Получив гонорар, я всё–таки убедил маму уйти на пенсию. Она в свою очередь упросила меня пройти комиссию ВТЭК. После долгих, унизительных очередей среди несчастных стариков и старушек мне определили инвалидность второй группы и я тоже стал получать жалкую, но регулярную подачку от государства.
Отец некоторое время хорохорился: «Как я покину коллектив? Парторганизацию? Не хочу становиться на партучёт в домоуправлении…»
Так он хныкал, пока не исполнилось 50 лет со дня его вступления в ВКП(б). Получил звание ветерана партии, почётный значок и пенсию, почти равную маминой. Свой первый нерабочий день он отметил тем, что впервые в жизни купил маме торт, мне – пачку копировальной бумаги для пишущей машинки и авторучку, себе же – банку тихоокеанской сельди.
— Нет ничего лучше картошечки с селёдочкой! – в который раз приговаривал он после того, как, попробовав торт, нетерпеливо открывал консервным ножом заветную банку.
По утрам я работал в своей комнате, слышал, как за закрытой дверью протекает жизнь родителей. И радостно и печально было слышать – вот мама наливает воду в чайник, вот отец выходит к лифту, чтобы спуститься к почтовому ящику за «Правдой»… Часто он приносил письма для меня – от авторов, чьи рукописи я похвалил в своих рецензиях, от тех людей, с которыми давно подружился, колеся в командировках.
Попадались и повестки, приглашавшие на разного рода собрания секции поэтов Союза писателей.
Почти не посещал.
Зато повадился брать книги и журналы в библиотеке Союза. Кажущаяся бессмысленность жизни, её неразагаданная тайна стояла передо мной вечным знаком вопроса.
Листая в журналах напечатанные там романы и повести, я отчётливо видел, что их авторам, в сущности, не о чем сказать. Кто лучше, кто хуже, они продолжали описывать то, что и так всем известно. «Философы», критики жонглировали цитатами из Маркса, Сартра, Фрейда, давили читателя эрудицией. Но не было живой воды в этой мертвечине.
Заведующая библиотекой с сочувствием отнеслась к моим поискам. Она стала приносить мне откуда–то из сейфа, где хранился «запретный фонд», книги, которые не значились в каталоге.
Кроме того, я исхитрился получить доступ в закрытый фонд библиотеки имени Ленина. Прочёл и законспектировал некоторые сочинения Бердяева, Лосского и других религиозных философов. Там же в курилке однажды разговорился с одним очкастым малым, ошеломившим сообщением, что дома в его библиотеке имеется некая подробная карта с обозначением всех пространств, куда попадает душа человека после смерти. Называется «Тибетская книга мёртвых». И он может её продать.
Так я очутился в трёхкомнатной квартире, сплошь заставленной книжными полками. За стёклами полок тесными рядами стояли переплетённые в одинаковые красные обложки с золотыми буквами названий сочинения мистиков всех времён и народов.
Я приобрёл «Тибетскую книгу мёртвых», трактаты Сведенборга и «Многообразие религиозного опыта». На большее моей пенсии не хватило.
Уже собирался уходить, когда продавец мистики завёл меня в ванную, шёпотом сообщил:
— Соседи, стоит пустить воду, подливают в неё какой–то яд, хотят отравить… Третий месяц не моюсь. Писал в домоуправление, в милицию – никаких мер. Что делать?
— А семья у вас есть?
— Видите ли, жена заряжена так же, как я, мы отталкиваем друг друга.
— Понятно. Извините, должен идти.
Книги, приобретённые у этого человека с мозгами набекрень, показались мне чрезвычайно интересными, Особенно «Многообразие религиозного опыта». Что–то во мне они объясняли.
«Если человек готов, появляется гуру», – говорят индусские мудрецы.
Как–то утром позвонил знакомый журналист из отдела экономики «Литературной газеты» с предложением слетать в Таджикистан, написать очерк о строительстве алюминиевого завода. А вечером я впервые открыл дверь двухэтажного флигеля в Фурманном переулке, где помещалась «Лаборатория биоэнергетики при обществе имени Попова». Обо всё этом тоже рассказано в «Здесь и теперь».
Так неисповедимым путём за один день в очередной раз резко изменилось течение моей жизни.
88
Знаю, знаю, просто слышу, что подумал читатель, приступая к этой главе: «Опять он будет хвастаться своей девочкой, своей Никой–Вероникой».
Буду.
В утешение тем, у кого нет ребёнка, кто по какой–либо причине испытывает чувство горечи, сообщаю: здесь, в отличие от всех других глав, вообще меняется ход повествования.
Приторможу открывать новую страницу моих путешествий и приключений, чтобы и ты, доченька, не ведающая, что такое страх, поняла, в каком напряжении, под каким невидимым колпаком жили люди.
Как раз в тот день, когда я с безрассудной отвагой должен был в семь часов вечера переступить порог лаборатории биоэлектроники на самом деле – полуподпольного исследовательского центра по изучению парапсихологии, а ночью вылететь в столицу Таджикистана – Душанбе, Бог напоследок подверг меня искушению.
…Навстречу сеявшемуся с неба дождю со снегом шумно вздымались струи фонтана. Здесь, в сквере у Большого театра было пусто. Зато вокруг на тротуарах, за стволами чёрных, угрюмых деревьев, в отсветах утренних фонарей торопливо струились разноцветные зонтики. Я поднял воротник плаща и подумал, что, если бы кто–нибудь выключил сеющий водяной пылью фонтан, стало бы не так знобко. Но фонтан бил. Бессмысленно и роскошно.
А она всё не шла…
Высокий парень в меховой кепке возник из туманной мороси, прошёл мимо, остановился, закурил. Поодаль обозначился и второй, с развёрнутой газетой в руках. Замер у мокрой скамейки.
Минут через десять со стороны Большого театра показалась толстая тётка в кожаном пальто, сапогах. Приостановилась возле того, что курил. Он ушёл. А она осталась.
Это была так называемая «наружка» – наружное наблюдение. Меня поразила грубость работы. А может быть, делалось это нарочно. Чтобы испугать.
…Родители ещё спали, а я, попивая на кухне кофе, отыскивал на карте Таджикистана город Регар, где строился алюминиевый комбинат, когда раздался звонок телефона.
— Здравствуйте. Это Владимир Файнберг? – произнёс тихий женский голос. – Я от Джима.
— Какого Джима?
— Простите, это апартамент Владимира Файнберга?
— Апартамент. Я у телефона.
— Привезла привет от Джима. От Жени. Так вы его называли?
— Господи!.. А вас как зовут?
— Дина.
— Откуда вы говорите, Дина?
— Из отеля «Националь».
Как током прошибло! Наконец, догадался о каком Джиме–Жене идёт речь, понял, откуда она приехала. Подумал: «Телефоны в «Национале» наверняка прослушиваются… Могла бы позвонить с улицы, из автомата».
Дина продолжала говорить о том, что имеет всего несколько часов свободного времени, приехать ко мне в гости она не успеет, а вот встретиться прямо сейчас, к девяти, у фонтана Большого театра было бы удобно.
Действительно удачно складывалось – не принимать её у себя, где и угостить–то особенно было нечем.
Не допив кофе, я сунул в карман толику денег, ещё летом спрятанную от самого себя в томике Платона, и поехал на метро в центр города на встречу с гражданкой Соединённых Штатов Америки.
…Женька, с которым я учился на Высших режиссёрских курсах, уже четыре года как эмигрировал. Никому ни письма, ни весточки. Как в воду канул. Знались домами, дружили. Приезжал ко мне на съёмки в Минск. Оттуда съездил со мной в Вильнюс на поиски натуры. Большой знаток, казалось бы, несоединимых вещей – оперы и джаза. Любитель выпить.
Дина где–то задерживалась. Недвижные фигуры всё так же маячили по обе стороны фонтана. Чтобы не нервничать, не придумывать чепухи, я решил заранее представить себе, как она выглядит, эта американка. Такое волшебно удаётся, если сформулировать вопрос – кому?! – и, отрешившись от всего сущего, прикрыть глаза… Но я не успел.
— Владимир Файнберг? – навстречу быстро шла, летела, высокая, точёная женщина в белом, не по сезону, плаще, тащила большую, доверху набитую пластиковую сумку с надписью «Онтарио».
— Привет! – сказал я нарочито громко, чтобы показать тем двоим, что нисколько не боюсь.
— Правда, неделю назад я уже была здесь в Москве, не смогла застать вас. Уехала с туристами на Байкал, и вот сегодня назад, в Нью–Йорк, – она подала ледяную руку с ярко окрашенными ногтями.
— Дина, сколько у вас свободного времени?
— Один или два часа, да? Так правильно?
— Да, – откликнулся я, глядя на её напряженно улыбающееся лицо, на искрящиеся московской моросью соломенного цвета волосы, перекинутые через плечо на грудь.
— Знаете что, давайте уйдём отсюда. Тут совсем близко кафе «Метрополь», согреетесь. Я тоже замёрз. Вы хорошо говорите по–русски.
— Моя бабушка – полячка из Киева.
Не оглядываясь, я вывел её из сквера к памятнику Островскому. Подземным переходом пересекли проспект Маркса, Дина рассказывала о бабушке, в двадцатые годы оказавшейся в Чикаго и вышедшей там замуж за американца голландского происхождения, а я слушал её и думал о том, что ничего удачнее невозможно изобрести: кафе «Метрополь» – место посещаемое преимущественно иностранцами, безусловно контролируемое, следовательно, тайной встречи с американкой приписать не смогут… Правда, сумка, по–видимому, с подарками от Женьки, могла стать предметом особого внимания.
Толкнув вертящуюся дверь гостиницы и пройдя налево в кафе, я вместе с плащом принял у Дины сумку, отдал сверкающему золотом позументов гардеробщику, успел заметить, что из неё поверх других подарков торчит углом прямоугольный свёрток, обтянутый зелёной фирменной бумагой с надписью «Reserve Blend». Надпись была вверх ногами. Это я точно запомнил.
Гардеробщик взял вещи, слегка поклонился Дине, задержал потяжелевший взгляд на мне. В этот момент показалось, что сейчас меня выставят в шею. Но затем оба наших плаща были повешены на крючки, сумка сунута под стойку, и поверх неё лег пластмассовый номерок.
Кафе обняло теплом и светом. Сели за столиком у окна, надёжно ограждавшего от дождя, пронизанного мигающими огоньками светофоров.