Смотри, Антек… Ты видишь?
Чего ж ты стоишь? — улыбнулся Антек. — Это же твой друг.
Никита побежал навстречу. Бежал и кричал, не помня себя от радости:
Андрей! Андрюшка!
И вот они рядом. Стоят друг против друга и молчат. Долго молчат, нет у них таких слов, которые могли бы выразить то, что они чувствуют. Никита видит, как по щеке Андрея поползла скупая слезинка. Андрей тоже видит: Никита старается сдержаться, но веки вздрагивают, дергается бледная кожа под глазом.
Никита! — тихо говорит Андрей. — Это ты?
Я, Андрей. Ну, здравствуй…
Они обнялись, крепко обнялись и опять никто из них не произнес ни слова. Наконец Андрей сказал:
Хорошо.
Хорошо! — согласился Никита и добавил — Очень хорошо, трын-трава! Дай я поцелую тебя, Андрюшка…
Антек сидел на пне, и вокруг него расположились разведчики, суровые и угрюмые. В кругу стояли поручик Данек и Дзвольский. Офицер был спокоен. Он с любопытством рассматривал разведчиков, и дольше всех его взгляд останавливался на Войтковском. Голова поручика была перевязана грязной тряпкой, набухшей от крови. Такой же тряпкой была перевязана правая рука с оторванными осколком гранаты пальцами. Поручик изредка поднимал руку и прижимал ее к груди, каждый раз скупо улыбаясь, будто этой улыбкой хотел скрыть мучившую его боль. Дзвольский, стоявший рядом с поручиком, не отрывал глаз от Антека. Было в его взгляде что-то собачье, и Андрею все время казалось: сейчас предатель упадет, поползет на четвереньках к Антеку и заскулит. Заскулит жалобно и нудно, как провинившийся пес…
Не знаю, стоит ли вас судить, — глухим голосом проговорил Антек. — Все равно мы вас расстреляем. Одного — как врага польского народа, второго — как предателя.
Поручик ответил бесстрастным голосом, будто речь шла не о нем:
Я тоже так думаю. Защищать нас некому и вообще… Кончай быстрее, командир. Считаю, что час мой пришел.
И все-таки судить надо, — медленно продолжал Антек. — Потому что мы не бандиты, мы — это наша Польша…
Он встал, окинув своих друзей долгим взглядом, подошел к лежавшему Янушу и спросил:
Тебе лучше, Януш?
Януш кивнул головой:
Лучше.
Антек склонился над ним, погладил его голову. Потом резко выпрямился и громко сказал:
Поручик Данек по собственной воле перешел на службу к врагам нашей родины и стал врагом своего народа. Он подверг неслыханной пытке нашего товарища Казимира Войтковского, он убивал поляков только за то, что они защищают свою страну. Что может оправдать этого фашиста, кто может сказать о нем хотя одно доброе слово?
В наступившей тишине было слышно, как гудят комары. Поручик Данек поднес раненую руку к груди, подул на перевязанную кисть и посмотрел на Войтковского. Он чувствовал, какие страсти кипят в груди человека, которого он совсем недавно жег на костре. Казимир встал, коротко предложил:
В болото. Как он меня, волчья душа! — И снова сел.
Кто еще хочет сказать? — спросил Антек.
Разведчики сидели, тесно прижавшись друг к другу, никто из них не проронил ни слова. Тогда Антек сказал:
Поручик Данек, вы можете защищать себя. Говорите.
Офицер долго молчал, собираясь с мыслями. Лицо его было все так же спокойно, только необычная бледность разлилась по заросшим щекам. Здоровой рукой он расстегнул верхний крючок френча и глубоко вздохнул. Потом пригладил волосы и сказал:
Кажется, я кое-что понял. Понял вот здесь, в лесах. Таких людей, как вы, нам не разбить. И это, пожалуй, хорошо. По крайней мере, если наша Польша станет другой, в ней меньше будет вот таких… — Поручик с презрением кивнул в сторону Дзвольского.
Сам такой же, — глухо проговорил Веслав Бартошек.
Нет, не такой! — крикнул офицер. — Я ненавижу чернь, но никогда не был предателем.
Кроме случая, когда предал Польшу, — сказал Антек.
Не стоит спорить, — уже спокойно проговорил поручик. — Я готов ко всему.
И ни на кого не глядя, он медленно, твердой походкой, пошел к краю болота. Никто его не задержал. Антек кивнул Веславу, тот встал, снял с плеча автомат и направился вслед за офицером. Через пять минут короткая очередь из автомата и глухой всплеск вспугнули лягушек, и долго еще слышался над болотом их встревоженный крик…
Костусь Дзвольский! — Голос Антека был глухим и казался каким-то чужим, непохожим на его голос. — Ты предал своих товарищей, ты… ты… — Антек не мог говорит, он задыхался.
Глядя на съежившегося, бледного Костуся, разведчик вспомнил убитых друзей, Марию, тюрьмы, в которых пытали лучших людей Польши. Он видел виселицы, дым, огонь — и рядом предателя Дзвольского, бывшего человека.
Они заставили меня, — почти неслышно сказал Костусь. — Они пытали меня.
Из группы оставшихся в живых карателей, охраняемой двумя разведчиками, вышел пожилой уже, с густой проседью в бороде поляк и подошел к Антеку.
Это не человек, а собака, — сказал он. — Я видел его там, в лесу, где вы должны были сесть. Он сам показывал немцам, как раскладывать костры.
Поляк повернулся к Дзвольскому, с ненавистью посмотрел на него:
Ты завел нас сюда, а сам хотел скрыться, иуда. Помри, хоть по-человечески, а не по-собачьи.
Дзвольский упал на колени, заплакал:
Прости, Антек… Я еще принесу пользу. Мне верят там, у них… Я… Ради прошлого, Антек, ради нашей Марии…
Он полз к ногам разведчика с приподнятой головой, заглядывая в глаза, рыдая и дрожа всем телом.
Встань! — вне себя от бешенства закричал Антек.
И когда Дзвольский поднялся с земли, Антек вплотную приблизился к нему и долго смотрел в большие, ставшие темными от страха глаза. И вдруг плюнул ему в лицо:
Подлец!
Отвернулся и пошел к Янушу.
Дзвольского повели к болоту.
У самых гор, на длинной ровной площадке, горели костры. Андрей, Никита и Антек сидели в сторонке, прислушиваясь к воздуху. Ждали самолет, который должен быть взять русских летчиков и раненого Януша. Молчали. Не было слов, чтобы высказать то, о чем сейчас каждый думал. Не так уж много времени прошло с тех пор, как они узнали друг друга, а вот привыкли один к другому, привязались, словно стали братьями. Тоска закрадывалась в душу.
Никита палкой поворошил костер и первым нарушил молчание.
Если никто не написал Анке, что со мной все в порядке, она умрет от горя, — проговорил он. — И маленький Никита, наверно, плачет.
Ты увидишься с ними? — спросил Антек.
Вряд ли. Они далеко, в Сибири.
Ни в коем случае нельзя оставлять Казика, — сказал Андрей.
Но Войтковский и слушать ничего не желает, — ответил Антек. — Да и сам Казик… «Я никуда от отца не уйду», — говорит он. А увезти мальчугана надо.
Антек поднялся, шагнул в темноту и через некоторое время вернулся к костру с Войтковским.
Садись, Казимир, — сказал он. — Твой друг Андрей хочет поговорить с тобой.
Казимир сел и, словно зная, о чем пойдет речь, сказал:
Казик останется со мной.
Андрей уже хорошо понимал по-польски и говорил почти свободно, перемежая русские слова с польскими, но сейчас почему-то не мог составить даже простой фразы. И он обратился к Антеку:
Спроси, он это твердо решил?
Твердо, — ответил на вопрос Антека Казимир.
Это неправильно, — сказал Андрей. — Он может погибнуть… Мы возьмем его с собой, а после войны…
Нет. — Войтковский отрицательно покачал головой. — Казик, мой сын, не погибнет. Он будет хорошим разведчиком.
Послышался гул моторов. Никита вскочил, крикнул в темноту:
Товарищи, летит!
Разведчики, партизаны, с которыми накануне встретилась группа Антека, зашевелились, стали подбрасывать в костры сухие ветки.
Сделав круг (в это время на земле притушили один костер, другой перенесли в сторону), самолет пошел на посадку. Андрей и Никита стояли рядом, с замиранием сердца глядя на машину.
Подрулив к кострам, командир корабля поставил машину на взлет и, не выключая моторов, открыл дверцу, Антек подошел первым, и они обменялись паролем.
…И вот последняя минута. Януш уже в самолете, прильнув к иллюминатору, что-то кричит Казику. Второй пилот Никиты Саша Моргун, стрелок и штурман поднимаются по трапу, останавливаются и машут руками.
Командир корабля ежесекундно поглядывает на часы, торопит Андрея и Никиту:
Пора, товарищи!
А они не могут расстаться. Стоят, обнявшись, кругом: Андрей, Антек, Никита, Казимир Войтковский, Казик. И хотя бы разговаривали, а то стоят и молчат, ни одного слова.
Командир корабля тепло улыбается, показывая на них второму пилоту:
Видал?
Встретимся? — спрашивает наконец Никита у Антека.
Встретимся, — твердо отвечает Антек.
Сняв одну руку с плеча Никиты, а другую — с плеча Андрея, он подталкивает их к самолету. Они идут. Вот и трап. Войтковский вдруг обхватывает Андрея, прижимается лицом к его лицу.
Андрей, — говорит он, и в горле у него что-то булькает. — Ты там, у себя, помни: нету больше бандита пана Войтковского. Есть солдат Казимир Войтковский… — На минуту он умолкает, не привык говорить подолгу. — И когда мы потом увидимся, будем, как братья… Добже, Андрей?.. Пошли, Казик.
Сгорбившись, словно неся на плечах тяжелый груз разлуки, Казимир Войтковский уходит в темноту, уводя за руку своего сына.
…Андрей, прижавшись к стеклу, смотрел, как медленно уплывает темная земля. Маленькими искорками мелькнули внизу костры и потухли. Черные горы отодвинулись вправо, растаяли, исчезнув в ночи. Потом ушли назад и темно-зеленые массивы лесов. Плыла внизу польская земля, и Андрей чувствовал, как больно сжимается сердце: там остались друзья.
Глава двенадцатая
Гром артиллерии приближался к городу. Ночами небо горело, как в пожаре. Все чаще над городом появлялись советские бомбардировщики, все чаще заведующий немецким складом Федотов давал задания Лизе и Игнату: «С «Пристани Глухарь» посылать сигналы — две короткие, две длинные вспышки… В час сорок поджечь кучу приготовленных стружек на восточной окраине мыса. В два ноль-ноль поставить фонарь «летучая мышь» в огороде тетушки Марьи, пусть горит три минуты…»