Папа, закончив химический факультет университета, поступил на китайское отделение восточного факультета, но тут началась Первая мировая война, и он ушел служить в автомобильную роту. Бабушка была человеком довольно суровым и не одобряла папину женитьбу, маму признала только после рождения моего старшего брата, она его очень любила, гуляла с ним, играла и проводила много времени.
Папа работал на разных заводах. Был начальником цеха на Пятой мармеладной фабрике. Когда приходил домой, по квартире разносился запах ванилина. Иногда приносил коробочку мармелада, которую находил у себя в рабочем столе (работники его очень любили). На заводе «Фармакон» отец участвовал в создании первого выпуска лекарства сульфидин.
У нас был уютный, гостеприимный дом, со своими сложностями и радостями. Страшная война разбила нашу семью, разметала нас. Брат погиб в самом начале войны на фронте, как я уже писала, меня эвакуировали на Урал, куда и приехали родители с тетей и двоюродной сестрой. Но не по своей воле они покидали Ленинград…
Папа прожил с нами — со мной и мамой — недолго. Спустя месяц отца вызвали в сельсовет и сообщили, что его отправляют на стройку в соседнее село Добрянка — это 20 километров от села Полазна, где мы жили.
Каждую субботу папа пешком приходил к нам, а в ночь на понедельник пешком же отправлялся обратно. И вот однажды (это было зимой), как обычно, в ночь на понедельник, он тронулся в обратный путь. Темно, в небе яркая луна, мороз крепкий, на тракте ни души и кругом тихо-тихо. В морозной тишине скрип шагов особенно громко слышен. И вдруг папе почудилось, что за ним кто-то идет. Стоило ему остановиться, шаги затихали. Ночь. Вокруг лес и кто-то идущий сзади. Немного жутко и неприятно. Тогда отец решил: чтобы узнать, кто это, надо идти медленно и быстро обернуться, и когда он это проделал, то довольно далеко от себя заметил темное пятно. Он пошел, и пятно двинулось. Тогда папа стал делать вид, что идет очень быстро, а сам в это время почти стоял на месте. Этот обман удался. Пятно явно было чем-то живым и стало ближе. Начало светать. Теперь уже можно было разглядеть таинственного попутчика. При свете занимавшейся зари папа увидел маленького черного козлика, вероятно заблудившегося, такого же неприкаянного и желающего прибиться к живой душе. Отец сразу же отправился на работу (он работал на кране), а когда пришел в общежитие, черный козлик, свернувшись калачиком, крепко спал у него на кровати.
Но вскоре и эти короткие встречи прекратились. Всех немцев, работавших на стройке в Добрянке, в один из дней собрали и отправили в Свердловск на пересыльный пункт. Набили в небольшую комнату людей, плечом к плечу, и выкликали по фамилии, направляя кого куда.
Великое стояние затянулось, отекли ноги. Более слабых положили на топчан, что стоял в углу. Шел час за часом. Тогда отец решил залезть под топчан, — хоть ноги немного отдохнут. На нем был серый прорезиненный плащ, он его подстелил под себя, к нему присоединился еще один товарищ, они забились в угол, легли на плащ и сверху укрылись пальто, что было у соседа. Так прошла ночь. Наутро папу вызвали и отправили с группой людей в город Краснотурьинск на строительство Алюминиевого завода при МВД, за проволоку.
Не знаю, как скоро и кому точно пришла в голову мысль создать там драмкружок, но для этого надо репетировать, а следовательно, можно было получить разрешение выходить из-за проволоки — в клуб. Эта идея объединила очень многих людей, невзирая, конечно, на таланты. Все они старались попасть в этот кружок. Среди них нашлись художники, режиссеры и стали осуществлять постановки концертов, целых спектаклей и одноактных пьес. Отец был в этом кружке и актером, и помощником режиссера, и художником, словом, одним из вдохновителей и реализаторов всех творческих идей.
Начальство Базстроя поддержало это начинание и всегда бывало на всех премьерах. Деятельность актера и режиссера хоть и не была профессией отца, но это помогло ему выжить, выстоять в трудные минуты жизни, да и не только ему. Эта деятельность спасла многих людей, которые попали в те места, и вселяла надежду на лучшие времена, скрашивая суровую действительность. За время, что папа прожил в ссылке в Краснотурьинске, — а это 15 лет, — он сыграл и поставил около 200 спектаклей. В 1956 году отца направили в Свердловск на месячные курсы повышения творческой квалификации, он закончил их с отличием и мог уже законно руководить драматическим коллективом.
Встреча, с которой я начала свои воспоминания о папе, закончилась через две недели. Жила я у папы в шестнадцатиметровой комнате, которую к этому времени ему дали. Но мне надо было возвращаться в Ленинград. И увиделись мы вновь только через 8 лет, когда папу реабилитировали и ему разрешили вернуться домой. Но того дома, из которого он уехал в 1943 году, уже не было. Брат погиб, мама умерла, у меня была своя жизнь. Квартиру, конечно, тоже не вернули, правда, спустя некоторое время папе дали двухкомнатную малюсенькую квартирку, где он и поселился с новой женой.
Но это была уже другая жизнь.
…Ранняя весна 1998 года. Солнце греет еще очень слабо, ветер гоняет по асфальту пыль и мелкие бумажки. В «Большой дом» я приехала не по вызову, а по собственной воле — чтобы познакомиться с делом отца. Мое волнение трудно передать. В приемной народу довольно много, все ждут, пока выкликнут фамилию. И вот наконец очередь дошла до меня. Я захожу в маленькую комнату. В ней очень холодно, два стола, за одним сидит молодая женщина в форме лейтенанта, на другом лежит пухлая папка. Первое, что мне бросилось в глаза, надпись: «Дело Леонида — зачеркнуто — Людвига Урлауба». Я подумала: какой ужас, человека лишили дома, работы, здоровья и даже имени! Им все равно, Леонид или Людвиг. Я открыла папку, предварительно спросив, могу ли я что-нибудь переписать из дела. Получив положительный ответ, начала читать.
«В соответствии с решением Военного совета Ленинградского фронта № 00713 от 9 марта 1942 г., Урлауб Л. Л. выселен из Ленинграда по национальным признакам». Я уже упоминала, что в 1937 году папу арестовывали, но после выяснения социального положения он был освобожден. Как я выяснила из дела, допрашивал его некий Марков, его резолюция — «освободить из-под стражи и дело прекратить».
В 1947-м на заявление мамы был получен ответ: «Об освобождении из спец. поселения отказать» и заключение от 18 мая 1947 года зам. начальника управления МВД ЛО полковника Ермилова: «На заявление о воссоединении с семьей ПОЛАГАЛ БЫ Урлауб Людвигу Львовичу спец. поселение оставить в силе, а семью, Е. Д. Урлауб и дочь Татьяну, удалить из города Ленинграда к месту спец. поселения отца как членов семьи немецкой национальности. Подписали: Михайлова, Галузин и начальник 1-го спец. отделения Пятин». (Как мы уцелели, я описала выше.)
Читаю дальше. Заявления, просьбы, опять заявление мамы от 1949 года, отказ. В 1955 году новые обращения, в Управление МВД Свердловской области, начальнику 1-го спец. отделения МВД Ленинградской области и 4-го отделения милиции. Отказ. 1955 год, письмо Хрущеву — отказ от 26 августа, отвечает начальник 2-го отделения майор Шибаев: «Учитывая, что Л. Л. Урлауб по национальности немец и в 1942 г. подвергся выселению на спецпоселение, ПОЛАГАЛ БЫ обоснованным и в просьбе Е. Д. Урлауб отказать за отсутствием основания». И так до общей отмены этого приказа, до 1957 года. Ну почему, почему было не сказать прямо: «Есть общий приказ, и пока его не отменят, ваши просьбы безрезультатны»? Сколько было слез, надежд, сколько денег потрачено на юристов, составлявших все эти просьбы, а ведь мы жили очень трудно, я училась, мама получала гроши, белый хлеб на столе был праздником. Пролистав все дело от корки до корки, я нашла утешение в одном: в папке не было ни доносов, ни клеветы, ни одной фамилии наших друзей; были просьбы, заявления, характеристики с мест работы, в которых говорилось о кристальной честности и порядочности отца.
Спустя некоторое время после моего посещения «Большого дома» я получила следующую бумагу: «ЗАКЛЮЧЕНИЕ: от 5 мая 1998 г. Решение Военного Совета Ленинградского фронта о высылке Урлауба Л. Л. из Ленинграда отменить и считать реабилитированным. Подписали — полковник Кокушкин, капитан милиции Стукова». Я выполнила свой дочерний долг, я получила этот документ, но внутри у меня все переворачивалось. По прочтении этих документов родились стихи.
Как будто тысяча коней по мне сегодня проскакали.
Как будто дождь, пурга и снег меня до боли исхлестали.
Конечно, время замело всю остроту воспоминаний,
Но, боже, дело все росло, и сколько было в нем страданий.
Вот просто ордер на арест,
Где даже имя исказили,
И почему-то Леонидом
Отца, не глядя, окрестили.
И дальше маминой рукой
Все жалобы и заявленья.
Но некто неизменно злой
Не слушал сердца проявленья.
Отказ, отказ, еще отказ.
Понять возможно ли мученье?
Урал суровый — не Кавказ.
Жену и дочь на поселенье.
Как Бог нас с мамой уберег,
Ведь жизнь моя лишь начиналась.
Я только встала на порог,
И подо мной все закачалось.
Сейчас я только поняла,
Как мужества отцу хватило
Допить ту чашу всю до дна,
Довольствоваться тем, что было,
Творить, работать, создавать,
Не падать духом, не терять надежды,
Писать стихи и письма нам писать
И ждать, как влагу умирающий от жажды.
Но недостоин был он этой капли —
Так посчитало МВД.
Решенье принято, и вряд ли
Приедет он к своей семье.
Прошло так много лет, в живых уж не осталось
И ни отца, ни кто приказ отдал.
Душа моя и сердце мое сжалось —
Я поняла, как тяжко он страдал.
Посвящается брату
Время неумолимо, и только память дает возможность если не вспять его повернуть, то хотя бы попробовать воспроизвести события тех далеких и сердцу дорогих дней. Вот передо мной хорошо мне знакомая фотография мальчика, моего брата, который был старше меня на семь лет. Вот он совсем маленький, один год и семь месяцев, как написано на обороте маминой рукой. Вот он уже постарше. Какой красивый мальчик, но судьба отпустила ему всего двадцать лет жизни. Когда делали эту фотографию, никто этого и предположить не мог.