Эта обзорная прогулка по вокзалу была типичным примером промежуточного состояния ума. Мне удалось выйти за ворота Тергара и покинуть город, но пока не довелось спать в общественном месте и выпрашивать еду. Я покинул дом, но еще не стал бездомным. Я мечтал отказаться от монашеских одежд, но все еще выглядел как тибетский лама. Обходя вокзал, неспешно и осторожно, я предполагал, что какое-то место покажется мне достаточно безопасным, и как только я окажусь там, волны дискомфорта утихнут.
Я чувствовал себя точно так же, когда забрался в такси и когда наконец сел на лавку в поезде, словно это место, произвольно выбранная точка в пространстве, избавит меня от чувства потерянности. Этого не произошло, но нам часто кажется, что прибытие в заранее установленную точку назначения в конце концов успокоит умственное возбуждение, вызванное пребыванием между чем-то и чем-то. Мы поддаемся этой иллюзии, когда не знаем непрерывности осознавания – или когда знаем, но все равно утрачиваем с ней связь.
В рамках этой жизни я нахожусь в бардо перемен, перехода, непостоянства. Я не умер на пути в Варанаси, и внешние формы, которые определяют Мингьюра Ринпоче, не распались. Но я уже не был и точно тем же человеком, что покинул Тергар. Я провел ночь, не похожую ни на одну из тех, что были раньше, но это не превратило меня в привидение, или бесплотный дух, или любую другую форму, которая может проявиться после того, как тело умрет. Между Бодхгаей и вокзалом в Гае я находился в промежутке. Между Гаей и Варанаси я был в промежутке. За последние двенадцать часов мое спокойствие не раз подвергалось испытанию. Но я держался, веря в то, что эти состояния ума были временными, как и сама жизнь, как и дыхание. С того момента, как я покинул Тергар, я буквально находился в промежутке. Даже когда сел на поезд, а потом на лавку, я был в промежутке – как и сейчас, когда бродил кругами по вокзалу. Но подлинное значение понятия «в промежутке» не имеет ничего общего с физическим местоположением. Оно, скорее, обозначает тревогу, вызванную тем, что мы вышли из зоны комфорта и пока не оказались там, где к нам вернулось бы спокойствие.
В буквальном описании бардо промежуточное состояние описывает бесплотное, нематериальное состояние существа, которое находится в процессе обретения материальной формы. Оно стремится снова обрести тело. Сейчас, в своей физической форме, мы уже знаем, что в целом переживание себя как ничто и никто – просто невыносимо. Мы, люди, в самом деле не готовы к такому переживанию, пока не пробудимся и не осознаем, что это переходное и изменчивое состояние и есть наш подлинный дом.
Но все же мы всегда пребываем в состоянии незнания и неопределенности. Это суть существования. В повседневной жизни бардо становления проявляется как обостренное чувство разлома, когда все рушится, и мы не понимаем, что происходит. На самом деле основополагающие условия всегда одни и те же, испытываем ли мы неопределенность или нет. Меняется лишь наше восприятие. Когда я сел в такси в Бодхгае, моя тревога утихла, хотя едва ли было безопасно нестись сквозь ночь на скорости, превышающей все ограничения. Когда я стоял на платформе в ожидании поезда, мне казалось, что мое волнение уляжется, как только я окажусь в нем. Но вместо этого меня расплющило о дверь человеческими телами, и беспокойство лишь усилилось. Я предполагал, что станет лучше, когда для меня нашлось местечко на полу, но постоянный контакт с незнакомцами, которые падали на меня, вызвал во мне чувство отчуждения и раздражения. Когда я наконец сел на лавку, стало удобнее, но вскоре после этого я впал в панику, услышав внезапный гудок поезда.
В разговоре мы часто используем такие понятия, как начало и конец. Мы начинаем и заканчиваем поездку на поезде, телефонный звонок, день. Мы начинаем и заканчиваем тренировку, отпуск или отношения. Мы говорим о бардо этой жизни и о бардо умирания, за которым следует похожий на сновидение переход, бардо дхарматы и потом – бардо становления. Но когда мы выходим за пределы удобства языка и категорий, каждая секунда превращается в бардо становления. Становления и снова становления. Все явления всегда пребывают в процессе становления. Так устроена реальность. Когда мы обращаем внимание на тонкие переходы эмоций, телесные изменения, изменения в общественных обстоятельствах или окружающей среде, развитии языка, искусства или политики, мы видим, что все всегда меняется, умирает и возникает.
Я думал, что за одну ночь смогу стать садху, странствующим йогином, и сразу же отброшу все свои роли. Но я неверно оценивал то, насколько глубоко все эти идентичности проникли в мое тело. Я по-прежнему верил, что мой план «подбросить дров в огонь» сработает: я смогу переродиться, если сожгу эго, которое влияет на мои чувства. Без веры в возможность обновления мы не можем извлечь максимальную пользу от ежедневного умирания. Пока я размышлял, где бы мне присесть, я отказался от иллюзии, что это будет безопасное место, где я смогу обрести умственное спокойствие. Я где-нибудь сяду, но это место не станет моим убежищем. Я продолжал кружить по вокзалу, повторяя про себя, что цикл сансары не предопределен и мы не обречены на его унылое и мучительное повторение.
Я размышлял о своих друзьях, которые прошли в жизни через переломные моменты и радикальные изменения, в результате чего их мир не перевернулся с ног на голову. «Но и мой мир не перевернулся с ног на голову», – возражал я себе. Очевидно, что я сам намеренно опрокинул его; но, по сути, я лишь совершенствовал процесс, в который был вовлечен всю свою жизнь. Да, я подкидываю дрова в огонь, но он горит уже много лет. Я не меняю направление. Я собираюсь сжечь внешние идентичности, но на глубоком, очень важном уровне этот ретрит – продолжение, усиление тех самых устремлений, которые определяют мою жизнь.
Один знакомый моего возраста постоянно менял работу – иногда уходил сам, иногда его увольняли. Я не видел его несколько лет, а потом перед моим уходом в ретрит он приехал ко мне. На этот раз он управлял успешным вертолетным бизнесом. Сначала он брал уроки, чтобы получить лицензию пилота. Потом арендовал вертолет и выполнял чартерные рейсы. Теперь у него четыре своих вертолета и десять сотрудников. Я спросил, что привело его к успеху после стольких злоключений. Он объяснил, что всегда был слишком гордым и боялся поражения. «Пока я не оказался готов потерпеть неудачу, по-настоящему с треском провалиться, я ничего не мог сделать».
Сейчас, когда я в который раз обходил вокзал в Варанаси, я спросил себя, готов ли я потерпеть неудачу, пережить фиаско. Но все, что я мог вообразить в качестве провала, – это вернуться в монастырь. Я также подумал о знакомой женщине, которая была замужем за алкоголиком. После стольких ужасно трудных лет ее муж вступил в программу двенадцати шагов и бросил пить. Она с таким оптимизмом смотрела на их новую жизнь. Потом, год спустя, они расстались. Эта женщина объяснила: «Пока мой муж пил, я всегда была лучше, чем он. Как только он бросил пить, я уже не могла во всем винить его и чувствовать свое превосходство». Потом она сказала, что они с мужем все еще близки и обсуждают возможность снова сойтись.
«Что для этого должно произойти?» – спросил я.
Она ответила: «Мне надо принять то, что я достойна любви кого-то лучшего, чем алкоголик».
Я спросил: «А как сейчас?»
«Я работаю над этим», – ответила она.
Мне понравился ее ответ, и теперь я думал: «Я тоже работаю над этим». Работаю над тем, чтобы увидеть, каким образом мне выражали почтение и делали меня особенным; работаю над тем, чтобы позволить этому быть в осознавании. Не отталкивай. Не притягивай. И над тем, чтобы увидеть потребность в своего рода защите, которую давали мне мои помощники, хотя я только сейчас начинал понимать, насколько стал зависим от этого.
Мое ощущение потерянности не уменьшилось даже после того, как я изучил планировку вокзала. Я посмотрел на часы. Почти одиннадцать утра. Скоро мое письмо обнаружат. В нем я написал:
…В ранние годы я обучался разными способами. То время, которое я проводил с отцом, посвящалось серьезной тренировке в медитации, но я не был в строгом ретрите. Это значит, я встречался с людьми, мог свободно уходить и приходить. Трехлетний ретрит в монастыре Шераб Линг, с другой стороны, я провел в полной изоляции. Наша группа из нескольких человек жила на огороженной территории, и мы не поддерживали никаких контактов с внешним миром, пока не закончился ретрит. Таковы две формы практики, но они не единственные. Как показал великий йогин Миларепа, есть еще традиция странствования, пребывания в труднодоступных пещерах и священных местах, без каких-либо планов или задач, просто непоколебимая приверженность пути пробуждения. Именно такой ретрит я буду практиковать в ближайшие годы.
Через несколько минут после того, как мое отсутствие обнаружат, об этом известят моего брата Цокньи Ринпоче и моего учителя Тай Ситу Ринпоче. Я представил себе своего дедушку девяносто трех лет, который, узнав о моем исчезновении, одобрительно ухмыляется беззубым ртом. Я не беспокоился о нем, потому что знал: он не будет беспокоиться обо мне. Его понимание, необъятное как небо, могло вместить все что угодно. Новость быстро распространится, люди начнут волноваться. Куда он отправился? Что он будет есть? Кто сообщит моей матери?
Я сел на каменный пол в зале ожидания. Попрошайки должны были оставаться вне вокзала. Некоторым из этих людей было некуда пойти, но другие были в Варанаси проездом и проводили здесь ночь или две в ожидании пересадки на другой поезд. Билеты на индийских железных дорогах так дешевы, что целые семьи могут путешествовать на расстояния в тысячи километров на похороны и свадьбы ради возможности вдоволь поесть.
Я скрестил ноги и сел с прямой спиной, рюкзак на коленях, руки на бедрах – совершенный образ дисциплинированного монаха. За исключением того, что сейчас я видел свою привязанность к этой роли. Через несколько минут я также заметил, что во мне с