего и поспешил подчистить концы. Следователь, который занимался этим делом рвёт и мечет – смерть Серова похерила ему все планы на поимку преступника покрупней.
– Так, – теперь хмурится и Слава. – Его убийство не означает проблемы для нас? Для… Яси?
– Не думаю. Слава не вникала в дела мужа, она обыкновенная молодая жена не чистого на руку бизнесмена. Нет, её не тронут, но бизнес выкупить захотят – наследница именно она. Так что, Слава, – обращается он ко мне, – подумай, что делать с фирмой. И с домом. Завтра я займусь всеми бумагами, а сейчас… Пойду. Спасибо за ужин.
За тот, к которому никто не притронулся?
– Коля, – окликаю я его, когда мы уже распрощались, стоя в коридоре. – Ты всё исправил. Загляни в своё прошлое и отпусти его. Ты заслуживаешь счастья, потому что ты невероятно добрый человек.
Коля не весело усмехается и, благодарно кивнув, выходит за дверь.
Мы со Славой возвращаемся в зал, я встаю напротив окна, а через минуту чувствую тепло рук на своём животе и груди на спине Славы.
– Как ты? – шёпотом спрашиваю я. Если честно, я сама не верю, что Свята больше нет в живых.
– Ещё не понял.
– Я хочу, как можно скорее избавится от фирмы и дома. Чтобы ничего не напоминало… Что думаешь?
– Согласен.
– Знаешь, я однажды представила, как убиваю его, – тихо признаюсь я.
– Я тоже об этом думал. Знал, что ты поймёшь меня и дождёшься из тюрьмы.
Я резко разворачиваюсь к нему лицом и прячусь на его груди.
– Хорошо, что мы этого не сделали. Понимаешь, что это значит? – подминаю я лицо, заглядывая в самые красивые глаза на свете. – То, что мы не уподобились ему, как он ни старался. Слав, он делал всё, чтобы ты его возненавидел. Делал всё, чтобы его возненавидела и я. Но сотворить из нас монстров, каким он был сам, он не смог! Он вытравливал из нас любовь, потому что сам не умел любить, но просчитался. Да, мы с тобой были на грани, но то светлое, что существовало в нас с самого рождения, ему уничтожить не удалось. Ты же понимаешь о чём я? Это очень важно, Слав.
– Пытаюсь, Ясь.
– Твой отец давно перестал быть человеком, если когда-то им был, и своим отношением убивал человека и в тебе. Но ты оказался куда сильнее обстоятельств, Слава. И я очень этому рада. Больше некого ненавидеть, ты свободен, понимаешь?
– Благодаря тебе.
– Благодаря своему большому сердцу, в которое ты смело впустил любовь, – коснувшись его щеки, поправляю я его.
– Яська, ты невероятная, знаешь ведь?
– Опять же – всё любовь, – ласково улыбаюсь я. – Она способна на многое, если не на всё. И я счастлива, что ты передумал от неё бежать.
– Теперь, если бежать, то только на встречу. Я навсегда твой, Ясь.
– А я навсегда твоя.
Эпилог
Спустя семь лет, июнь…
– Это точно обязательно? – интересуюсь я, после того, как неловко, из-за начавшего свой отчёт девятого месяца беременности, выбираюсь из машины, а Слава демонстрирует мне в своих руках повязку на глаза.
– Мам, мы же будем тебя провожать! – авторитетно, на правах старшего ребёнка, заявляет Митя, появляясь с одной стороны от меня.
А со второй тут же появляется его младший братик, Коля:
– Все вместе!
Кстати, его старший тёзка, собственно в честь кого он и был назван в знак нашей бесконечной благодарности другу, тоже находится здесь. Стоит в компании своей молодой жены у входа в галерею и улыбается так, словно знает, что за сюрприз мне приготовил мой любимый мужчина.
Кажется, я единственная кто не в курсе, что меня ожидает на выставке собственного мужа, уже весьма знаменитого и востребованного фотографа.
Доверяюсь своим мужчинам и терпеливо ожидаю, когда Слава завяжет мне глаза.
– О, Ясечька, тебе понравится! Мне так уже и со слов нравится!
Восторженный возглас бабушки моих детей лишь подтверждает мои подозрения. Впрочем, меня радует, что мама Славы, после стольких лет добровольного заточения в нашем общем доме, решилась пойти на выставку сына. Она вполне была довольна проводить всё своё время с внуками, в компании которых буквально расцветала, но выходить куда-то в свет не горела желанием. Потому то, что сегодня она одела красивое платье, сделала причёску, нанесла макияж и приехала сюда – настоящий прогресс!
Кстати, моя свекровь за последние годы очень сдружилась с Зоей, которая сейчас где-то позади наших спин, причитает о том, что не обязательно было её приглашать на такое торжество и вообще она отродясь не выглядела такой красивой, благодаря стараниям Алины Петровны.
Я тихо улыбаюсь, осторожно ступая туда, куда меня ведут наши со Славой парни.
Понимаю, что мы уже внутри помещения, когда слуха касается ненавязчивая мелодия музыкального сопровождения и приглушённые голоса гостей.
– Готова, любовь моя? – обхватив пальцами мои плечи со стороны спины, обжигает Слава мое ухо горячим шёпотом.
– Ужасно готова! – шучу я, ощущая, как от волнения повышается пульс.
Слава возвращает мне зрение и первое, что мне бросается в глаза – это давнишнее фото с теннисисткой. Хрупкая внешне, но сильная внутри, девушка в ореоле тёплого солнца, готовящаяся к подаче.
– Помнишь, я говорил о своей личной коллекции?
– Конечно, – выдыхаю я восторженно, осматриваясь по сторонам, замечая, как знакомые портреты, так и не знакомые. – Слава, это великолепно!
– Ты ещё не всё увидела, – хмыкает он и целует меня в макушку. – Пойдём.
Большой, просто огромный, зал, разделяют разной ширины перегородки, на которых, помимо бесконечных стен, крепились выставочные фотографии. Мы прибываем, как я понимаю, в самом первом отделении из важных для самого фотографа. Затем и нужна была повязка.
– Пойдёмте, мальчики, – берёт за руки внуков Алина Петровна. – Оставим ваших родителей наедине. По дороге сюда я видела то, на что стоит посмотреть повнимательнее.
Я успеваю взлохматить тёмную шевелюру Коли, прежде чем мальчики и женщины сворачивают в другую сторону. А при переходе в следующую зону теряю дар речи…
Она полностью посвящена мне, и ни одной из выставочных фотографий я не видела ни разу!
– Как? – только и выдыхаю я.
– Ты не знала, что я тебя фотографирую, – отвечает Слава просто, пожимая плечами.
Да, ни на одном снимке я не смотрю в кадр.
Вот мне семь лет, я высоко взлетаю к небу и хохочу закрыв глаза, в кадре видны сильные руки папы. Кажется, именно на том пикнике, устроенном родителями, Слава впервые взял в руки семейный фотоаппарат. Вот мне уже примерно десять, снимок со спины, на котором я с разбега прыгаю в озеро, широко расставив руки и ноги в разные стороны, хотя ноги здесь вообще отдельная история – так они забавно перекошены. Одиннадцать, Слава только-только сообщил мне, что отец отправляет его учиться за границу, он якобы пошёл вниз за газировкой, а я подошла к окну и смотрела в него невидящем взглядом, осознавая, что больше не смогу видеть друга так часто, как хотелось бы. Мне тринадцать, я только что впервые дала достойный отпор Изи и её припевалам и теперь с полыхающим лицом, но гордо выпрямленной спиной стою на носу яхты, обхватив пальцами металлический поручень и закрыв глаза. Очень красивое фото вышло, даже не смотря на пунцовый цвет моего лица. Пятнадцать – я в полёте с лошади в грязь того самого пруда. Следующий снимок о том же, только я уже стою с головы до ног в грязи, зажмурившись и сжав кулаки от злости. Семнадцать – та памятная вечеринка на новый год, я ещё не знаю, что Слава уже здесь, двигаюсь за алкоголем держа за руку Антона, который находится не в фокусе, впрочем, как и остальной народ. Всё размыто, кроме моей фигуры в ярком платье, и на лице чётко читается волнение, потому что я кое-кого жду. Мне двадцать лет – я присела на корточки с лейкой в руке у ванны, в которой стоит малыш Митя весь усыпанный мукой. Я нежно улыбаюсь, потому что снова счастлива. Двадцать три – я ласково улыбаюсь одной из участниц группы поддержки от домашнего насилия, касаясь её плеча. Мы стоим у её мольберта, потому что боремся с последствиями при помощи рисования. Моя первая и безумно дорогая сердцу группа, которую я курировала. На следующем снимке мне двадцать пять и меня только что расстреляли запалом снежков собственные сыновья от чего я, похоже, безумно счастлива. И, наконец, мне двадцать семь, я закусываю уголок нижней губы и касаюсь пальцами экрана ультразвука, только что узнав, что у нас со Славой родится дочь…
– Слава… – только и выдыхаю я, когда смотрю в любимые глаза.
Он улыбается и делает шаг ко мне навстречу, чтобы нежно коснуться губами моего виска.
– Ого! – присвистывает наш старший сын, забегая к нам в зону. – Пап, да ты был помешен на маме с самого детства!