Не могу больше, Ваня, хоть убей, не могу. Дышать нечем!
Попробуй только выйти из круга, свинья жирная! — не оборачиваясь, бросал на ходу ведущий.
Пыхтение продолжалось, но через минуту толстяк снова начинал:
Шесть кругов прошли, Ваня. Не могу больше… Ваня молчал, продолжая легко бежать вперед. Вот они прошли еще один круг, и Никита с Анной услышали задыхающийся голос:
— Ты что, идиот длинный, хочешь, чтоб я сдох? Не буду бежать!
Будешь. — У ведущего голос был спокойный и уверенный. — Остановись только, я тебе сало быстро промассирую, поросенок паршивый!
Никита и Анна прошли через зеленое поле, пересекли беговую дорожку и сели на траву. Учебный корпус остался далеко позади и в сгустившихся сумерках был похож на большой корабль, стоящий на рейде. Словно из огромных иллюминаторов, из окон корпуса лился электрический свет. Над аэродромом дугой взлетела яркая ракета, разорвалась в зените, и тысячи искр полетели вниз. И сразу же послышался гул мотора. Сигнальные огни на крыльях самолета прочертили небо и скрылись вдали.
Хорошо! — вырвалось у Никиты.
Аня молчала, задумавшись. Тогда Никита осторожно положил руку на ее плечо и спросил:
Ты грустишь о чем-нибудь?
Нет, — она покачала головой и вдруг рассмеялась — Оська ищет меня каждый вечер…
Теперь молчал Никита. Ему было неприятно, что она заговорила об Оське. Значит, она думает о нем. Думает о нем, сидя рядом, чувствуя на своем плече его, Никиты, руку. Может быть, для нее он просто Никита, «хэллоу, Смит», а Оська — что-то большее, сердечное? И знает ли Оська, что она бывает с ним, Никитой, не только в классе на самоподготовке? «Может быть, спросить у нее обо всем? — подумал Никита. — И сказать, что я не хочу делить с Оськой ее дружбу… Но имею ли я право спрашивать об этом? Разве она давала мне какой-нибудь повод к тому, чтобы думать о чем-то большем, чем простая дружба?..»
Никита, — после долгого молчания проговорила Анна. — Мне хочется задать тебе один вопрос. Можно?
Конечно, Аня.
Скажи, ты давно знаешь Осипа?
Никита насторожился. «Вот оно в чем дело! — подумал он. — Значит, Оська остался верен своей тактике. Значит…»
Он рассказывал тебе обо мне?
Да.
И что?
Да вот я все думаю, думаю об этом…
Никита и потом, долгое время спустя, не мог объяснить себе, что заставило его так поступить. Он быстро встал, взял свои книги и резко сказал:
Ну, думай, думай, трын-трава!..
И ушел. Он слышал, как она вначале тихо, а потом громче позвала:
Никита! Никита!
Но он не остановился.
Никто так не страдал утром при подъеме, как Яша Райтман. Как только в комнате появлялся дневальный и кричал: «Подъем!» — весь отряд вскакивал с постелей и направлялся на утреннюю зарядку. И только один Яша Райтман, на тянув на голову одеяло, продолжал лежать. Брат стаскивал его с кровати за ноги, Яша кричал, ругался, проклинал на чем свет стоит и Абрама, и дневального и снова лез под одеяло.
Яша, мне стыдно за тебя, — говорил Абрам. — Ведь ты не ребенок. И ты носишь нашу фамилию — Райтман.
Иди к черту, Абрам, слышишь! — огрызался Яша. — Иди к черту со своей фамилией! Всё!
Никита уже несколько раз предупреждал Яшу, но на того это не действовало. Наконец Никита не выдержал. Еще в пятницу он сказал Яше:
В воскресенье обещаю увольнительную в город. Но смотри: если завтра опоздаешь на зарядку, не проси ни о чем.
Что вы, товарищ старшина! — воскликнул Яша. — С этим давно уже покончено. Скажи, Абрам, не правду ли я говорю?
Да, Яша говорит правду, — ухмыльнулся Абрам.
И вот — суббота. Еще не было сигнала к подъему, а Абрам уже тормошит брата:
Яша, вставай.
Иди к черту, Абрам, дай человеку поспать!
Яша, тебя же оставят без увольнительной, слышишь? Ты ведь завтра хотел пойти в город…
Плевать я хотел и на город, и на тебя. Всё!
Яша, ну я прошу тебя как родного брата…
Молчание.
Яша!
Яша стремительно садится, злыми, ненавидящими глазами смотрит на Абрама, кричит:
Ты… Ты черт, Абрам! Неврастеник! Салака! Слышишь, Абрам, кто ты? — кричит Яков и мгновенно падает на постель, натягивая на голову одеяло.
Зарядка кончилась, и когда отряд поднимается на второй этаж, с постели встает Яша. Никита подходит к нему, прикладывает руку к козырьку фуражки и официально объявляет:
Курсант Райтман! За систематические опоздания на физзарядку получите два наряда вне очереди!
Со стадиона доносятся судейские сигналы и вопли болельщиков: играет сборная училища со сборной города. Яша ясно представляет, что творится на трибунах.
Абрам, как одержимый, топочет ногами, Андрей Степной поминутно вскакивает со своего места, а старшина Никита Безденежный кричит: «Давай, Тима, давай по центру, трын-трава!»
…Да, быть дневальным в воскресенье, когда за целый день в жилом корпусе не появляется ни одной души, — это, конечно, хуже всяких других наказаний. И за что? Стоило только встать на две-три минуты раньше, и все было бы в порядке. Он смотрел бы футбольный матч, он ходил бы вечером в городском парке, он смеялся бы, веселился, был бы таким же счастливым человеком, как и все. А теперь…
Яша подошел к окну и взглянул на небо. С каким удовольствием он увидел бы сейчас на нем грозовые тучи, а на стекле первые капли начинающегося дождя. Ого! Всех этих болельщиков как ветром сдуло бы со стадиона, и, конечно, они ринулись бы сюда играть в шахматы, петь, плясать… Но на небе — ни облачка, и о грозе «не может быть и речи», как любит говорить отец.
«За три минуты дать два наряда! — снова и снова с возмущением думал Яша. — Салака, а не старшина! Ничтожество!»
Яша отошел от окна и начал медленно прохаживаться вдоль длинной комнаты. Пятьдесят два шага в одну сторону, пятьдесят два — в другую. Пройти туда и обратно — это значит сделать сто четыре шага, и как бы медленно ни идти, в среднем это займет две минуты. Разве это выход из положения?
Хоть бы живот заболел у кого-нибудь, — сам с собой говорил Яша, — и пришел бы он сюда полежать. Все не так было бы скучно!
Яша уже перебрал в уме все варианты развлечений в одиночку, которые могли бы скрасить его унылое существование, когда на лестнице послышались шаги, и в комнату вошел Абрам. Сняв фуражку, он сел на диван и спросил:
Скучно, Яша?
Скучно? — Яша с удивлением посмотрел на брата — Ты думаешь, Абрам о том, что говоришь? Я вот открыл окно и любуюсь отсюда матчем, словно сижу в ложе. Скучно… Чудак ты, Абрам…
А я пришел, чтобы побыть с тобой, Яша. Думаю, человек там один, ходит взад-вперед, шаги считает.
Спасибо, Абрам, только это ни к чему. Здесь все время народ: то один зайдет поболтать, то другой… Да вот, слышишь, Абрам, опять кто-то идет.
Ну, я тогда подремлю минут восемьдесят, Яша. Ночью что-то плохо спалось.
Абрам снял ботинки, лег и прикрыл лицо фуражкой. И в это время в комнате показался Бузько. Кровать Абрама стояла в дальнем углу, и Оська не увидел его. Казалось, он обрадовался, застав Яшу одного. Но, скрыв эту радость в прищуренных глазках, Бузько прошел мимо Яши в умывальную, даже не взглянув на него. И только минут через пять, умывшись и пригладив мокрые полосы, он подошел к Яше.
Дежурим, Яша? — спросил он как бы между прочим.
Дневалим, — нехотя ответил Яша.
А я вот что-то не очень люблю дневалить по воскресеньям, — ухмыльнулся Оська. — Везде весело, а ты ходишь туда-сюда, как заводной солдатик. Одно только и радует: не по своей воле тоскуешь. Правда, Яша?
Не очень-то и тоскуешь, когда знаешь, что получил по заслугам, — ответил Яша.
Да как сказать! Друзьям своим старшина не дает наряды вне очереди за лишнюю минуту сна. А кто ему не понравится — пожалуйста, получайте.
Чем же я могу не нравиться старшине?! — удивился Яша. — Что я ему, на мозоль наступил?
Эх, Яша, Яша! — Оська сокрушенно покачал головой, словно не понимая, как Яша может быть таким наивным.
Что — Яша? Ты скажи, чем я для Никиты хуже других?
А то ты и сам не знаешь, — Оська прищурил один глаз и ухмыльнулся. — Притворяешься, Яша, да только меня не проведешь.
Яша не знал, что и подумать. Сам честный, открытый, прямой, он не верил, что есть люди, способные сделать подлость… О чем говорит этот Бузько? На что он намекает? Слушая его, можно подумать, что старшина Безденежный наказал его не просто как курсанта, совершившего проступок, а именно потому, что он — Яша Райтман, и если бы он не был Яшей Райтманом, то не было бы и наказания. Нет, это просто чушь…
А если бы на физзарядку все время опаздывал не я, а Нечмирев, так, думаешь, он не получил бы того, что получил я? — глядя в смеющиеся глазки Оськи, спросил Яша.
Не думаю, а знаю точно, Яша, что Нечмирев был бы сейчас там, где есть: на южной трибуне стадиона.
Это ж почему?
Потому, что ты плохо знаешь Никиту Безденежного. Помнишь, что ты говорил на прошлом комсомольском собрании?
Ни черта не помню.
А я помню. Ты говорил, что комсомолец Безденежный последнее время оторвался от группы и вовремя самоподготовки проводит часы черт знает где и черт знает с кем, а по аэронавигации у него тройка. Говорил, Яша? Говорил. Так, думаешь, Никита Безденежный простит тебе это? Ого, не такой Никита!.. Знаешь, какой Никита?
Яша с удивлением смотрел на Бузько. Глаза у Оськи теперь не смеялись, не щурились, а смотрели зло и ненавидяще, будто перед ним стоял не Яша Райтман, а какой-нибудь его давний недруг.
Если хочешь знать, Яша, — продолжал Оська, — так я скажу, что говорил о тебе старшина. Сказать?
Дело твое, — пожал плечами Яша. — Мне-то не очень интересно, что обо мне болтают.
Если тебе не очень интересно, я могу и не говорить.
Бузько сделал вид, что хочет уходить, но Яша сразу же остановил его:
Нет, ты все-таки скажи, Оська.
Собственно говоря, — Оська покосился на дверь, — Никита говорил о тебе не очень много. Он говорил так: «Сам не знаю почему, но ненав