— Вот бы туда попасть…
— Нахождение на борту иностранного судна равно переходу государственной границы, понял? Хотя… Кажется, стоит знакомая смена. А ну, дай бумажонки. И паспорт!
Я остановился поодаль. Бригадир с моими документами подошёл к пограничникам, стал о чём–то с ними говорить. Минут через пять он поманил меня и, передавая документы одному из солдат, выдохнул:
— Чапай наверх. На час, до прихода новой смены. Никому потом не трепи, понял? Ну, давай клешню!
…По шаткому, двухмаршевому трапу с хлипкими верёвочными перилами я поднимался на иностранное судно. Наверху в ожидании стоял сумасшедшей красоты человек в синей капитанской форме, со смуглым, улыбчивым лицом. На голове его возвышалась ослепительно–белая чалма.
(Тут я должен сделать отступление, чтобы воспеть глупость молодости. Именно благодаря глупости, вернее, неведению грубой прозы жизни, в молодости порой удаются самые рискованные вещи. Позже поражаешься – как это могло получиться, остаться безнаказанным? Помимо прочего, неведение с лёгкостью делает человека отважным, не давая повода для раздумья, сомнений. А сомнения, как говорит Шекспир, «проигрывать нас часто заставляют там, где могли б мы выиграть, мешая нам попытаться…» Я, конечно, не хотел бы, чтобы ты поймала меня на слове и решила, что хорошо быть глупым.)
Непонятно каким образом предупреждённый обо мне капитан судна, никак не выразив, по крайней мере, явно, удивления по поводу отсутствия на юном корреспонденте пиджака, всё так же улыбаясь, протянул руку, представился:
— Джопиндер Сингх.
Как видишь, такое имя забыть невозможно.
То, что я не знал английского, повергло капитана в печаль. Он не знал, что со мной делать.
— Их шпрехе дойч (я говорю по–немецки), – робко заявил я.
И к величайшему удивлению узнал, что этот великолепный индус владеет и немецким языком!
Впервые пожалел я о своей школьной нерадивости. Так или иначе, я понял, что он приглашает меня для беседы куда–то в недра корабля. Я же не столько при помощи немецкого, сколько при помощи языка жестов объяснил, что сначала хотел бы осмотреть судно.
Когда до капитана дошла суть моей просьбы, он вынул из нагрудного кармашка кителя свисток.
На свист тотчас явился другой моряк в чалме. Устрашающе тощий, сухопарый, как карандашик.
Молча сопровождал он меня по всему судну от сумрачных недр машинного отделения, где ступени и поручни были опасно склизки от масла, и я несколько раз чуть не навернулся, до ослепительной чистоты ходовой рубки. Украдкой, словно невзначай, несколько раз дотронулся я до штурвала…
На одной из палуб увидел я и матросов – полуголых людей, в том числе и толстогубого негра в панаме. Они сидели на корточках вокруг горящего на железном листе костра, над которым что–то варилось в большом котле.
Жестами попросил я своего провожатого показать место, где эти люди спят. (Я сложил вместе ладони и на миг закрыл глаза.)
Тоненький человечек безучастно отвёл меня в глубину трюма. Там в полутьме покачивались, расположенные одна над другой в два или три яруса подвесные парусиновые койки и гамаки, набитые свисающим из них тряпьём. Запах напоминал о жилище семейства Старожук.
Я заторопился выбраться на воздух и был препровождён к каюте капитана.
Джопиндер Сингх с готовностью поднялся из–за заваленного бумагами бюро, жестом пригласил к стоящему посреди каюты круглому столу с вазой, доверху заполненной разнообразными тропическими фруктами и плодами, среди которых я впервые в жизни узрел похожий на голову негритёнка кокосовый орех.
Руки мои были грязны от машинного масла. Капитан провёл меня к ванной. Она находилась возле спальни – секретер, шкафы красного дерева, широкая кровать в алькове с прозрачным пологом.
Капитан деликатно закрыл за мной дверь ванной, и я очутился словно в будуаре красавицы. Под широким зеркалом на стеклянной полке стояли стеклянные, деревянные, хрустальные флаконы. Наверное, с благовониями, одеколонами и духами. Из специальных футлярчиков торчали концы ножниц, ножничек, расчёсок, какие–то щипчики. Хорошо помню, что, намыливая лицо и руки, я тогда подумал о том, что поддержание мужской красоты требует, наверное, не меньших усилий, чем женской. И понял, к своей чести, что не испытываю к этому великолепию никакой зависти.
До чего же хорошо чувствовать себя как следует умытым! Ведь до тех пор мне удалось лишь вечером ополоснуться возле какой–то водоразборной колонки.
Когда я вновь появился у круглого стола с фруктами, Джопиндер Сингх предложил мне «эссен» – кушать. Я благородно отказался, не желая больше эксплуатировать доброту этого человека, Тогда он позвонил в колокольчик, и перед нами возник одетый во всё белое слуга с подносом, на котором стояла бутылка с нарисованной на этикетке белой лошадкой, две рюмочки и две чашки дивно пахнущего кофе.
Итак, мы чокнулись. Я храбро хватанул глоток виски, запил его глотком кофе. И стал окончательно счастлив.
Именно в эту минуту вспомнилась вычитанная в какой–то из книг в «мраморных» обложках мысль, что жизнь не имеет цели, смысла. Что каждое её мгновение великолепно и ценно само по себе…
Для довершения великолепия не хватало сигареты. Пачка с верблюдом кончилась. Капитан понял моё желание. Сам он не курил, но поднёс раскрытую деревянную шкатулку с толстыми, пахучими сигарами.
Он сидел против меня, аккуратными глоточками отпивал кофе и добросовестно докладывал на немецком языке о том, что, по его мнению, могло меня интересовать. Я понял, что сам он живёт в Дели, корабль приписан к порту Бомбей. Что на обратном пути он повезёт какие–то железные конструкции для строящегося в Бхилаи металлургического комбината.
Отложив в пепельницу тлеющую сигару, я заносил в записную книжку эти сведения.
Чтобы не наделать беды, не принести вреда пограничному наряду, мне давно пора было спускаться на пирс.
— Спасибо. Вы есть очень хороший человек! – сказал я на немецком языке, поднимаясь.
Джопиндер Сингх проводил меня до трапа.
…Поздно вечером в пассажирском порту я совершил посадку на пароход «Победа» и отбыл к берегам Абхазии. Это плаванье палубным пассажиром в обществе одесских нищих описано в одной из моих книг. Можешь прочитать.
Благополучно прибыв из Сухуми домой, в Москву, и, будучи после небольшого выяснения отношений прощён родителями, я срочно наведался в «Комиссионный» на Арбате.
Портрета работы Маяковского там уже не было.
57
Вчера вечером я заподозрил, что обычно приподнятое, чуть ли не праздничное настроение, возникающее во время вторничных занятий несколько увяло. И у моих слушателей. И у меня. Они упражняются, почти все стали реально ощущать то, что называется биоэнергетикой, внимательно слушают, записывают то, о чём я говорю, прилежно читают и конспектируют получаемые от меня книги.
Но за месяцы наших занятий мною теперь стала ощущаться некая рутина.
Я решил взбодрить всех. Заодно и себя. Хотя бы по случаю окончания курса лечения.
…Когда я последний год занимался в «Лаборатории биоэнергетики при обществе им. Попова», там стала появляться немолодая женщина, как впоследствии выяснилось, инженер–химик. Во сне она регулярно посещала некую Всемирную школу знаний.
Никто её к нам на занятия не приглашал. Легко было посчитать её одной из тех полоумных дамочек, что надоедливыми роями всегда вьются вокруг «интересненького», будь то парапсихология, или модный тенор. Однако она обнаружила пугающую способность читать мысли, безошибочно диагностировать физическое состояние больных, мало того – провидеть ближайшее будущее. Оказалась глубоко верующим человеком, регулярно исповедывающимся и причащающимся в церкви. Как–то я удостоился счастья быть приглашённым в гости. Познакомился с её чрезвычайно простым и милым мужем – инвалидом Отечественной войны, без обеих ног, совсем взрослыми сыновьями, обожающими свою мать. Всё это привело к тому, что мои сомнения отсеялись. Я понял, что именно в то время, когда заканчивал заниматься в лаборатории, Провидение прислало ко мне Инструктора.
Три года я имел возможность изредка беседовать с Инструктором. В моей книге «Скрижали» ты сможешь кое–что прочесть о содержании этих бесед. Через три года её муж, ездивший на инвалидном «Запорожце» с ручным управлением, лоб в лоб столкнулся на шоссе с грузовиком, управляемым пьяным водителем. Погиб.
С тех пор мой Инструктор исчез. Больше я её никогда не видел.
Так вот. Однажды я услышал историю, которую и рассказал вчера членам своей группы. Для того, чтобы все мы сбросили с себя пыль обыденщины.
…Хотя бы раз в месяц она посещала баню, парилку. В одном из снов про занятия во Всемирной школе знаний какие–то две её соученицы, молодые женщины, американки, которых она, конечно, никогда в реальной жизни не встречала, с сочувствием выслушали её жалобу на то, что она никак не может стать целительницей, ибо сколько ни читает книг по медицине, ни листает красочные анатомические атласы, не может совместить в своём воображении одновременную работу всех органов, как это происходит в организме человека. Обе американки обещали ей молитвенную помощь.
После этого сна настал день, когда она пришла в баню. С шайкой, веником отворила дверь парилки. Там находился десяток женщин. Все они были заняты своим делом, и никто из них даже не заметил того, что из глубины мокрой от горячего пара стены возникает изумительной красоты нагая девушка. Обе стороны её тела растворяются направо и налево, как створки раковины, и становятся видны все внутренние органы, ясна их работа, взаимосвязь.
Затем створки закрылись, девушка стала исчезать в глубине стены.
Самое интересное случилось потом, много позже этой, рассказанной мне неправдоподобной, мистической истории. В мои руки попал напечатанный на машинке кустарный перевод с английского книги профессора Ш. Карагулы «Порыв к творчеству», где, в частности, упоминается о той самой Всемирной школе знаний, которую некоторые жители разных стран посещают во сне. Но ещё поразительней, Ника, что вчера, когда я поведал об этой истории, одна из моих слушательниц, взволнованная, сказала: «Владимир Львович, боялась вам признаться, я уже год посещаю во снах ту школу и, кажется, видела тех самых американок…»