Обычная боль – та, от которой мы хотим избавиться, – статичная, устойчивая. Она возникает из ума, застрявшего в негативном отношении к ней. Состояние осознавания может вмещать боль, не занимая никакую сторону и не создавая истории. Тогда боли проще ослабнуть или вовсе исчезнуть. Мы не можем изменить саму боль; но можем изменить свое отношение к ней, и это уменьшит страдание.
Годом ранее один друг навестил меня в Бодхгае. Я был удивлен, увидев его на костылях. «Что с тобой случилось?» – спросил я. Он переживал сложный развод, и я уже знал, что жена вышвырнула его из дома. Мой друг объяснил, что пытался вернуться в дом и для этого полез по дереву к открытому окну на втором этаже. Но сорвался, упал и сломал ногу. Потом он рассмеялся. «Эта боль, – сказал он мне, – удивительная. Я люблю ее. Она забирает все страдание из моей головы и помещает его в одну маленькую область. Я знаю, где она находится и как с ней обращаться. И я снова могу ясно мыслить».
К полудню у меня начались приступы диареи. Я продолжал говорить себе: «Это Индия» – еще один способ сказать: «Это нормально». К вечеру я опорожнил кишечник и весь день пил только воду. У меня не было аппетита, но я решил, что чечевица может придать мне сил и что, возможно, еда немного успокоит мой желудок. Я собрал свои пожитки и медленно пошел в тот же ресторан, в котором мне дали еду прошлым вечером. Я подошел к двери кухни и молча стоял там, ожидая, что меня заметят.
«Привет, бабаджи!»
Мне снова дали миску риса и дала из горшка с объедками.
Подошел управляющий. Он пристально посмотрел на меня и затем спросил: «Бабаджи, ты в порядке?»
«Все отлично», – сказал я ему, хотя он ясно видел, что это не так. Как оказалось, это был мой последний визит в этот ресторан.
Прогулка оттуда до ступы кремации лишила меня сил. У меня кружилась голова, дыхание стало поверхностным. Смеркалось, когда я вернулся на свое место рядом с храмом и сел, прислонившись к стене. Ночью меня стало тошнить. Из-за приступов диареи и рвотных позывов я едва ли спал более двух минут подряд. Несмотря на то что к утру мое состояние не изменилось, рассвет приободрил меня.
Глава 23Четыре потока естественного страдания
На третий день своего приключения под открытым небом я кружил между кустами, колонкой и моим маленьким лагерем. Палящий зной отпугивал посетителей, и я был благодарен за уединение. Я сохранял оптимизм и все еще мог удерживать позу для формальной медитации. К полудню мне пришлось признать, что я теряю силы. Когда я вставал, ноги дрожали, и, чтобы поднять хотя бы одну из них, мне приходилось прикладывать все больше усилий. Я начал беспокоиться. Я проходил мимо маленькой больницы в городке, но у меня не было денег. Садху, которые просят бесплатного лекарства, обычно отсылают прочь. Я узнал это от тех из них, кто приходили в лечебницы в буддийских монастырях, где они могли получить лечение. Промелькнула мысль о возвращении в Бодхгаю, но меня не так легко испугать. Каждый раз, вставая, я приходил к выводу, что мне некуда идти. И я просто сидел, прислонившись спиной к стене.
И хотя я по-прежнему не воспринимал свое недомогание слишком серьезно, я не мог не думать об ослепитетельной ступе кремации по другую сторону стены. Я подумал: «По крайней мере, нет лучшего места для смерти, чем здесь, где умер Будда. Какое фантастическое совпадение. Если спазмы усилятся, я могу умереть от боли, но буду при этом чувствовать благословение этого места».
Учитывая, что теперь только стена позволяла мне поддерживать полувертикальное положение, а энергия утекала, такие размышления казались неизбежными.
До тех пор пока я не принимал вероятность смерти всерьез, эти мысли были лишь развлечением, но вдруг стали менее жизнерадостными: «Возможно, то, что я нахожусь здесь, неслучайно. Возможно, я оказался здесь, чтобы умереть. Когда я сначала пробудился от кошмара в комнате отдыха на вокзале в Варанаси, то испугался, что он предсказывал несчастье. Возможно, этот сон сбывается, и камни, которые тогда обрушились на меня, пророчествовали мою смерть рядом с этой разрушающейся ступой».
Я вспомнил историю о человеке, который чуть не умер ужасной смертью в прекрасном месте. Он был из Кхама, области в Восточном Тибете, и его самым сильным желанием, как и у многих тибетцев, было посетить Лхасу. Он путешествовал с другом, и у них ушло несколько недель на то, чтобы пересечь Тибет. Добравшись до столицы, они первым делом отправились ко дворцу Потала, резиденции Его Святейшества Далай-ламы. Этот человек впал в такой экстаз от того, что видит это великолепное священное место, что стоял перед входом, у основания дворца, смотрел вверх и плакал. Оказавшись внутри, он начал исследовать разные комнаты. В некоторых из них были крохотные, закрытые железными решетками окна, расположенные между деревянными колоннами. Из них открывались потрясающие виды Лхасы, и, чтобы увидеть больше, мужчина просунул голову сквозь решетку. Закончив наслаждаться видом, он не смог вытянуть голову обратно. Он покрутил ею и так, и этак. «Я умру здесь, – сказал он другу. – Но несмотря на то что это не самая приятная смерть, я счастлив». Приняв ситуацию, он расслабился. А расслабившись, смог освободить голову.
Если бы я смог расслабиться, решил я, возможно, мой желудок не сжимало бы железными прутьями. Но у него был друг, а у меня его нет. «Я даже не принимаю тот факт, что могу умереть, – подумал я, – хотя уже не могу держать голову прямо, а руки постоянно соскальзывают с бедер».
Когда я возвращался на свое место после частых отлучек в кусты, перед тем как сесть, я оборачивался и смотрел на ступу. Я старался сосредоточиться на ней, словно пытаясь проникнуть взглядом сквозь нее. Мне хотелось увидеть, что действительно осталось, а что умерло. Будда умер. Но я тоже будда, и тот охранник будда, эта собака будда, вы будда, даже ступа – будда. Если мы будды, неотделимые от Будды, то кто умирает? Что бы ни происходило с моим телом, я умираю. Я умираю с того дня, как родился. Что-то продолжилось после того, как тело Будды умерло. Продолжится ли что-нибудь если я умру здесь, на месте кремации, в одиночестве, и никакой друг не поможет мне?
Это совпадение – то, что я оказался в таком состоянии на месте смерти Будды – больше не казалось занятным. Я все еще мог заставить себя возвращаться к пребыванию в осознавании, когда мой ум уплывал, но он все чаще переключался на страх смерти. Однако в глубине души я все еще отрицал возможность такого исхода. Как в самолете, когда командир корабля включает громкую связь и говорит пристегнуть ремни, потому что скоро вы окажетесь в зоне турбулентности, вы думаете: «О нет, я могу умереть». Вы не верите в это, но тем не менее крепко хватаетесь за ручки кресла и начинаете молиться, просто на всякий случай: Богу, Будде, Аллаху. Вы молитесь о том, чтобы избежать смерти, и пытаетесь установить связь с теми, кого любите. Вы вспоминаете про своих близких и страстно желаете, чтобы они узнали о вашей любви прежде, чем самолет рухнет.
Я подумал о женщине, чей муж работал на стройке, на одном из верхних этажей нового небоскреба. Внешних стен еще не было, а ветер сорвал ограждающую сетку. Его унесло порывом ветра, и он разбился насмерть. У них в семье не все было гладко. Ночью перед своей смертью он спал на диване и ушел из дома рано утром, не попрощавшись ни с ней, ни с детьми. Эта женщина была католичкой и верила, что каждому из нас отпущено свое время на земле, и приняла то, что по каким-то мистическим причинам время ее мужа здесь закончилось. Но ее преследовало то, что она не успела сказать ему, как сильно его любит.
Сотрудники хосписов часто слышат подобные сетования от пациентов: что они не выражали свою любовь или выражали недостаточно сильно, когда такая возможность еще была. Моя ученица рассказала мне, что, когда ее мать лежала при смерти, она сказала дочери: «Говори всем, кого любишь, о своей любви. Не жди своей смерти». Мне стало интересно, знают ли моя мать, Цокньи Ринпоче и Тай Ситу Ринпоче, как сильно я люблю их? Достаточно ли я выражал свою любовь? Я подумал о кхенпо, которые учились под моим руководством, и обо всех людях во всем мире, кто помогал мне. Я молился за них каждый день. Я стал перебирать в уме всё, что я сделал перед тем как уйти: видеоучения, которые должны были выходить в эти годы, план нового здания моего монастыря в Катманду. Многие маленькие монахи в Бодхгае были сиротами или происходили из бедных семей: я подумал о том, что сделал, чтобы обеспечить их защиту. Я хорошо все подготовил. Моя смерть опечалит мать и других членов семьи, и друзей. Но потом я подумал: «Рано или поздно мы все умрем. Человек, который выпал из здания, не выбирал, когда умереть, и то же верно и для меня. Но… почему же мне не приходило в голову, что это может случиться со мной в ретрите? Принимать свою жизнь как должное – это проявление неведения. Решение подбросить дров в огонь было своего рода самоубийством, но моя мотивация заключалась в том, чтобы переродиться в форме, которая сможет лучше помогать другим. Если у меня получится удерживать эту мотивацию в момент физической смерти, тогда так и будет. Это значит, что я не должен отвлекаться на боль, сожаления или жалость к себе».
Будда Шакьямуни говорил о четырех потоках естественного страдания: рождении, старении, болезни и смерти – неизбежных трудностях жизни. Но их можно переживать, не впадая в крайности, не раздувая вокруг страдания истории, которые лишь укрепляют наше ошибочное восприятие реальности. Есть поучительная история про Будду, которая проясняет это. Однажды к его лагерю пришла обезумевшая от горя молодая женщина, прижимавшая к груди мертвого ребенка. Она пришла в поисках чудотворного снадобья, которое воскресило бы ее дитя, и спросила Будду: «Почему я?» Он велел ей вернуться в деревню и собрать по одному горчичному семечку из каждого дома, где никто никогда не умирал, а потом принести эти семена ему. Женщина вернулась в деревню и стала ходить от дома к дому.