«И нет, они не умрут, как георгины моего дедушки», – сказал я себе.
Пусть я буду счастлив. Пусть я буду свободен.
Я повторял это, пока не почувствовал, как смысл этой фразы скользит через мое горло, словно густой сироп, медленно обволакивая сердце, легкие, просачиваясь в желудок, проникая в ноги и ступни. Пусть я буду счастлив. Пусть я буду свободен.
Я повторял эти слова, пока их смысл не пропитал как следует все мое существо, пока я не смягчился, пока мое сердце не стало открытым – не настолько открытым, каким оно могло бы быть, но разница с предыдущими днями была столь заметной, что я заплакал от признательности. Пусть я буду счастлив. Пусть я буду свободен.
Спустя примерно полчаса я почувствовал, что могу расширить это устремление на всех остальных. Если в поезде я повторял эти напоминания, думая про всех людей в целом, то сейчас решил включить в осознавание конкретного человека. Я выбрал жену того мужчины, с которым мы за день до этого ходили вместе обедать. Она была застенчивой, не поднимала глаз и не очень много говорила, но от нее веяло теплом и мягкостью. Я смотрел на нее, пока не смог удерживать ее лицо в уме, потом опустил взгляд и стал повторять: «Пусть она будет счастлива, пусть она будет свободна». Я думал о ее жизни, о ее невзгодах. Пусть у нее будет еда, пусть у нее будет кров над головой. Пусть ее дети будут здоровы. Пусть она будет счастлива, пусть она будет свободна.
Я повторял это, пока не почувствовал ее мягкий нрав и другие хорошие качества, пока не ощутил, что она достойна любви и уважения в той же степени, что и я. Мы разделяли одну и ту же мудрость, одну и ту же основополагающую сияющую пустотность. За пределами двойственности мы жили во взаимной безграничной сфере безусловной любви и осознавания. Сострадание, которое возникает с умением поставить себя на место другого, показывает, что причина страдания – неведение. Мы страдаем не из-за нищеты и не из-за отсутствия дома, а из-за ошибочного восприятия, воспринимая явления как реальные, хотя они не таковы. Эта женщина так же важна, как и я, но ничто не указывает на то, что она знает, как освободить свой ум от неведения.
Я сохранял сосредоточенность на образе этой женщины, пока не понял, что испытываю к ней безусловную любовь. Я любил ее мужа и детей. Я желал им такого же счастья и свободы от страдания, как и детям в моей собственной семье, как маленьким монахам в Тергаре. Я расширил свое сердце и включил в него всех людей на вокзале – сидящих на полу, куда-то спешащих, торговцев, которые продавали мне рис, дал и чай, администратора комнаты отдыха. Я расширил свою любовь, чтобы включить в нее всех пассажиров поезда из Гаи, тех, кто наступал и падал на меня, и я знал вне всяких сомнений, что они тоже стремились к счастью. Это было верно в отношении всех людей во всем мире, в отношении каждого домашнего питомца, каждого дикого животного, каждого насекомого, каждой крысы, которые в поисках счастья рыскают среди мусора.
Я сидел в умиротворении, спокойно и неподвижно. Я не питал иллюзий, ожидая, что эта передышка положит конец моим трудностям, но она уменьшила мою тревогу в отношении того, что мне некуда идти. Я воспринимал себя как начинающего пловца. Сильные течения, особенно уязвимость оттого, что я был один, унесли меня прочь от моей внутренней защиты. Мне удавалось держать голову над водой, но для этого приходилось прикладывать усилия. Теперь вернулся прилив, он наступал. Я представил хорошего пловца, который не чувствует страха в воде. Нет, не просто бесстрашного, ведь побороть страх – недостаточно. Хороший пловец приветствовал бы бурное море как вызов. В том поезде, самом грязном поезде во всей Индии, я научился плавать. Да, у меня получается!
Я покинул дом и, как и рассчитывал, оказался в Варанаси. Больше никаких планов у меня не было. Но я мог управлять своим будущим. Передо мной открывалось много возможностей. Я мог вернуться в Бодхгаю либо Катманду или даже направиться в свой монастырь в Тибете. Нет. Такой кров не привлекал меня, несмотря на все трудности последних дней. Я хотел переродиться как странствующий йогин. Я принимаю это решение добровольно и сознательно. Возможность уйти в такой ретрит – это подарок от прошлых практик. Это кармические семена, и я не выброшу их на ветер. Радость и воодушевление при мысли об этом ретрите выросли из моей практики. Моя уверенность и мужество – это плоды моего обучения: осознавания и медитации прозрения, медитаций перед сном и во сне, практик пустотности, сострадания, всего.
Я не собираюсь сдаваться. Смятение все еще здесь. Шок, испытанный моим телом, не прошел. Но я могу выбирать свое будущее – не бросать этих обездоленных попутчиков, а идти дальше с ними. Неизменное осознавание посреди волн беспокойства, словно солнце, сияющее сквозь облака. Я повелеваю этому телу продолжать, несмотря на смущение и потрясение оттого, что я оказался один. Будто обнаженный, хотя и в одеждах, я учусь плавать в волнах.
Глава 15Memento mori[5]
Раз я не мог вернуться в комнату отдыха, пришло время встать с каменного пола. Мне надо было решить, каким будет мой следующий шаг. Я заметил группу иностранцев, стоящих неподалеку, которые уставились на меня, и быстро опустил голову. Сохраняя неподвижность, я изучал их через прищуренные глаза. Мужчины и женщины, возможно, чуть моложе, чем я, белые, говорят на английском. Одеты обычно, но опрятно. У них были карты и путеводители, и они собирались посетить Варанаси, потом Сарнатх, где Будда впервые дал учение. В отличие от семьи, которая сидела рядом со мной, они занимали много места, активно жестикулируя, и стояли, уперев руки в бока и отодвинув локти от туловища. Они были несдержанны, уверенны, возможно, надменны. Я смотрел, как молодой человек пошел купить чаю, столь уверенный в себе, хотя он был иностранцем. Но все же они – здесь, и значит, им что-то нужно в этом священном уголке древнего мира, что-то, что они не могли найти в своей современной жизни. Возможно, они стремились к внутреннему преображению. Надеюсь, что они найдут здесь что-то полезное, какое-то понимание мира и своего места в нем, и это хорошо скажется на их выборе направления в жизни, и им будет чем поделиться с друзьями, когда они вернутся домой. Надеюсь, они не попадут в сети современной машины алчности, денег и власти, которая разрушает нашу планету. Они намерены пойти на гхаты, где ритуалы для умирающих вызывают сильное духовное переживание у живых. Интересно, что они вынесут из посещения этого места?
Однажды я услышал историю про человека, который катался на лыжах во Французских Альпах. Внезапно регион накрыла снежная буря, и лыжник отбился от своих друзей. Много часов он брел сквозь лютую метель, пока не наткнулся на труднодоступный католический монастырь. Было уже довольно поздно и темно, и этот мужчина не видел никаких признаков жизни. Он громко стучал в деревянную дверь, пока наконец ему не открыл пожилой монах. Ему дали миску горячего супа и проводили в келью с одной кроватью. Над ее изголовьем висело изображение Иисуса Христа. Как только путник провалился в глубокий сон, он услышал громкий стук в дверь. Открыв дверь, мужчина увидел монаха с фонарем. Тот сказал: «Мементо мори». Потом он пошел дальше по коридору, стуча в каждую келью. Помни о смерти. Измученный лыжник посмотрел на часы. Он решил, что это полуночный ритуал, и снова крепко заснул. Час спустя его разбудил тот же стук, тот же монах, и то же послание: «Мементо мори». Каждый час, всю ночь. Этим монахам не разрешалось забывать.
Молодые иностранцы были готовы отправиться в путь. Как правило, в среде таких, как они, размышления о смерти считаются нездоровыми, и говорить о ней во всеуслышание невежливо. Это очень сильно отличается от ежечасного напоминания о смерти в католическом монастыре. Возможно, прямо сейчас эти молодые люди пойдут на гхаты. Если им повезет, они увидят, как у реки сжигают тело, вдохнут запах горелой плоти и осознают, безо всяких сомнений, что и они умрут.
Когда они ушли, я встал и начал бродить по вокзалу, пытаясь понять, куда мне отправиться. Остановился у газетного киоска и взял путеводитель по Индии, в котором были отличные карты с маршрутами и указанием расстояния между городами. Кроме того, там был описан специальный тур по четырем главным местам паломничества для буддистов. Он начинался с места рождения принца Сиддхартхи Гаутамы, будущего Будды, в Лумбини, который сейчас расположен в Южном Непале. Не зная, чем еще заняться, я погрузился в историю жизни Будды, словно читал ее впервые в жизни.
В тексте говорилось о предсказании, которое было сделано в день рождения Будды, о том, что он станет либо влиятельным правителем, либо духовным лидером. Его отца, главу клана Шакья, встревожила мысль о том, что его сын может стать духовным наставником. Намеренный сделать все, чтобы сын продолжил отцовское дело, правитель построил прекрасный дворец увеселений и потворства чувственным желаниям с целью опьянить Сиддхартху и обуздать его любопытство к чему-либо еще. Все, что царь счел неприятным, тревожащим или пугающим, во дворце было запрещено. Но план не только провалился, но и привел к неожиданным и неприятным для него последствиям. Сиддхартха все-таки оказался в соседней деревне, где увидел человека, сгорбленного от старости, человека, истощенного болезнью, и труп, а посреди всего этого – спокойного, невозмутимого аскета. Шоры спали, и вскоре принц отправился в лес в поисках истины.
Однажды, когда я был в Мумбаи, мне показали декорации фильма в Болливуде, которые изображали пригородный район. Теперь я думал: «Что, если бы современный будущий Будда убежал от искусственной совершенной жизни, своего рода плоской киноверсии пригородной идиллии, дворца-тюрьмы, и пришел бы в Варанаси?» Возможно, западные туристы, которых я только что видел, приехали как раз из такого города, где все дома одинаковые, все дворы одинаковые – ухоженные, но неживые. Варанаси – лучшее место, чтобы познать болезнь, старость и смерть. Но что насчет четвертой встречи, которая случилась у Сиддхартхи в деревне, – со сдержанным и невозмутимым аскетом, кем-то, кто, возможно, напоминал меня?