Еще через пару дней он снова подошел ко мне и спросил, где я обучался медитации. Я объяснил, что мой отец был буддийским мастером и я прошел традиционное монашеское обучение. Я не задавал ему вопросов. Мне хотелось сохранить границы уединенного ретрита, и, хотя я был готов помочь ему в его медитации, заводить дружбу мне не хотелось. Но он, казалось, был искренне заинтересован в тибетском буддизме и спросил, не могу ли я познакомить его с практикой из моей традиции.
Складывалось впечатление, что главной проблемой этого мужчины по-прежнему было его желание контролировать мысли. А также его зацикленность на представлении о том, что медитация связана с достижением радости и ясности через отсутствие мышления. Это распространенная ошибка. Суть медитации – осознавание. Радость, ясность, внутренний покой – это все сопутствующие результаты, но они – не суть медитации, и чем больше мы стремимся к ним, тем больше ум сжимается вокруг представления о том, что должно происходить. Все это снижает нашу способность к пребыванию в состоянии осознавания.
Я решил познакомить его с медитацией на мыслях и объяснил, что начинать надо так же, как и практику анапанасати. Так же, как вы направляли свой ум на дыхание, теперь направьте его на мысли. Что бы ни возникало, просто наблюдайте. Так же, как вы использовали дыхание в качестве опоры для медитации, теперь используйте мысли. Дыхание меняется каждое мгновение, но может быть устойчивой опорой. Так что попробуйте практиковать таким образом, просто осознавая свои мысли, но не преследуя их.
Мысли возникают и исчезают. Нет проблем. Отмечайте звуки, ощущения, замечайте дискомфорт в теле, возбуждение, беспокойство. Отлично. Пребывайте в ясности ума, в ясности чистого знания. Знания без концепций, без порывов цепляния за «я», знания без зацикленности. Это соединяет вас с вашей собственной внутренней реальностью, вашей внутренней мудростью.
Я предложил ему попробовать, а потом вернуться и рассказать мне, как все прошло. Он ушел в другую часть парка. Примерно через час он вернулся и сказал: «Когда я пытаюсь наблюдать за мыслями, то не могу обнаружить их. Мой ум становится пустым».
«В этом смысл медитации на мысли, – ответил я. – То, что вы называете пустым, на самом деле – открытое осознавание. В нем нет объекта, как в случае с дыханием или мыслью. Осознавание осознает себя; знакомится со знающими качествами всеобъемлющего ума, которые присутствуют всегда. Когда вы ищете мысль и неожиданно не можете обнаружить ни одной, в этот момент нет объекта, только осознавание, так что это прекрасная возможность постигнуть его, не цепляясь за объект. Но вы не привыкли к подобному, поэтому вам кажется, что ум пустой, что это ничто».
Потом я указал на то, что после переживания пустого ума он осознал, что не может обнаружить ни одной мысли. «Это переживание, – объяснил я, – не подлинное открытое осознавание, но оно немного более просторное, чем непрерывный поток мыслей. Если этот опыт пустого ума отвергнуть как неважный или незначительный, это не принесет пользы. „Пустота“ существует в рамках осознавания, но даже когда мы не распознаем ее, она означает меньше мыслей, меньше зацикленности. Если вы можете понять, что пустой ум означает меньше мышления, тогда вы соединяетесь с качеством пустотного ума – и в этот момент присутствуют ясность и сияние. Что такое сияющий ум? Это ум, который переживает мысли с осознаванием».
Другими словами, когда вы выявляете осознавание, тогда это переживание пустоты – или разрыва – становится всеобъемлющим. Тот мужчина из Азии видел пустоту. Некоторые люди, наблюдая за мыслями, видят мысли. «Если вы можете наблюдать за мыслями, – сказал я ему, – вы словно смотрите телевизор. Вы не в нем, вы смотрите его. Вы словно стоите на берегу реки, но не падаете в нее и вас не уносит ее течением. Вы смотрите свой внутренний телевизор, но остаетесь снаружи. Есть большой экран и много бесплатных каналов. Есть только две проблемы: передачи довольно старые и много повторов».
И снова мы решили расстаться и продолжить медитировать по отдельности.
Несколько часов спустя ко мне подошел охранник и объявил, что парк закрывается. С тем мужчиной мы подошли к воротам одновременно, и он снова поблагодарил меня, сказав, что действительно чувствует изменения в своей практике и что наш разговор сделал его поездку гораздо более ценной, чем он мог предполагать. Он выглядел очень счастливым, и мы пожелали друг другу удачи. Я не думал, что снова увижу его, так как у меня заканчивались деньги, и я уже принял решение перебраться на место кремации, как только покину гостиницу.
Этот мужчина поразил меня своей искренностью. Мои обеты подразумевали, что при возможности я должен отдать все, о чем меня попросят, и я должен был сделать это, не проявляя разборчивости. Неважно, вызывает ли у вас симпатию и одобрение тот, кому вы отдаете, вы просто отдаете – когда можете. Но, вернувшись в свою комнату, я увидел, как легко вошел в роль учителя; как приятно было вернуться к прежнему голосу. Я бродил между жизнями в течение двух недель – и снова появился как Мингьюр Ринпоче, буддийский лама, учтивый монах, преданный учитель. Я дал обет быть более осмотрительным и надеялся, что одежды йогина помогут мне в этом.
Глава 20Обнаженный и одетый
Каждый вечер в гостинице я примерял накидки садху. В комнате не было ни зеркала, ни пространства для ходьбы, так что я просто оборачивал дхоти вокруг ног так туго, что едва мог шевелиться. В конце концов я понял, как нужно собирать ткань спереди, чтобы ноги могли свободно двигаться. Потом я складывал эти накидки и убирал в рюкзак. Во мне по-прежнему возникало беспокойство, когда я снимал буддийские одежды.
Я получил свои первые одежды от великого мастера Дилго Кхьенце Ринпоче, когда мне было четыре или пять лет, и с тех пор носил только такие. Монашеское одеяние помогает защитить ум от ложных воззрений или неподобающего поведения. Они служат постоянным напоминанием о необходимости быть в настоящем, сохранять осознавание. Они укрепляют дисциплину обетов винайи – правил, которым следуют буддийские монахи и монахини. Я был озабочен не столько поведением, сколько поддержанием осознавания в незнакомом, непредсказуемом мире. Одежды защищали мою дисциплину. Они служили мне поддержкой. Удушающее смущение на вокзале в Варанаси пробило брешь в моей уверенности. Чем ближе подходило время снять мои одежды, тем больше они казались мне чем-то вроде младенческого одеяла. Без них я буду обнажен и уязвим, как младенец в лесах, обреченный или утонуть, или выплыть самостоятельно. И снова… Я напомнил себе… это то, на что я сам согласился. Для этого я здесь – чтобы снять эти одежды, отпустить привязанное к ним «я», жить без поддержки других, познать обнаженное осознавание.
Я потратил последние деньги на то, чтобы заплатить за еще одну ночь в гостинице. На следующее утро убрал свои темно-бордовые одежды и желтую рубашку без рукавов с маленькими золотыми пуговицами в форме колокольчиков в рюкзак. Я обернул хлопковое оранжевое дхоти вокруг нижней части тела. Благодаря холодному душу без мыла я чувствовал себя чистым, но прошло уже больше двух недель с тех пор, как я последний раз брился. Моя борода и волосы быстро отросли, и создавали непривычные ощущения вокруг лица и шеи. Я оглядел комнату – как и в Бодхгае – еще один прощальный взгляд. До свиданья, жизнь в буддийских одеждах. До свиданья, сон в собственной комнате, – пусть даже эта комната стоила двести рупий за ночь. Больше никаких личных покоев – за исключением, возможно, пещеры; в основном, улицы, рощи и земля в качестве постели. Больше никакой платы за еду или проживание – настоящее начало путешествия, которое сделает весь мир моим домом.
Я в последний раз оглядел комнату и покинул ее, делая короткие шаги и глубоко дыша. На стойке регистрации сказал владельцу гостиницы, что больше не вернусь. Я ожидал, что он будет задавать вопросы о моем наряде, но он только сказал: «У вас красивые одежды». Я поблагодарил его.
Наконец. Никаких тибетских одежд. Я чувствовал себя словно ветка, которую отрубили от ствола, и сок еще сочится из свежей раны. Моя линия преемственности отлично справится и без меня. Но у меня не было уверенности, что я справлюсь без нее. При этом я испытывал призывающее меня насквозь удовольствие и даже острые ощущения: ведь я наконец сделал это. Однако один шаг на улице – и смущение пригвоздило меня к месту. Я превратился в шафрановую статую. Хлопок был таким тонким, что обе накидки помещались в мой кулак. Я чувствовал себя голым. Впервые мое тело было так сильно выставлено напоказ. Тело и ум пребывали в смущении. Сотрудники близлежащих ресторанчиков и ларьков с едой и торговец кукурузой, которые наблюдали, как я ухожу и прихожу последние дни, уставились на меня. И снова – слишком много всего, слишком быстро. Новые одежды, отказ от монашеских одежд, никаких денег, никакого жилья.
«Я должен двигаться», – напомнил я себе. Никто ничего не сказал. Никто не улыбнулся. Они просто глазели. Я постарался принять вид расслабленной отстраненности, как делал это на станции в Гае. Когда дыхание успокоилось и сердце перестало учащенно биться, я повернулся и пошел.
Волна была не такая сокрушительная, как тогда, когда меня расплющило о дверь идущего в Варанаси поезда. Но она была достаточно сильной, чтобы поколебать мое осознавание. Я заметил это без особого осуждения. Какая чудесная перемена по сравнению с предыдущими годами, особенно теми, когда я был молодым монахом. В прежние дни я регулярно ругал себя за любые несоответствия между какой-то идеальной версией практики и тем, на что действительно был способен.
Если я смогу пребывать в состоянии осознавания, отлично. Если нет, тоже нормально. Не создавай историй о плохом и хорошем, о том, как все должно быть. Запомни: тень неотделима от света.