Поднимаю, двигаю, опускаю.) В первое же утро у нас была запланирована поездка на лодке вдоль Ганга. Я вошел в лобби отеля, монахи и ученики приветствовали меня улыбками и сложенными у груди руками, а заодно и поклоном, некоторые поднесли белые церемониальные шарфы. (Поднимаю, двигаю, опускаю.) Я сел в лимузин, и меня отвезли к реке, где нас уже ждала большая лодка. Вышитая ткань и подушки украшали деревянное сиденье, предназначенное для меня. (Поднимаю, двигаю, опускаю.) Гребец вывел лодку далеко от берега, солнце окрасило известняковые ступени розовым, и люди стали собираться на берегу для утренних омовений. (Поднимаю, двигаю, опускаю.) Мы купили гирлянды из цветов календулы и бросили их в реку как подношение для тех, кто только что умер, а также поднесли зажженные свечи на пальмовых листьях, запустив их в воду.
Паломники приезжают издалека, чтобы искупаться в этом месте Ганга. Они приходят, чтобы очистить свои души (поднимаю, двигаю, опускаю) и освободиться от круговорота сансары. Смерть в Варанаси считается благословением, и гостиницы заполнены набожными индуистами, которые стекаются сюда, чтобы умереть и быть кремированными на берегу реки. Семьи, у которых есть такая возможность, привозят сюда усопших и кладут их тела на погребальные костры, чтобы пепел унесло в священные воды. В воздухе висит запах благовоний и горелой плоти. Мы вернулись в отель и сели за длинный стол в пышном саду, где официанты в тюрбанах подносили нам блюда со свежими фруктами, йогуртом, круассанами и латте. (Поднимаю, двигаю, опускаю.) Сейчас я заметил, что прошла всего лишь пара дней, как я покинул Тергар, но это воспоминание, казалось, принадлежит уже другим временам. Потом я подумал об одном из своих любимых учителей, Ньошуле Кхене Ринпоче. Никто никогда не ходил по этой земле с большей легкостью, чем он. Он двигался с грацией фигуриста. Казалось, его ступни не поднимаются и опускаются, а скользят. Из всех моих коренных учителей только он жил на улице как садху. Он был скромного происхождения и едва не погиб во время бегства из Тибета; он знал голод и просил подаяние. Титул кхен означает продвинутого практика, который также обладает глубоким знанием традиционных текстов. Поскольку его не распознали как тулку, реинкарнацию мастера, Ньошул Ринпоче не унаследовал обязанностей из прошлого, и у него было меньше формальных обязательств, чем у других именитых лам.
Я знал, что Кхен Ринпоче был особенно дорог моему отцу. Он никогда не говорил об этом, но простое упоминание Ньошула Кхена Ринпоче так явно наполняло его счастьем, при звуке этого имени на лице отца всегда появлялась самая радостная улыбка. Я встретил Кхена Ринпоче в 1991 году, когда мне было семнадцать лет. У меня был перерыв между первым трехлетним ретритом и следующим, и меня пригласили в Бутан на церемонию кремации великого мастера тибетского буддизма Дилго Кхьенце Ринпоче. Поскольку Кхен Ринпоче жил в Бутане, я встретился с ним. В тот раз я упомянул о своем желании учиться у него, но в итоге это случилось гораздо позже. Он жил на улицах задолго до того, как я стал его учеником, но я вырос, слушая истории о том, как Кхен Ринпоче решил стать нищим.
Как-то в конце 1960-х годов Шестнадцатый Кармапа, глава школы карма кагью тибетского буддизма, и Кхен Ринпоче были приглашены на конференцию в Дели, где собрались высокие ламы и представители монастырей. Целью встречи было обсуждение судьбы Тибета и тибетской общины в изгнании. Когда они столкнулись, Кармапа посмотрел на Кхена Ринпоче с большой любовью и сказал немного поддразнивающим тоном: «Вы кхенпо. Вам не стоит заниматься политикой». Ньошул Ринпоче принял это близко к сердцу. Вскоре после этого один монастырь попросил его стать личным наставником одного из их тулку. Кхен Ринпоче согласился. Тулку, которому было около двадцати лет, нужно было поехать в Калькутту, и он попросил Ньошула Кхена сопровождать его. Молодой человек забронировал номер в пятизвездочном отеле. Два или три дня спустя он сказал, что у него есть дела в городе. «Вы оставайтесь здесь, – сказал он своему наставнику, – а я приду через пару часов». Но так и не вернулся. У Кхена Ринпоче не было денег, а счет за проживание уже был весьма впечатляющим. Еще день или два спустя он объяснил ситуацию менеджеру отеля. Тот был в ярости, но в конце концов сказал: «Ты можешь мыть посуду и так отрабатывать долг».
Ньошул Кхен не говорил на хинди, но ему нравилась работа, и он спокойно жил в комнате для прислуги. Тем временем люди заволновались, куда он пропал. Спустя три недели его нашли в отеле, оплатили счета и вернули в монастырь. В этот момент он решил снова увидеть Шестнадцатого Кармапу и поехал в Румтек, главную резиденцию Его Святейшества в Сиккиме.
Кармапа сказал: «Кхенпо, вам так повезло. Вы знаете, почему вам повезло?»
Ньошул Ринпоче ответил: «Нет, не знаю. Почему же?»
«Потому что, – сказал ему Кармапа, – вас уволил тулку, и теперь вы свободны».
Кхенпо вернулся в свою комнату, все еще размышляя о том, почему же ему повезло. Он размышлял о своих встречах с Кармапой: «Сначала он сказал, что мне не стоит заниматься политикой. Теперь он говорит, что мне повезло». Неожиданно он подумал: «Я всю жизнь тренировался в искусстве превращать препятствия в возможности. Сегодня я наконец понял это. Я воспользуюсь тем, что у меня нет работы, нет денег и нет обязательств».
В этот момент он принял решение странствовать. В течение трех лет Ринпоче чередовал жизнь в монастыре с жизнью садху на улице. Все в Ньошуле Кхене вдохновляло меня: его способность грациозно ходить, постоянно удерживать осознавание, учить, а также жить, как нищий. Он умер двенадцать лет назад, и сейчас я скучал по нему больше, чем когда-либо прежде. Жаль, что я не расспросил его о жизни садху.
Я отошел от реки, чтобы подняться по узкой дорожке, которая вела на верх гхатов. В этом районе много магазинчиков с одеждой, и я остановился, чтобы купить одеяние садху. Я выбрал два отреза крашенного шафраном хлопка: один – чтобы обернуть вокруг талии как дхоти, другой – чтобы накинуть на плечи. Я не стал надевать их прямо в магазине, но положил в рюкзак. Пусть я дерзко отвечал царю Менандру, утверждая, что я – не мои одежды, но сейчас стало очевидно, что часть моей идентичности жила в отрезе бордового хлопка размером два на три метра. Несмотря на то что отказ от монашеских одежд мог означать смерть, к которой я так стремился, я просто не был к этому готов. Мне стало любопытно, сменил ли Кхен Ринпоче свои бордовые накидки на одеяние садху. Жаль, я не спросил. Интересно, были ли у него сандалии или он ходил босиком?
Я прошел где-то полпути по ступенькам одного гхата, когда наткнулся на чайный ларек в тени. Заказал сладкий масала чай и стал смотреть на набережную, которая тянулась вдоль реки. Для большинства туристов было слишком жарко, а обезьяны, как всегда, выглядывали, чем бы поживиться. Несколько садху и обнаженных, покрытых пеплом шиваитов – индуистов, которые почитают Шиву как верховного бога, – медленно передвигались под испепеляющим зноем со своими бренчащими трезубцами.
Сидя в чайной, я снова находился в промежутке, как и в любой другой момент в последние два дня. То, что на мне все еще были тибетские одежды, лишь подчеркивало это. Я уже много раз посещал гхаты, и благодаря тому, что обстановка была мне знакома, эта чашка чая стала расслабленным перерывом перед тем, как я вернусь в шумный и переполненный вокзал и приступлю к своему ретриту или продолжу ретрит, который уже начал и в котором нахожусь прямо сейчас. Я все еще чувствовал себя не в своей тарелке, когда самостоятельно заказывал чай и вручал деньги, но в данный момент наслаждался спокойствием.
В тибетской традиции мы обращаем внимание на три аспекта ретрита: внешний, внутренний и тайный. Внешний относится к окружающей обстановке. Какие-то условия более, чем другие, способствуют прерыванию наших повторяющихся привычек и изучению внутреннего пейзажа ума. Но путь Дхармы побуждает нас развивать врожденные, неизменные качества, не зависящие от внешних ситуаций. Если у нас есть возможность оказаться в таких благоприятных обстоятельствах, чудесно. Это очень полезно, особенно для новичков. Но было бы неправильно считать окружающую обстановку настоятельной необходимостью. Что на самом деле важно – так это готовность познать глубины своего ума.
Я был уверен, что при правильном намерении вокзал в Варанаси – столь же совершенное место для медитации, как зал в храме или цветущий сад. В конце концов, я не новичок, и восприятие определяет обстановку, а не наоборот. Однако вокзал в Гае, поезд до Варанаси и потом сидение на полу с бездомными поколебали мое умственное спокойствие. Теперь мне надо было переместить свое тело туда, где мой ум обрел бы равновесие. И опять же не было смысла притворяться, что я могу вынести больше, чем на самом деле способен.
Внутренний ретрит относится к физическому телу. Поскольку мы увеличиваем или уменьшаем страдание через физические действия и речь, внутренний ретрит означает, что мы создаем такую обстановку, которая ограждает нас от сплетен и злословия, от веществ, которые замутняют ум, или от бытовых ситуаций, в которых проявляются леность или нетерпение.
Еще с детства я соблюдал обеты, которые направляли мое поведение и речь, и моя дисциплина никогда не нарушалась. Я также знал, что мне придется проводить различие между нарушением культурных условностей и настоящим нарушением обетов. Например, если тулку сидит на полу – это противоречит тибетским обычаям. В некоторых монашеских традициях еду не подают после полудня; в других вечером можно глотать жидкую пищу – пить сок или суп, – но нельзя жевать. Я вегетарианец, но во время своего ретрита был готов есть все, что мне подадут, и не собирался контролировать график приема пищи. Главные обеты, которые относятся к непричинению вреда, воровству, лжи и так далее, – это не просто определенные правила поведения. Они способствуют бдительности и помогают осознать те склонности, которые ведут к цеплянию. Признавая нарушение обета и признаваясь в этом, мы очищаем ум и восстанавливаем кармическое равновесие. Но если не отсечь саму привязанность, нежелательное поведение будет повторяться.