Я обрадовался этому звонку. Не так уж часто раздаётся голос из–за пятидесяти лет, не так уж много осталось людей, помнящих меня с юности.
Вкратце рассказал о Марине. О тебе. Поделился радостью, вот наши попугаи–неразлучники отложили первое яйцо, собираемся на Птичий рынок за дуплянкой.
— Не надо! – закричал Лёва на том конце провода. – У меня есть, остался от волнистых попугайчиков гнездовой домик. Вычищу, чуть починю, завтра же привезу. Давай адрес! Как зовут твою дочку?
И действительно, на следующий день приехал, привёз деревянный домик, на откидной крышке которого большими золотистыми буквами было инкрустировано: НИКА.
Я угощал, чем мог, этого добродушного человека, как оказалось, пережившего после смерти любимой жены два инфаркта, дивился тому, что он возник из–за полувека именно в тот момент, когда мы собирались покупать дуплянку… Всё–таки, Ника, согласись, необычное сцепление обстоятельств. Но ещё больше был я поражён, услышав, что Опольев – всего лишь псевдоним, придуманный Лёвой в молодости, когда он писал стихи, думал стать поэтом. А настоящая его фамилия – Иоффе.
Такая же, как у моей мамы Беллы!
Вот тебе ещё одно «случайное» совпадение…
Наши неразлучники сейчас же впорхнули через круглое отверстие летка в приставленный к открытой дверце клетки домик, осмотрелись, начали вставлять себе в хвост расщепленные веточки, бумажные полоски, таскать туда. И с интервалами в несколько дней снесли ещё пять яичек. Самка день и ночь насиживала их, согревала своим материнским теплом. В результате теперь у нас щебечут четыре птенчика.
— Папа, давай дадим им названия!
— Какие?
— Один пусть будет Карандашик, другой – Фломастер, третий – Юбочка!
— Интересно. А четвёртого как назовёшь?
— Ещё не придумала.
За окном зима, декабрь. А у нас цветут растения. Подобно живым цветам, порхают в клетке красно–зелёные неразлучники.
— Вот попугайчики родились, – говоришь ты вечером, придя из детского сада. – А когда я родилась? Когда у меня будет день рождения?
— Скоро. Первого февраля тебе будет целых три года! А мне в мае семьдесят…
Внезапное появление Лёвы вырвало из небытия прошлого уже стирающийся в моём сознании образ А. М.
Был такой период нашей дружбы, когда я стал брезговать его вечной склонностью к пьянству, стремлением к любому окололитературному заработку, к халтуре. Был период, когда мы не виделись несколько лет.
И вот однажды зимой меня разбудил телефонный звонок. Я включил ночник, глянул на часы – начало седьмого утра.
— Володя! Я только что приехал на электричке. Скорей одевайся, приезжай. Жду на выходе из метро «Белорусская–радиальная».
— Зачем? Какого рожна?
— Должен передать тебе одну вещь.
— Какую? На улице мрак, мороз. С какой стати?
— Приезжай. Прошу тебя! – он чуть не плакал.
Выйдя в морозных облаках пара из дверей метро, я сразу увидел А. М. Замёрзшего. Одиноко стоящего под фонарём с каким–то плоским пакетом в руках.
— Возьми. Пусть это будет тебе, – сказал он срывающимся голосом. – Последнеё время занимался одной деятельностью. Решил завязать. Всё! Хватит обманывать старушек.
Он всучил мне обёрнутый в газету и обвязанный верёвкой пакет, остановил такси и уехал.
Дома я взял ножницы, разрезал бечёвку, в недоумении развернул газету. Передо мной на столе лежала расчленённая по всей длине икона.
Я испытал почти физическую боль, глядя на разъятый лик Христа, изображённого на тускло–золотистом фоне с раскрытым Евангелием в руке, где было выведено: «Придите ко Мне все труждающиеся и обременённые».
Тогда до встречи с отцом Александром, до моего крещения было ещё далеко, лет пятнадцать, Я ничего не понимал в иконах, но немедленно, в тот же день, поднял на ноги пол–Москвы, пока не передал сокровище специалисту, работающему в реставрационной мастерской. Умолил его ни в коем случае не покрывать изображение свежими красками, только как можно аккуратнее и крепче составить обе половины, осторожно смыть грязь, не стирая патины времени.
Через месяц икона вернулась ко мне. Целая. Изумительно тёплая, родная.
С тех пор, как можешь видеть, она всегда висит над секретером.
Родители были несколько шокированы её появлением. Но в восьмидесятом году, как–то вернувшись вечером домой, я застал маму в своей комнате. Она стояла на стуле с белой тряпкой в руке, смотрела на лик Христа.
— Решила смахнуть пыль, – несколько смутившись, сказала она.
Через полгода моя мама и твоя бабушка Белла умерла от последствий инсульта, парализовавшего речь, правую половину тела. Как это произошло, подробно описано в «Здесь и теперь». С тех пор не могу перечитывать те страницы. Нет сил от горя. Не смог её исцелить. Всем помогаю, а самым близким не могу. Такова странная закономерность, присущая, говорят, не только мне.
Обо всём правдиво, документально, написал я в той книге. Только не о самом главном. Постеснялся тогда раскрывать сокровенное.
Перед самой её смертью я свою маму крестил.
Склонясь над её постелью в больничной палате, понял по тяжёлому прерывистому дыханию – началась агония. Спросил:
— Мамочка, Беллочка моя, хочешь креститься?
Левой, не парализованной рукой вывела у меня на листке записной книжки: «Да!»
Поцеловал её. Вызвал врача, сестру. Сунул им денег, попросил, чтобы ни на миг не оставляли. А сам на такси бросился к друзьям, которые водили знакомство со священниками.
Уже два года знал я отца Александра. Но он в тот момент находился далеко, в Пушкино. А тут дорога была каждая минута.
Друзья, муж и жена, стали трезвонить во все концы Москвы. Священники в тот час находились в церквах, служили литургию. Тогда мне было сказано, что в крайних, экстренных случаях любой христианин может сам совершить таинство крещения. Я получил листочки с необходимыми молитвами, бутылочку крещенской воды, крестик на шнурке.
И помчался обратно.
Мама была ещё в сознании. Никогда я так не волновался. Выполнил положенное. Потом приподнял её голову, надел крестик. Перекрестился. Вслух прочёл «Отче наш…». Заметил, она чуть шевелит губами, пытается вторить…
И внезапно начала уходить. Я вызвал врача, тот – реаниматоров. Они попросили меня выйти из палаты. Вскоре вышли сами, сказали: конец. Что–то такое говорили между собой о столовой, о том, что туда привезли морковные котлеты.
Отец до своего последнего дня не мог мне простить того, что её хоронили по христианскому обычаю, отпевали.
Когда вместе во всеми, кто участвовал в похоронах, я, ни жив, ни мёртв вернулся домой, там уже ждал накрытый поминальный стол, подготовленный той самой бывшей комсомольской секретаршей Литературного института, с которой меня заново познакомил отец Александр. Теперь, как я уже упоминал, она была истово верующим человеком, собирала по всей Москве, всей России уцелевшие жития последних русских святых – монахов, священников, епископов, замученных чекистами. Бесстрашно передавала эти материалы на Запад, откуда они возвращались в виде сборников «Надежда».
— Не плачь, Володенька, – сказала она. – Христос первым показал нам, что смерти нет. А твоя мама Белла Анатольевна уже в раю.
94
— У нас в детском саду мальчик Саша, который всегда толкается, врёт, как будто мы все живём на шаре. И в некоторых царствах–государствах люди ходят вниз головой.
— Не врёт.
Усаживаю тебя за стол рядом с собой, беру лист бумаги, рисую в центре его лучистое солнце, вокруг планеты Солнечной системы, на одном из шаров пишу печатными буквами – ЗЕМЛЯ.
— Что здесь написано?
— З–е, зем–ля. Земля!
— Ай да Ника! Я тоже в три года умел читать.
— А мне когда будет три? Сколько можно ждать?
— Совсем немножко. На днях Новый год. Потом ещё один месяц. И будет первое февраля. Потерпи, ладно?
— Ладно, – грустно киваешь ты.
— Вот сейчас узнаешь, куда ты попала! – рассказываю о Солнечной системе, планетах, законе всемирного тяготения и вдруг осознаю, насколько вырос этот грибочек в панамке, кажется, совсем недавно бежавший за мамой по тропинке к морю…
— А мы никогда не упадём с земли?
Закон всемирного тяготения тебе непонятен. Да и мне, признаться, тоже.
— Знаешь, Никочка, открою тебе один секрет. Только никому не говори. А то надо мной будут смеяться. Люди с земли не падают и планеты не падают потому, что всех держит Божья любовь. Как тебя на руках мама.
— А если разлюбит? Можно, я возьму фломастер и закрашу эти планеты?
— Можно.
…А если разлюбит?
Исповедуясь перед крещением отцу Александру, я постарался вспомнить о всех своих грехах. Тогда–то и рассказал о том, как весенним утром ко мне в комнату влетел светящийся человек.
— Это был Христос, – спокойно сказал отец Александр. – Только не думайте, что вы – избранный. Как правило, Христос приходит в начале духовного пути человека. Для поддержки. Потом может случиться так, что вы больше никогда не увидите этой высшей реальности. В какие–то периоды жизни может нахлынуть ощущение богооставленности. Но в эти моменты вы всегда будете вспоминать, о том, что однажды было даровано.
Первые полгода после крещения я словно летал на крыльях.
Постигал на службах таинство литургии. Выучил утренние и вечерние молитвы по молитвеннику, подаренному мне матерью отца Александра – Еленой Семёновной.
Он попросил по возможности помочь ей – самому дорогому для него человеку. Вообще дал мне благословение на целительство, запретил втягиваться в споры с невеждами и дураками.
— Точно такие же обскуранты сожгли Галилея, другие утверждали, что электричество – дьявольская сила.
У Елены Семёновны была тяжёлая болезнь печени. От многочисленных лекарств нестерпимо зудела кожа. Мне удавалось снимать этот зуд. Проходила неделя–другая, Елена Семёновна вынуждена была принимать лекарства. Зуд возобновлялся. Печень была настолько разрушена, что вылечить её я не мог.
К тому времени я случайно узнал, что, как инвалид второй группы, могу приобрести с большой скидкой через собес автомобиль «запорожец» с ручным управлением.