ил. А я опять думаю: откуда он в сгущенке понимает, если в лесу вырос? Ну и все ближе к нему. Осмелел, раз даже погладил. «Мишка, мишка», — говорю. И отвязал однажды, держу за цепь. Как попер он меня по коридорам! Команда — кто куда. Набегался вдоволь, кое-как снова привязал медведя… Так и жил он у нас. А потом приехал дядя из Благовещенска. «Моя, — говорит, — Машка». «Какая, говорю, Машка, когда это Мишка». А медведь увидел хозяина — и к нему, ручной оказался. Откупного, правда, взяли, не без этого. Обидно только — зачем я рисковал-то?..
Я засмеялся один, ибо все другие знали, что никакой это не треп, самая настоящая правда. Немного смущенный, принялся рассказывать вычитанную из старых книг историю, случившуюся больше века назад, когда барс, переплывавший Амур, погнался за лодкой. Казак, сидевший в лодке, стал стрелять по нему, да видно все не мог попасть. Долго барс за лодкой плыл, потом отстал. А ночью, когда все сидели у костра на берегу, вдруг услышали рык. Пошли в кусты и увидели умирающего барса. Рана была возле самого сердца, а он, и смертельно раненный, как видно, все выслеживал стрелявших в него людей…
На юте уважительно помолчали.
— И у нас бывало, — сказал кто-то. — Не барс, правда, — медведь. Сам на палубу заявился. Тоже, видно, Амур переплывал. Уцепился за якорь и — здрасьте вам…
— А то косуля сама пришла. Утром глядим — идет по сходням, копытцами цокает. Свистнули, прогнали в лес…
— Ну уж врешь, — перебили рассказчика. — Какой дурак косулю отпустит? У нее мясо, знаешь, какое?
— Мясо у медведя хорошее, — вмешался очередной рассказчик. — Полезное мясо, ешь, а не жиреешь, только сил прибавляется. Прежде борцы всегда медвежье мясо ели…
— А нас однажды кабан таранил, — вмешался Матвеич. — Клыками в якорь. Аж звон пошел.
— Поймать не удалось?
— В другой раз поймали. — Матвеич усмехнулся: — Плывет, понимаешь, с китайского берега и еще хрюкает, как есть нарушитель. Спустили шлюпку, догнали. Я его хвать за ухо и в воду, чтоб, значит, посмирней был. Вытащили, доставили на теплоход. Гляжу, вроде не кабан вовсе, а свинья. Есть у них такая порода — черная. Капитан кричит с мостика, зачем, мол, привез, надо, мол, пограничникам сдать, как нарушителя. А тут как раз пограничный катер. «На кой она нам, — кричат. — Скиньте в воду, пусть плывет». Ну и скинули…
— Утонула, что ли?
— Зачем утонула? Выплыла. Бегала потом по берегу.
— Что-то у вас неудачно выходит. Медведя поймали — оказался ручным. Кабана выловили — оказался свиньей…
— Было и удачно. Козла в прошлом году съели.
— Тоже в воде изловили?
— К китайцам переплывал. Ах, думаю, такой-сякой, не пущу. На шлюпке догнали. А он увертывается, никак не возьмешь. Ну я и решился: ка-ак прыгну ему на спину. Ноги сцепил, за рога ухватился и поплыл. Ко дну, конечно. «Все, думаю, поймал меня козел». А бросать жалко. Отпустил одну руку, начал выгребать. Вынырнул, хватил воздуху. Еще успел наших выругать: больно копались в шлюпке. Не столько гребли, сколько кричали, советовали, чтобы я козлиных копыт опасался. Ну, пырнул я второй раз. А козла все нс пускаю, все верхом на нем. Думаю: хана ему. А у него легкие лучше моих… В общем пришлось спасать нас обоих. Меня-то ничего, откачали. А козла никто откачивать не умел… Так вот все и получилось… Только начали его разделывать — агитпароход плывет. Ну, думаю, влип. Разъясняю, что ни в жизнь бы не стал прыгать на этого козла, если бы он на ту сторону не переплывал. Нельзя было, говорю, пускать его, потому что, может, это шпион переодетый…
— Ну и что?
— Ничего. Посмеялись, взяли на ужин заднюю ногу и уплыли…
Одни охотники о своих похождениях рассказывают со страстью, другие — с юмором. Вторые, как мне кажется, и есть самые настоящие любители природы.
— Дома зверюшек не держите? — спросил я Матвеича.
— Было. Белки раз Амур переплывали. Поймал одну, выпустил в каюте. Она мне за одну вахту навела такой порядок, что пришлось в клетку посадить. Привез домой, выпустил из клетки, а она прыг в окно — и поминай как звали… А то сову привез. Она все в доме посбивала: репродуктор, цветы, картину Репина. Дома кричат: «Выкинь ты ее!» Выпустил, а она не улетает, сидит, ночи дожидается… Ондатра, правда, долго жила. Совсем была ручная. Жалко, с балкона упала… А вот ежей не люблю. Днем дрыхнут, а ночью бегают, топают, спать не дают. Встал куда — гляди под ноги, чтобы босиком не наступить. И гадят ежи больно ядовито, не выскоблишь…
Солнце зашло, и за дальними сопками загорелся блеклый закат. Вдруг ветер резко упал, а с северо-востока начала подниматься туча черным-черна.
— Пойду капитану скажу, чтоб остановился на ночь, — сказал Матвеич. — Застанет дождь в Спасских воротах — пропадем.
Я поднялся вслед за механиком на мостик.
— Может, проскочим? — засомневался Пантелеич, то есть наш капитан. — Велики ли Спасские ворота — всего-то пять километров.
— Нет, — настаивал Матвеич, — давай заворачивай.
И вдруг дальнюю сопку как отрезало: словно белая стена загородила даль. Капитан секунду оторопело смотрел на нее и вдруг кинулся к переговорному устройству.
— Лево руля.
Ливень налетел, когда судно уже развернулось против течения и на «невесте» — барже-приставке — загремели якоря. Вмиг все промокли до нитки. По палубе помчались прямо-таки горные реки. Уголь потек, как вода, и высокие черные холмы его, поднимавшиеся над трюмами, сразу осели, сгладились.
Дождь хлестал в открытое окно рубки косыми струями. Капитан таращил глаза в серую мглу, пальцы его, вцепившиеся в подоконник, побелели. И вдруг он резко отдернул руки.
— Разряд, чтоб его! — И добавил миролюбиво: — Тут это часто — вроде молния, а без грома…
Ливень кончился сразу, как и начался. Вскоре на нижней палубе собрались все участники этой короткой схватки, стояли, растопырив мокрые руки, смеялись, довольные.
— Ну, если бы в Спасских воротах прихватило!..
Я уже знал, что Спасские ворота — это узкий проход в русле широкой реки, вдоль которого — острые подводные камни. Если учесть, что для полного разворота судну с приставкой нужно не меньше полукилометра глубокого хода, то легко представить опасность такого маневра среди каменистых гряд. Идти же вперед по проходу было бы невозможно из-за полного отсутствия видимости во время ливня.
— Механика надо расцеловать! — воскликнул капитан. — Ну, Матвеич, дай я тебе руку пожму!..
— Это что? — заскромничал механик. — Вот град в прошлом году прихватил — с кулак градины.
Я улыбнулся, считая это очередной полубылью-полувыдумкой Матвеича.
— А мы и тогда знали, что не поверят, — сказал он. — Как же, стекла перебиты, брезент порван. Попробуй-ка списать все это, свалив на град? Так мы эти градины сфотографировали, а некоторые даже в холодильнике привезли. Для отчета. Так ведь было?
Матросы заулыбались, закивали головами. А мне подумалось, что Матвеич-то, пожалуй, не больно и выдумщик. Здесь, на Амуре, — такое случается, что почище всякой выдумки. А механик, должно быть, из тех людей, которые просто умеют весело рассказывать даже о трудностях…
Вечером мы сидели с Матвеичем в его каюте и вспоминали былое.
— С сорок второго года на подлодках плавал, — рассказывал он. — Однажды пришли с задания, устали, аж дух вон, а тут — кинооператор: «Создайте имитацию». Начали мы изображать заделку пробоины. Да видно, перестарались, слишком гайки отпустили — сорвало фланец. А лодка на глубине. Как вдарила струя — куда камера, куда киношник!.. А после мобилизации в пятидесятом году поехал в Кемерово к матери. Весна, помню, ледоход на реке. Пошел смотреть. Вижу, какой-то начальник командует проводкой катеров. Неумело командует — вот-вот, катера льдинами покорежит. «Надо, — думаю, — спасать». Он — одну команду, я — другую. Потом разозлился: «А ну, кричу, уходи, раз не умеешь!» Очень обиделся тогда начальник. А на другой день разыскал меня и сразу назначил капитаном-механиком на теплоход… Вот так я с рекой и подружился. А потом на Амур подался, тут интереснее…
На другой день рано утром меня всполошили крики. Выбежал на палубу, услышал голос Матвеича:
— Держи на тещин огород!
«Столетов» медленно приближался к большому селу, раскидавшему домики по крутому склону.
— Иннокентьевна, — объяснил Матвеич. — Вон тот задний створ стоит как раз в огороде у тещи нашего Пантелеича. У него гам жена, сорок два дня не виделись.
Теплоход медленно развернулся против течения, загрохотал якорными цепями.
— Мы на часок, — извиняющимся голосом сказал капитан.
— Все равно пришлось бы останавливаться, — подхватил Матвеич. — Продукты покупать надо…
По мосткам грохотали ботинки, визжали шлюпбалки. А неподалеку на берегу уже металась жена Пантелеича, лезла в воду, сколько позволяли боты: хоть на полметра да ближе к мужу.
Тещин двор утопал в цветах. Мы прошли по узкой тропе и сразу оказались перед накрытым столом.
— Так они гудок-то «Столетова» за десять километров слышат, — объяснил мне Матвеич. — Мы еще на подходе гуднули: идем, мол, готовьте стол. Вот они и постарались…
Пока капитан с помощниками сидели за тещиными харчами, и ходил по селу. Село было, как всякое русское село где-нибудь на Рязанщине или Вологодщине. По обе стороны улицы, соревнуясь кокетливыми наличниками, стояли добротные рубленые дома. Громко и сердито покрикивая, важная утка переводила через дорогу суетливых утят. Возле штакетника, отгородившего двор колхозной конторы, высились фанерные щиты, увешанные плакатами: «Закупайте помидоры стандартного качества», «Закупайте огурцы высокого качества». Тут же был длинный список этих высококачественных огурцов: нежинский, рыбчик, должик, муромский, вязниковский, борщаговский… И рядом — прикнопленные бумажки: «Продается холодильник», «Продается лодочный мотор», «Иннокентьевское сельпо производит закуп укропа»…
Я уж собрался идти в контору, чтобы порасспросить о колхозных делах, да увидел в конце улицы толпу моих речников в сопровождении женщин. И успел только узнать у проходившего мимо колхозника, что местный колхоз называется «Амурским пограничником» и что он давно уже миллионер.