— Володя! Только что выкрали бумажник! – Марина останавливается, опускает тебя на землю, растерянно роется в сумочке. – Там автомобильные права, деньги.
— Много денег? Ведь пенсия, на которую мы хотели купить птиц, у меня в кармане. Вот они.
— Документов жалко… – Вид у нашей Маринки совсем несчастный, обескураженный.
— Что с мамой? – теребишь ты меня за штанину.
Эх, детеныш мой, ты ещё не знаешь, этот мир полон воров, мошенников, похитителей детей, убийц… Птичий рынок всегда был наводнён карманниками- $1щипачами».
— Это – ваше? – невесть откуда возникшая из толпы женщина с хитрыми глазками протягивает Марине её права.
— Благодарю, – говорит Марина. – А бумажник?
— Не знаю. Подняла под ногами, – неизвестная растворяется в толпе, как не бывала…
И на том спасибо. Мы находим птичий ряд, покупаем парочку молодых неразлучников, клетку, запас корма. Хотел было я показать тебе и Марине всё торжище, но зрелище дёргающегося на цепи, потерявшего маму медвежонка, замученных мартышек, питона, лениво ползающего по плечам и груди подвыпившего продавца, столь тягостно, что мы решаем ехать домой.
…Марина не допускает меня обустраивать птиц. Навешивает кормушки внутрь клетки, засыпает зерновую смесь, семечки.
— Ах вы, дурачки, – приговаривает она, в то время как они щиплют ей пальцы. – Дурачки, сейчас налью воду в поилку. Потерпите.
Ты завороженно смотришь на эти порхающие, щебечущие цветы.
— Папа! А у них в хвостиках есть ещё красные и синие пёрышки!
Так осуществилась моя тайная мечта. Теперь по будням, когда я на весь день остаюсь в одиночестве, из кухни, где на тумбочке стоит клетка, до меня доносятся залихватские птичьи трели. Наверное, как на Мадагаскаре.
Веселее работается.
…Ночью вышел я с удочками и рюкзаком во Владимире из поезда дальнего следования, пересел в старинный, видимо, ещё дореволюционный состав, чтобы по узкоколейке попасть в Солотчу. Он с лязгом двигался так медленно, что какой–то озорной матрос иногда выпрыгивал из вагона на насыпь, бежал наперегонки.
Под потолком тамбура догорал фонарь со свечой. Окрест проступали в утреннем тумане сосновые леса, песчаные пустоши.
Дотоле неведомое чувство горечи и свежести омыло душу. Заповедный край с милым названием Мещёра обступал меня, отрезая от возможности ежедневно звонить по телефону, безнадёжных свиданий.
Сойдя на захолустной станции Солотча, я чуть ли не физически ощутил – какая–то добрая, невидимая воля передвигает меня в иное пространство. Увидел себя как бы со стороны, идущего по длинной спящей улице. Впервые испытывал жгучее любопытство, словно всё это происходит не со мной…
Справа за высокими заборами виднелись кряжистые деревянные дома, слева сквозь разрывы плакучих ив и кустарника угадывалась речка. Где–то мычала корова, возвещали наступающее утро петухи. Шёл, пока не увидел рядом с калиткой номер дома, указанный в письме Лидии Корнеевны.
Я осторожно толкнул калитку. Она оказалась незапертой. Мне некуда было деваться. По усыпанной песком дорожке мимо кустов ухоженных роз обошёл безмолвный дом. За ним на обширном огороде заметил двух пожилых людей. Однорукий мужчина выдёргивал сорняки, женщина тяпкой окучивала картошку.
Они несколько испугались, увидев меня. Я поздоровался, протянул письмо.
— Хозяева встают поздно, в одиннадцатом часу, – сказала женщина, с натугой разгибая спину. – Будут недовольны, если разбудим.
Мужчина ловко выщелкнул одной рукой папиросу из пачки, зажёг спичку, закурил.
— У вас удочки. Хотите, пока сплаваем на рыбалку? Покажу места.
Предложение я принял, не задумываясь.
К сожалению, позабыл, как звали этого тяжело раненного на войне бывшего артиллериста. Он взял свою удочку, банку с червями. Мы пересекли улицу. У берега возле деревянных мостиков покачивалась привязанная лодка.
Солотча оказалась чудесной рекой с плавными поворотами. Под низко нависшими кустами медленно закруживалась вода омутов, на мелководьях веером взлетали мальки, спасаясь от утреннего жора хищных рыб.
Мы проплыли вниз по течению километр или два. За это время мне были показаны места, где кормятся лещи, ловятся на живца щука и окунь. Затем мы привязали лодку к поникшим ветвям ивы, закинули удочки.
Мой спутник вытащил из–за пазухи телогрейки четвертинку водки, гранёный стакан, плеснул мне, потом себе. Я извлёк из рюкзака приготовленные мамой пирожки с картошкой, помидоры.
Ловилась крупная плотва, подлещики.
— Солнце уже высоко. Десятый час. Поздно начали. Если хочешь быть с рыбой, вот тебе секрет: нарежь крепкую леску на куски метра по три–четыре, привяжи к каждому по грузилу и поводку с крючком. Под вечер налови живцов, за час наловишь. Будешь плыть на лодке, наживляй и привязывай леску другим концом к кустам над каждым омутом. Запоминай места! К утру обплывай свои угодья. Обязательно попадутся щуки, крупные окуни, судак. Теперь пора назад.
Возвращаться против несильного течения было нетрудно. Солнце пригревало. Мерно взмахивая вёслами, я почувствовал, что от бессонной ночи и выпитой водки меня разморило.
Мы зачалили лодку и подошли к калитке. Там уже ждала немолодая, полная женщина в сарафане.
— Здравствуйте! Я жена Фраермана. С уловом! – она доброжелательно улыбнулась.
Прочла рекомендательное письмо, повела было на террасу пить чай.
— Извините меня. Я не голоден. Страшно хочу спать.
— Вижу! Что ж, будете завтракать с мужем, когда он встанет. Идёмте, покажу ваши апартаменты.
Она ввела меня в темноватую комнату с раскладушкой, на которой лежал полосатый матрац.
— Сейчас принесу одеяло и всё прочее. Если вам тут будет неудобно, найдём другое помещение.
— Спасибо, – я прислонил к стене удочки, скинул с плеча рыболовную сумку и, не раздеваясь, повалился на ложе.
— Что ж вы так, без подушки? – услышал я сквозь сон. – Приподнимите–ка голову. Вот и одеяло. Старенькое. Им укрывался Аркадий Петрович Гайдар…
Я с усилием разомкнул ресницы, увидел, как меня укрывают рыжеватым, прожжённым во многих местах одеялом.
Думаю, поспать удалось не больше получаса. Проснулся оттого, что кто–то настойчиво тряс за плечо, хрипло шептал:
— Вставайте! Вставайте!
Первое, что я увидел, был топор. Его держал в левой руке сильно небритый старик, в другой торчал конец широкого солдатского ремня.
«Мог бы отрубить мне, спящему, башку! А ремень зачем?» – с ужасом подумал я, вскакивая.
— Забирайте свои вещи. Идите вперёд, – хрипел старик. – Я Фраерман.
— Здравствуйте, – обернулся я к нему, взяв рюкзак, сумку и удочки. – Рад познакомиться.
Я подумал, что таким срочным способом меня решили перевести в другую, лучшую комнату.
— Идите вперёд! – Фраерман вдруг приложил конец ремня к стене и тюкнул по нему топором. Теперь я понял, что он полупарализован, видимо, после инсульта, упражняет непослушную руку.
— Идите, идите к выходу, – сипел он сзади. – Быстрее.
Так он доконвоировал меня до калитки.
— За что? – обернулся я напоследок.
— Нельзя лезть со своим уставом. Отвлекать наших работников. Мы им деньги платим.
Калитка за мной закрылась. Щёлкнул засов.
Опять я очутился на улице. Стало даже весело.
«Ну их к лешему, этих бар, – подумал я, сидя в сельской чайной и доедая яичницу. – Вообще завяз среди писателей… Но в Москву от этой реки ни за что не вернусь».
Я расплатился с буфетчицей, поинтересовался, не сдаст ли кто комнату. Она посоветовала пойти в самый конец улицы к какой–то одинокой старушке.
Так началась моя жизнь в покосившейся избе у бабы Мани. За пол–литра её сосед предоставил мне свою лодку в полное распоряжение.
Часто я кое–что записывал за шатким столиком под яблоней, посматривал, как измождённая старушка то копается в огороде, то доит козу.
Единственный внук её неизвестно отчего погиб в армии. Когда она притащилась на похороны, увидела только закрытый гроб с лежащей на нем солдатской фуражкой.
Я покупал в «сельпо» растительное масло, хлеб, чай, сахар. Регулярно приносил улов. Старушка ела чрезвычайно мало, приговаривала: «Ничего–то нам уже не надо, курочкам–гавноклюечкам», сетовала, что я не пью козье молоко.
Однако, она не была так проста, как спервоначалу показалось. Постепенно я заметил, что основное содержание её жизни составляют взаимоотношения с Богом.
В доме имелась икона – лик Спасителя. И единственная обветшалая книга – Псалтырь.
Придерживая рукой очки со сломанной оправой, что–то там вычитывала, шевеля губами. Под иконой постоянно теплилась лампадка. Ни утром, ни вечером старушка вроде бы не молилась. Но однажды я был ошеломлён, когда осознал, что она постоянно разговаривает. С Богом!
«Куда запропастил мою козочку? Немедля скажи своим ангелам, чтоб воротили! Гляди, рассержусь!» «Почто Володя ходит неженатый? Пошли ему жену, дитё, добром прошу!»
Растроганный, рассказал ей о том, как вдова Волошина заставила зимой одолеть Библию, как чувствую неслучайность того, что со мной происходит…
— У нас здеся церкви нету. Поезжай в Рязань али во Владимир, крестись.
Я пренебрёг её советом.
Как–то на рассвете, ещё в полутьме, отправился в лодке проверять оставленные на ночь закидушки с живцами. Дул попутный ветерок. Я приподнял над водой вёсла. Спина стала парусом. Лодка беззвучно скользила мимо чуть различимых берегов. Впереди раздался громкий всплеск. Я гребанул вёслами к омуту, над которым была привязана первая моя снасть. Пред носом лодки свечой взмыла вверх здоровенная щука. Я дёрнул за леску, подсёк, перекинул хищницу через борт себе под ноги. За мыском вытащил на другую закидушку налима, потом под старой, раскидистой ивой попался сом, чуть дальше – щурёнок. Я отпустил его обратно в воду.
Остальные пять закидушек оказались пусты. Но и этого улова нам с моей старушкой было вполне достаточно.
Оставалось вытащить из пасти щуки глубоко заглотанный крючок.
Я подчалил лодку к берегу заливчика, закурил и, ёжась от проморзглого тумана, стал осторожно заниматься этим небезопасным делом. По опыту знал, что, уколовшись о щучьи зубы, можно получить нарыв.