— Давайте сядем вот тут на эту скамеечку и расскажу, какой у вас папа. Хотите?
— Хотим! – в один голос воскликнули вы с мамой.
— Когда в первой части Большой книги вы дочитаете до того места, где рассказывается, как я был переведён с очного отделения института на заочное, лишился стипендии, вы, надеюсь, поймёте, что очень стыдно писать стихи, предаваться вдохновению по ночам на коммунальной кухне, живя на зарплату родителей, преимущественно мамину. Не только писать стихи, просто невозможно так жить здоровому, в общем–то, парню.
И вот, вспомнив о давно пропавшем бланке «Московского комсомольца» с напечатанным на нём поручением написать очерк о работе Одесского торгового порта, так и не исполненном, я с помощью знакомых по литературным объединениям, тайных доброжелателей из редакций, где начальство продолжало не печатать мои стихи, постепенно сделался так называемым внештатным корреспондентом различных газеток, газет и журнальчиков.
В институте с большим сомнением посматривали на справки, которые я приносил, но возразить ничего не могли. Формально я ведь работал, хоть и внештатно. Так я вступил на дорожку, по которой мне пришлось с перерывами пройти чуть ли не тридцать лет.
Со временем я стал сотрудничать с такими центральными изданиями, как «Литературная газета». Ездил в командировки по всей шестой части Земного шара. Часто, сдружившись с местными людьми, задерживался у них вместо четырёх–семи дней командировки на месяц–полтора. Попадал в приключения, какие не снились и Синдбаду–мореходу!
— Очень интересно, – сказала мама Марина. – Смотри, дочь наша устала, хочет спать.
Мы остановили какого–то частника и поехали домой. По пути ты заснула.
…С течением лет я всё чаще приходил в отчаяние от своей журналистской деятельности. Конечно, благодаря ей я побывал в таких местах, где, пожалуй, не побывать обычному смертному за десять жизней, обрёл дружбу великого множества людей. В какой–то мере стал их надеждой.
Но мои статьи, очерки, корреспонденции практически никому ни в чём не могли помочь, ничего изменить. А я ведь чувствовал на себе ответственность перед поверившими в меня людьми.
Зато отец понемногу начинал гордиться мной. Вырезал из газет подписанные моей – его! – фамилией материалы. То, что моя деятельность приносила смехотворные заработки, его не удручало.
А бедная моя мама Белла, когда я надолго пропадал где–нибудь на огромных пространствах страны и порой дозванивался до дома откуда–нибудь из кабинета начальника Нурекской ГЭС или Дома колхозника под Новосибирском, умоляла: «Возвращайся! Володенька, когда ты вернёшься? Что ты сегодня кушал? Не нужно тебе этим заниматься, с твоей ногой».
Я же с фальшивым оптимизмом отвечал ей известной восточной поговоркой: «Хромых всегда тянет бродить…»
Никочка–Вероникочка, в повествовании о том, как Бог вёл меня к нашей встрече, я, конечно, несколько забежал вперёд. Раз уж так получилось, хочу так же наперёд поделиться с тобой ошеломляющим наблюдением: за время этих многочисленных поездок я не набирался никакого жизненного опыта. С мистической определённостью выяснилось, что всё уже таилось во мне.
Каждый встреченный человек был как бы ключиком, который что–то во мне отпирал… Мы тут же начинали понимать друг друга, точно знакомы давным–давно. Порой я ловил, и до сих пор ловлю себя на том, что из уст моих или из–под пера выходят вещи, о которых я не мог знать по своей биографии. То же происходило при встрече с пустыней, горами, океаном. Они, как ключом, открывали то, что во мне было изначально. Ещё раньше, с той поры, когда я несмышлёнышем играл на расстеленном старинном ковре.
Это пугающее присутствие подспудного всеобъемлющего знания как–то связано с тем, что можно действительно найти могилу Александра Македонского, целить людей, слышать чужие мысли.
Может быть, поэтому многие читатели говорят, что мои книги похожи на саму по себе проходящую перед глазами панораму жизни. Не только моей. Но и их собственной! Вот в чём тайна.
68
— Бениссимо! – воскликнул по–итальянски там, в Барлетте, дон Донато и зачем–то повторил по–немецки: – Вундербар!
Что означает – прекрасно.
После чего в телефонной трубке зазвучала его русская речь. Почти правильно, почти без акцента Донато говорил, что с радостью приглашает нас всех на июль. Что для пупетты, Марины и для меня у него будут свободны обе гостевые комнаты. Нужно только оформить туристические визы, купить авиабилеты до Римини, а оттуда доехать поездом до Барлетты, где он нас встретит. И раз у Марины есть права на вождение автомобиля, он даст нам свой старенький, но вполне надёжный «Фиат» в полное пользование, чтобы она могла возить Веронику и меня на пляж и вообще быть хозяевами положения. Просил ни о чём больше не беспокоиться.
Конечно, позвонить ему могла бы и Марина, более подробно обсудить всё по–итальянски, но твоя мама предпочитает никогда никого ни о чём не просить для себя.
Зато постоянно делает всё, что может, для других. Эти хлопоты часто порождают паразитов, готовых нагло пользоваться её добротой, и в дальнейшем не желающих палец о палец ударить для того, чтобы хоть что–нибудь сделать для самих себя.
Никогда я не был вполне обеспеченным человеком, всю жизнь работаю. Поэтому с брезгливостью отношусь к попрошайкам, у которых есть две здоровых руки, две ноги…
А наша Марина тайно от меня раздаёт подобного рода личностям часть своей зарплаты. Недавно выяснилось, что один из моих свитеров, брюки, вполне приличные верхние рубашки, а также твои вещицы, из которых ты ещё не успела вырасти, не говоря уже о Марининых куртках, юбках, обуви, исчезли из дома.
Эта постоянная утечка денег, вещей, порой продуктов, эти бесцеремонные – в любое время суток – просьбы по телефону, появление в нашей квартире малознакомых, а подчас и совсем незнакомых бездельников и бездельниц, утаскивающих разбухшие пакеты с твоими игрушками, пачками макарон, Мариниными кофтами – всё это не может не раздражать.
Но вот что я должен тебе доложить: отец Александр Мень тоже был таким, как твоя мама Марина. Тоже никогда ни в чём не отказывал. Однажды я обратил внимание на явно гнусную личность, беззастенчиво эксплуатирующую его доброту.
— Знаю, – сказал отец Александр. – Но Господь сотворил солнце для всех. Лучи его одновременно согревают и злого и доброго. Не нам с вами судить людей. С каждого потом спросится. Наше дело – делиться с ближним, кем бы он ни был. Не так ли?
Помню, как–то летом отец Александр в очередной раз, как всегда, неожиданно, заехал ко мне для того, чтобы я ему прочёл новые, ещё черновые главы романа «Здесь и теперь».
После того как мы поговорили, выпили по чашке крепчайшего кофе, он попросил отвезти его к Ярославскому вокзалу, но прежде приостановиться на три–пять минут у ближайшей сберкассы.
На «запорожце» подъехали к сберкассе. Выходя из машины, отец Александр сказал:
— Извините меня! Неотложная мелочь, иначе никак не успеваю.
Прошло десять минут, двадцать.
Он появился, неловко запихивая в карман брюк какую–то бумажку. Ещё раз извинился, сказал, что в сберкассе была большая очередь.
У Ярославского вокзала, как обычно, обнял меня, перекрестил и быстро пошёл к перронам электрички, чтобы уехать к себе в Семхоз.
Когда я выходил из машины у подъезда, заметил под сиденьем какую–то смятую бумажку. Это оказалась квитанция о переводе в фонд помощи пострадавшим от землетрясения в армянском городе Спитаке довольно крупной суммы…
А дон Донато! Когда Донато стоит у нас постоем, он частенько просит у Марины одну–две хозяйственные сумки побольше и покрепче. Идёт с ними в магазин, набивает продуктами, фруктами, гостинцами для детей, тащит всё это добро с пересадками через всю Москву на метро, на автобусах, в какую–нибудь семью, где мать пьёт, отец – наркоман, малые дети растут без призора.
Вот какой был отец Александр. Вот какой дон Донато. Вот какая у нас мама Марина! Одного поля ягоды.
Пожалуйста, запомни, постарайся запомнить это время, когда каждое воскресное утро мама зажигает свечку, раскрывает перед тобой детскую Библию с цветными картинками, рассказывает о Боге, об Иисусе Христе.
К концу этих занятий я произношу «Отче наш», и ты уже вторишь мне и маме, забавно увязая в трудном для тебя слове: «И избави нас от лука–ва–ва–во».
А потом едем к поздней литургии в храм.
В этой церкви у нас много друзей, ещё больше верующих знают меня как писателя, читали мои книги. По окончании службы подходят, прежде всего – к тебе, обнимают, треплют по головке. Ты всех тоже знаешь, тянешься на руки к своему крёстному отцу Жене. Окружённая любовью взрослых, воспринимаешь это чудо как нечто вполне естественное. В общем, православная идиллия.
А у меня порой на сердце кошки скребут. Как подумаю о твоём будущем, когда меня не станет.
Как ты там сейчас в будущем, доченька моя?!
Одна надежда, что Господь не оставит тебя. Что приглядывает за тобой оттуда, из вечности, зарубленный отец Александр.
На обратном пути из храма приходится заезжать то в один магазин, то в другой, закупать на неделю продукты. Всё хуже я вижу. Всё опаснее эти поездки на «запорожце».
Марина давно считает, как и все наши друзья, что нужно переделать ручное управление «запорожца» на обычное. Год назад она закончила курсы водителей, получила права. Хочет сама сесть за руль.
Логично. Тем более, купить нормальную, пусть и не новую автомашину нам не под силу. Но я, старый осёл, упираюсь. Рискуя твоей жизнью, всё–таки тяну, не желаю лишаться остатков самостоятельности. Дон Донато, когда был в Москве, глядя на то, как я веду «запорожец», только сокрушённо покачал головой. Он никогда не читает мораль, не насилует свободу другого человека. И в этом поразительно схож с твоей бабушкой Беллой.
Она, конечно же, не понимала, как он, той фундаментальной и до конца не постижимой истины, что всё происходит по воле Божьей, но, неся крест постоянного беспокойства, покорно отпускала меня, инвалида, в любые странствия, командировки.