Но я не мог сказать, видел ли я сон в своей повседневной бодрствующей жизни или в своем иллюзорном теле. И в любом случае у меня не было желания пробуждаться. Я наслаждался происходящим. Атмосфера была такой приятной, такой радушной и безопасной. Вероятно, я упустил обе возможности для освобождения из колеса сансары, пробудился в бардо становления и выбрал рождение в приятной, дружественной обстановке, с любящими людьми, которых не хочу покидать. Мне хотелось наклониться вперед, поклониться, поприветствовать их, даже несмотря на то что они не проявляли любви с таким же энтузиазмом, с каким это делали ночью деревья. Я больше не обладал пронизывающим ясновидением, которое позволяло мне видеть сквозь леса. Цвет и ясность только слегка напоминают то, какими они были прошлой ночью, но все же я по-прежнему покоюсь в иллюзорной природе явлений, подобных сну. Переживание было знакомо мне по постмедитативным состояниям, но казалось более ярким, интенсивным, а присутствие пустотности ощущалось сильнее.
Каждая форма появляется и исчезает, проходит мимо и внутри безграничного простора, возникая из ниоткуда, исчезая в никуда, без истока, без предназначения, спонтанно присутствуя. Явления внутри этого пространства не могут по-настоящему существовать отдельно от него, двойственность нереальна. Все формы возникают как волшебная игра цвета и света; небесные радуги, здесь и не здесь, за пределами времени, за пределами направления, нерожденные и бесконечные. Мне нравится этот новый мир, это живое сияющее состояние таковости – истинная природа явлений, без облаков вещественности и характеристик. Это бардо дхарматы, бардо реальности, таковости. Если я жив, то я на второй стадии в бардо этой жизни. Я оказался здесь, потому что не полностью умер в бардо умирания.
Попытки выяснить, жив я или мертв, казались пережитком из прошлой жизни, поскольку, что бы со мной ни случилось, заставило меня осознать: смерть – это не конец. Нет никакого конца, только перемены и преображение. Переживания прошлой ночи ушли. Дни, которые были до этого, ушли. Привиделось ли мне, что я почти умер, приснилось ли во сне или я действительно пережил это – все это ушло, ничего не было, не присутствовало, умерло. Чем больше я наслаждался пребыванием в настоящем моменте, тем больше жизнь и смерть казались концепциями, равноудаленными от этого мгновения, – все содержалось в пространстве бессмертного осознавания.
То, что мы называем смертью, – это не конец. Я видел это яснее, чем когда-либо. И это осознавание проходит через то, что мы называем жизнью, и то, что называем умиранием. Живот поднимается и опадает. Смерть и перерождение. Теперь умирание. Последний вдох – это умирание. Нерожденное осознавание не может умереть. Нерожденное осознавание существует с нашим телом и без него. Смерть – это иллюзия, и жизнь – тоже иллюзия. Смерть и умирание – лишь концепции; наше восприятие формирует разницу и различия.
Прошлой ночью я умирал. Этим утром я – всего лишь образ в подобном миражу состоянии, в призрачной больничной постели. Сейчас я вижу эту реальность во сне с открытыми глазами. На железнодорожном вокзале с открытыми глазами и закрытым сердцем я вошел в ад. Прошлой ночью я оказался в раю после смерти. Теперь я жив, как мне кажется, и нахожусь в раю на земле. Вчерашний сон и вчерашняя жизнь – одинаковые. И того и другого уже нет. И то и другое – иллюзия. Как нам говорили мастера мудрости, жизнь – это сон. В некоторых образах больше смысла, чем в других, но в них не больше вещественности. Как чудесно! Формы возникают и исчезают, я вдыхаю и выдыхаю, целые вселенные исчезают и рождаются. Прошлой ночи больше нет. Состояния на грани жизни и смерти больше нет, приснилось мне это или нет. Но мне нравится этот сон! Он – рай. Встреча матери и ребенка – это рай. Реальный он или нереальный, я все равно наслаждаюсь этим сном, словно фильмом. Реальный или не реальный, он заставляет нас плакать и смеяться. Я наслаждался полетом над изумрудными полями Тибета. Мне понравился этот сон больше, чем тот, в котором меня раздавили валуны. Мне больше нравится сон про здоровое тело, чем про больное. Мне больше нравится сон про открытую дорогу, чем про то, как я привязан к этой кровати. Вся жизнь – это волшебная игра света и формы, вселенная бесконечных благословений, которая приглашает нас раскрыть наши сердца и любить полностью, любить до конца неиссякаемых сновидений.
Почему я вернулся? Что за чувство изменило направление моей жизни?
Моя миссия учителя в этом физическом теле еще не завершена. Какие-то тонкие проявления моего обета помогать всем существам постепенно развернули меня от ухода. Мои чувства постепенно снова включились, и паралич, сковавший конечности и органы, стал медленно ослаблять хватку.
Это сильное и продолжительное переживание абсолютной сияющей пустотности, всеобъемлющей и бескрайней, раскрыло естественный источник безграничной любви. В этот момент движение назад, вызванное кармическими силами из прошлого, слилось с сиюминутным устремлением вернуться и приносить пользу другим в этом теле. С осознанием, в котором не было слов или концепций, я увидел, что меня потянуло к продолжению работы моей жизни. Воспоминание о том, кто назывался Мингьюром Ринпоче, желало участвовать в этой жизни и исполнить миссию учителя с состраданием и любовью. Когда это устремление усилилось, мой сознательный ум медленно воссоединился с телом.
Я по-прежнему не представлял, как очутился здесь, в этом переходном состоянии сна, в этой иллюзорной комнате. Я был у места кремации. Много часов я пребывал в глубоком медитативном состоянии, более глубоком, чем когда-либо испытывал. Осознавание этого тела медленно возвращалось. Благодаря интенсивности этой медитации я чувствовал себя полностью обновленным, полным сил. Не помню, чтобы меня тошнило прошлой ночью. Во рту пересохло, язык и губы запеклись. Чувствуя жажду, я вообразил воду. Мой ум наблюдал за этим ощущением, а потом тело встало, чтобы подойти к колонке. Я не ел ничего в течение пяти дней, и уверенность в том, что я полон физических сил, оказалась лишь вымыслом. Ноги дрожали, потом подогнулись. Но когда мой ум потянулся к воде, непрерывность осознавания нарушилась. Из-за этого разрыва я не могу вспомнить, как упал в обморок и что было потом.
Я все еще жив. Интересно, что на самом деле случилось? Интересно, знают ли врачи, как я оказался здесь?
Образы прошлой ночи медленно проплывали мимо. Я чувствовал себя невероятно расслабленным и достаточно удовлетворенным, чтобы осознавать их, не пытаясь удержать. Но все же я испытывал любопытство. Состояния ума, в которые я входил, знакомы не только практикующим медитацию или ограниченному числу духовных искателей. Мы говорим о распознавании изначального ума, ума, в котором нет концепций и двойственности, за пределами времени, за пределами силы тяжести или направления. Ум – один ум, всегда один и тот же, просто вокруг него сплетаются разные истории. Безусловно, он не может быть ограничен одной группой или традицией. Его не описать словами. Тем не менее они полезны. Без знаний моей линии преемственности у меня не было бы языка для того, чтобы поделиться хоть чем-нибудь. И язык обеспечивает контекст для этих переживаний. Без этого переживание само по себе не принесет плода.
Очнувшись в больнице и все еще пытаясь понять, что происходит, я размышлял об образе ясного света ребенка и ясного света матери. Такой милый, такой нежный и любящий. Чашка-ребенок разрушает свои границы, чтобы присоединиться к матери. Я изучал этот термин, я знал достаточно, чтобы доверять его значению, но никогда раньше не наслаждался чувством его теплоты. Воссоединение матери и ребенка. Я тоже чувствовал себя как ребенок в том смысле, что не мог сформулировать свое счастье. И опять же, у меня не было нужды пытаться, ведь я здесь никого не знал. Теперь, открыв глаза и осознав, что нахожусь в больнице, я все еще думал, что я в раю, вместе с человеком, который все пытался дотянуться до воды, пока не пришла медсестра и не поднесла чашку к его губам. Определенно, нельзя назвать неудачей то, что я не умер, если я проснулся в раю.
Я периодически дремал, сохраняя осознавание, память и размышления. Я чувствовал себя заново пробужденным, но не готовым говорить. Если сестра подходила слишком близко, я закрывал глаза. Приятная, комфортная обстановка располагала к отдыху, но что-то говорило мне: следует продолжить путешествие. Если бы я был в бардо становления и мог управлять этой частью сна, интересно, куда бы я пошел, кем бы стал. Я искал бы мир, где мог продолжать практиковать, мир людей. Я искал бы родителей, которые хотят творить добро в этом мире, которые уважают Дхарму, добрых и любящих, которые вдохновляли бы и направляли меня на духовном пути. На самом деле, я искал бы такую семью, какая у меня была. Посреди этой фантазии я посмотрел верх и увидел знакомую фигуру. Мужчина из парка Паринирваны вошел в палату. Я закрыл глаза.
Я чувствовал, как он стоит возле моей кровати. Когда я открыл глаза и посмотрел вверх, он объяснил, что пришел к ступе кремации сделать прощальный ритуальный обход перед тем, как уехать из Кушинагара. Он увидел, что я лежу на земле и выгляжу мертвым. Несмотря на то что я был одет не в монашеские одежды, он узнал меня и привез в государственную больницу в городке Касиа, которая находилась примерно в пяти милях от ступы. Мужчина просто сообщил мне это безо всякого драматизма. Он не ждал моего ответа. Он сказал, что осмотрел мой рюкзак и увидел, что у меня нет денег. Он оплатил мои больничные расходы, которые включали стоимость приема и лекарства на два дня. Этот мужчина объяснил, что положил в мой рюкзак деньги, а также свою визитную карточку. Если мне когда-нибудь понадобятся средства, он переведет их из любой точки мира.
Должно быть, это сон.
Одна из медсестер принесла подслащенный сок и чай с молоком, другая проверила капельницы. Я увидел, что палата с грязными окнами и краской, отваливающейся от стен, по-своему была совершенна. Я вспомнил свои разговоры с тем человеком из Азии. Я понял, что он спас мою жизнь, и все же его доброта не казалась чем-то исключительным. Ничто не казалось таковым, хотя только что произошли довольно необычные события. Как выяснилось, его доброта была одним из многих примеров того, как люди помогали мне в моем путешествии.