Вот и для Хабарова амурские годы были самыми счастливыми. Их было немного, меньше пяти лет. В 1653 году на Амур прибыл московский дворянин Зиновьев. Когда они встретились — прямой и честный Хабаров и спесивый и властолюбивый дворянин, — вышел конфликт. Всегда ведь мелочное честолюбие не терпит прямоты. Хабаров спросил у пего государеву грамоту, так сказать, официальные полномочия. Зиновьев взбесился, схватил Хабарова за бороду. История умалчивает, что за этим последовало. Известно только, что, уезжая в Москву, Зиновьев забрал Хабарова с собой как арестанта.
Царь оказался дальновиднее своего дворянина. Он возвратил Хабарову все отобранное Зиновьевым имущество и наградил его званием сына боярского. Но по возвращении на Лену Хабаров был арестован за долги, которые сделал, снаряжая экспедицию. Ему удалось выкрутиться благодаря поручителям. Но на Амур, как ни просился, так его больше и не пустили.
Теперь, как сказали бы в старину, здесь навсегда поселилась его душа. Не только в названии самого крупного города и края на Дальнем Востоке, но и в различных Хабарах, Хабаровах, Хабарихах, Ерофей Павловичах, в многочисленных памятниках, в доброй памяти людской.
От железнодорожного вокзала не так уж далеко до железнодорожного моста — этого «чуда Дальневосточья», до недавнего времени единственного моста на всем Амуре. Чудом его в свое время величали газеты. Потому что был он последней и весьма выразительной точкой в «железнодорожной эпопее», удивившей мир. Подумать только: первая приличная железная дорога Москва — Петербург появилась в России в 1851 году. А через сорок лет Россия замахнулась на крупнейшую в мире железнодорожную магистраль — от Урала до Тихого океана. И построила ее, как сказали бы теперь, «в сжатые сроки» — за 13 лет. Французская газета «Ла Франс» писала тогда, что «после открытия Америки и сооружения Суэцкого капала история не отмечала события более выдающегося и более богатого прямыми и косвенными последствиями, чем строительство Сибирской дороги».
А еще через 12 лет появился этот мост, сыгравший такую большую роль в развитии Приамурья и особенно Приморья. Советского Приамурья и Приморья, поскольку мост был открыт за год до Октябрьской революции.
Мы посмотрели и другой мост — энергетический. Три огромные опоры — одна на скалистом берегу, другая на острове, третья в левобережной долине — держали над Амуром толстые канаты проводов. Между крайними опорами было четыре километра.
Затем мы проехали по улице Карла Маркса и остановились возле памятника героям гражданской войны на Комсомольской площади. Рядом на стене красивого старинного здания увидели мемориальную доску, сообщавшую, что здесь, в этом доме, была провозглашена в Хабаровске советская власть. Пройдя чуть по парковой аллее, мы вышли на уже известный мне утес на берегу Амура, где была другая мемориальная доска: «На этом месте 5 сентября 1918 года белогвардейцами были зверски замучены 15 австро-венгерских музыкантов, сочувствовавших советской власти».
Эта история о трубачах звучит как легенда. Их под угрозой расстрела заставляли играть «Боже, царя храни». А они заиграли «Интернационал». И были убиты здесь, на утесе, озверевшими белогвардейцами, захватившими город с помощью японцев.
Австро-венгерские музыканты были беспартийными. Но немало и коммунистов-интернационалистов дралось вместе с русскими за Советскую власть на Дальнем Востоке: немец Ганс Манхарт, японец Асадо Сато, венгр А. Гольдфингер, кореец Ли-Ен… Были целые интернациональные партизанские отряды. Легендой стала жизнь и смерть красавицы кореянки Ким-Станкевич. Она родилась в Харбине, с малых лет приобщилась к революционной борьбе. Популярность и активность Ким-Станкевич были столь высоки, что хабаровские коммунисты избрали ее секретарем и казначеем городской организации. Она была комиссаром по иностранным делам Дальневосточного Совета народных комиссаров. Писала листовки на японском, корейском, китайском, английском, французском языках, умело вела пропаганду среди военнопленных, формировала интернациональные бригады.
Ее все любили. Даже в застенке она оставалась красивой и гордой, отчитав председателя белогвардейского трибунала. Не ручаюсь за стенографическую точность того последнего разговора, но смысл его следующий:
— Чего вы, кореянка, вмешиваетесь в русские дела? — спросил офицер.
— Я коммунистка, а не националистка, — отвечала она. — Я не вмешиваюсь, как вы говорите, в государственные дела чужой страны. У нас каждый неграмотный рабочий знает, что корейский народ может добиться свободы и независимости только в том случае, если он добьется победы социалистической революции вместе с русскими большевиками.
— Но вы женщина, черт возьми! — взорвался офицер. — У вас дети. Если вы признаетесь во всем и раскаетесь, мы даруем вам свободу.
— Как это раскаяться? — удивилась она. — Раскаяться в своей жизни, в борьбе за национальное освобождение Кореи? Раскаяться в праведности революции? Предать все это?
— Вы можете просить снисхождения, как женщина.
— Ваше предложение оскорбляет всех женщин, составляющих половину населения Земли…
Удивительно ли, что после столь высоких воспоминаний на «утесе интернационалистов» наш дальнейший маршрут по городу проходил по Интернациональной улице?
Затем мы выехали к ярким плакатам у входа в Хабаровский государственный институт культуры, одного из самых интернациональных учебных заведений города. Навстречу нам выпорхнула из дверей группа веселых девушек-якуток. Они-то и сообщили, что институт культуры — один из самых молодых в Хабаровске, что готовит он культпросветработников высшей квалификации для всего Дальнего Востока.
И снова мы ездили по улицам, и Вера Ивановна особенно хорошо знавшая историю города, все рассказывала и рассказывала:
— Прежде Хабаровск называли «Три горы, две дыры». Горы остались, по ним теперь проходят лучшие наши улицы, а «две дыры» — глубокие овраги, прорытые речушками Плюснинкой и Чердыновкой, — превращены в цветущие бульвары… Вон там был аэродром, тут — старые казармы, а на этом месте церковь стояла…
Мои милые гидши оказались страстными патриотками своего города.
— Правда, что наш парк самый красивый? — донимали они меня.
— Верно, что такой большой городской площади нет даже в Москве?
— На нашем фармзаводе — крупнейший в стране ампульный цех.
— А вообще в Хабаровске больше ста фабрик и заводов.
— А наша мебельная фабрика делает самые красивые гарнитуры — «Амуры»…
Я пошутил насчет того, что неплохо бы назвать их поласковее — «гарнитурчики-«Амурчики»», но не остудил восторгов моих добрых гидш.
— Это наш новый широкоэкранный кинотеатр.
— Теперь они везде широкоэкранные.
— Ну и что? Наш лучше.
— А где вы видели такой Дом культуры?
Дом и впрямь был замечательным. Особенно внутри. Залы, комнаты, фойе оставляли впечатление чистоты, уюта, комфорта с небольшой, как раз в меру, примесью модерна. Но вот ведь беда — не умею я врать, глядя в ясные женские очи. Сказал, что видел Дома культуры покрасивее. И кажется, обидел обеих женщин. Они начали намекать на страшный мой грех — иронию. Пришлось срочно реабилитироваться. Я сказал, что зато в Хабаровске много красивых женщин и что я обязательно напишу об этом. Чтобы не знающие куда податься, особенно после армии, парни ехали сюда жить и работать.
И вот я в который уж раз отмечаю в своих записках этот феномен. Не знаю, в чем тут дело. Климат такой, что ли? Известен же так называемый дальневосточный гигантизм. Это когда все растет и цветет тут быстрее и краше, чем где-либо. Может, девушки тоже, как цветы?..
В Хабаровске мне везло на женские компании. Но что было делать, если даже в таком вроде бы сугубо мужском учреждении, как Амурское пароходство, куда я попал на другой день, оказалось больше шестидесяти процентов женщин? Они занимают ведущее место во всех службах управления. Планирование перевозок, учет работы флота, организация связи и радионавигации, техническое снабжение, финансирование — все это в руках женщин. Есть даже женщины кадровики и диспетчеры. И получается, что мужчины работают, плавая от порта к порту, а женщины, сидя на берегу, ими управляют.
Однако женщины Амурского пароходства сумели доказать, что они при необходимости могут заменить мужчин и на воде. В годы войны ходил по Амуру буксир «Астрахань», на котором из тридцати шести членов команды было только трое мужчин — механик, боцман и старший рулевой. И, несмотря на трудности военного времени, женский экипаж не допустил ни одной аварии.
Но начальником пароходства оказался все же мужчина. Он рассказал, что пароходство — одно из крупнейших в стране, что длина обслуживаемых речных путей — девять тысяч километров, а если считать вместе с морскими дорогами, которыми тоже ходят амурские суда, то получится не меньше десяти с половиной тысяч. Теплоходы и пароходы возят лес, строительные материалы, но больше всего уголь — несколько миллионов тонн ежегодно. И миллионы пассажиров, местных и приезжих. Есть экскурсионные пассажирские теплоходы, есть и такие, которые пароходство не включает в число транспортных единиц, хотя и обслуживает их. Это — плавучие дома отдыха, принадлежащие некоторым крупным предприятиям. Они ходят как им заблагорассудится, причаливают где хотят и стоят сколько пожелают, пока отдыхающие не нарыбачатся и не накупаются вдоволь.
Потом начальник пароходства показал мне свое портовое хозяйство. Мы долго носились по Амуру на небольшом служебном катере на подводных крыльях. Убегали назад белые дома над зеленью прибрежных бульваров, частые трубы заводов и суда, суда, идущие навстречу, разгружающиеся у пристаней, стоящие на якорях посреди реки. Смотрел я на все это и вспоминал пророческие слова, вычитанные в книге, изданной еще в середине прошлого века: «Хабаровку должны мы отнести к числу лучших, красивейших мест по всему долгому течению Амура и готовы, пожалуй, признать за нею все выгоды и преимущества для того, чтобы селению этому со временем превратиться в город. Действительно, лучшего места для города выбрать трудно, и, вероятно, город и будет тут, если изменятся настоящие условия амурских заселений и если будущее Амура будет счастливее настоящего».