А как работал Г. М. Козинцев с актерами! Я не пропускала ни одной съемки, даже если не была занята в ней. Еще бы! Ведь артистов, которые снимались в этом фильме, я знала только по фотографиям и кинокартинам и вдруг получила возможность стоять рядом и наблюдать, как они создают свои образы. Черкасов, Чесноков, Скоробогатов, Дикий, Лебзак…
Помню, снимали сцену, когда Нахимов, которого играл А. Д. Дикий, приходит навестить больного Пирогова — Скоробогатова. Нахимов подсаживался на край кровати, и начиналась большая психологическая сцена. «Мы нужны, и вы своим солдатам и я своим матросикам, — говорил адмирал, — так что нельзя нам болеть, Николай Иванович, никак нельзя». Сцена была так сыграна этими прекрасными актерами, что, когда дали команду «Стоп мотор!», все, кто был в павильоне, зааплодировали. Такого я больше никогда не видела. Григорий Михайлович запомнился мне не таким, каким он был в последние годы, а совсем-совсем другим, каким его, может быть, знали немногие. Было ему тогда чуть больше сорока, он бывал лукав, его глаза иногда так озорно горели. Козинцев очень любил нас, молодежь, которая была у него на картине. Свободное время, когда оно у него выпадало, он охотно проводил с нами.
С годами Григорий Михайлович всегда поражал меня удивительным выражением глаз, точно он прислушивался к своим мыслям. Он был сосредоточен, задумчив и грустен…
Мне не пришлось быть на премьере своего первого фильма, так как я уехала к месту службы мужа и только из письма узнала, как была принята картина. Смотрела фильм уже позже, как простой зритель.
Время шло, у меня родилась дочь, и я приехала к маме в Ленинград. Позвонила Григорию Михайловичу, чтобы поздравить с выходом фильма. Он меня в свою очередь поздравил с рождением дочери и спросил, не нужна ли мне коляска: «Сын вырос, и если такая нужда есть, приезжайте и забирайте ее». И мы с мамой вечером пошли на Петроградскую сторону с Таврической пешком, с девочкой на руках, так как транспорт тогда ходил плохо. Козинцев меня уже ждал. Вынес коляску, поставил в лифт, мы тут же положили в нее ребенка и, счастливые, поехали домой. Прошло много лет, но при каждой встрече Григорий Михайлович с улыбкой вспоминал: «Таня, а помните ту таинственную детективную историю, когда вы ночью от меня увозили коляску с ребенком?»
Миноги
В человеческой жизни иногда бывают невероятные курьезы, которые и представить-то себе невозможно, — порой радостные, а порой досадные. Вот о таком курьезном случае мне и хотелось бы рассказать. Я только что вышла замуж за К. В. Пилецкого. Муж окончил Военно-морское училище имени Дзержинского и получил назначение на Север. Перед отправкой на место службы всем выпускникам был дан отпуск, и муж поехал к родителям в Москву. А я в это время заканчивала свою первую серьезную работу в кино у Г. М. Козинцева.
Отработав последний съемочный день и распрощавшись с группой, я собиралась в Москву, чтобы ехать с мужем на место службы. Перед самым отъездом Г. М. Козинцев попросил меня прихватить с собой пакет миног для Эйзенштейна, который очень их любил. В Ленинграде на стажировке у Козинцева были ученики, один из них — Эльдар Рязанов ─ к тому времени уже жил в Москве. Он-то и должен был встретить меня на вокзале и забрать миноги для Эйзенштейна. Собрав все свои немногочисленные пожитки, я двинулась в путь.
И вот Москва, поезд медленно подходит к перрону, я стою в тамбуре, волнуясь от предстоящей встречи с мужем. Я знала, что он меня, конечно, встретит. Вижу, как он идет, улыбается мне. Поезд почти остановился, и вдруг кто-то несется по перрону, шевелюра развевается, и я слышу крик: «Таня, Таня!» Расталкивая всех, на подножку подъезжающего вагона вскакивает Элик Рязанов, как мы его тогда называли. Радостно обняв меня, он выхватил пакет миног и, поблагодарив, умчался.
Я стояла совершенно ошарашенная, на лице мужа пронеслись все эмоции, которые только могли возникнуть по поводу этой сцены. Смущенно я начала объяснять, что этот молодой человек не имеет ко мне никакого отношения — это всё миноги, миноги для Эйзенштейна.
Вертинский в моей судьбе
Я уже работала в балете Театра эстрады, когда пронесся слух — приезжает Вертинский и будет давать концерт в нашем театре. Все мы были взволнованы этим сообщением и вечером собрались на концерт.
Билеты у входа продавались с рук по 10 рублей. Нас, работников театра, устроили в оркестре. Так я впервые в жизни близко увидела Вертинского, о котором много слышала от родителей, — элегантного, очень высокого, прекрасного исполнителя своих романсов.
Аккомпанировал ему Михаил Брохес. Зрители бурно встречали артиста, выкрикивали названия старинных песен, и он без конца бисировал.
Спустя пять лет Александр Николаевич опять приехал на гастроли в наш город. У мамы была приятельница — большая поклонница Вертинского, помнившая его по ранним выступлениям. Она-то и пригласила меня на его очередной концерт. Это было в Капелле. Зрители в зале были очень разные: пожилые люди, которые помнили Вертинского и слушали его еще до революции, и совсем молодые, которые только знакомились с его своеобразным творчеством. Вновь меня покорило его исполнение. Особыми вокальными данными он не обладал, но выразительные жесты восполняли отсутствие большого голоса. Это была своего рода музыкальная пантомима.
С тех пор прошло много времени, и много я видела исполнителей, которые пели песни и романсы уже самого А. Н. Вертинского. Некоторые даже пытались подражать ему, но никто не смог добиться той невероятной точности и тонкости жеста, той виртуозной элегантной выразительности, какой обладал А. Н. Вертинский.
Во время антракта мамина знакомая повела меня за кулисы, чтобы познакомить с Вертинским. Я не соглашалась, мне было неудобно, тем более что и она не была с ним знакома… Мы зашли в комнату с деревянными дубовыми панелями и шкафами (бывшая библиотека), угол был отгорожен ширмой, из-за которой вышел Александр Николаевич. На извинения маминой знакомой он улыбнулся и протянул руку. Фрак был снят, он вышел к нам в очень красивой стеганой куртке. Извинился, что сейчас не может уделить нам время, так как должен готовиться ко второму отделению, но после концерта ждет нас. И при этом отхлебнул что-то из стаканчика от термоса. Кажется, это был кофе с коньяком.
После концерта А.Н. встретил нас уже как старых знакомых, стал расспрашивать, где я училась, что собираюсь делать. К этому времени я уже снялась в нескольких картинах. А.Н. одобрил мой выбор и сказал, что с такими внешними данными надо сниматься обязательно.
Каждый приезд Вертинского в наш город я, конечно, не пропускала, бывала на всех его концертах, стараясь попасть на первый ряд. И мне даже казалось иногда, что он пел для меня.
Прошло еще несколько лет. А.Н. снялся в фильме «Анна на шее» в роли князя и вскоре после успешного выхода картины опять приехал на гастроли в Ленинград. Мне кажется, А.Н. любил гастролировать в нашем городе, его как-то особенно тепло принимали у нас. Я, конечно, снова была на концерте и повидалась с ним. Мы долго беседовали, и вдруг Александр Николаевич мне сказал: «Голубчик мой, ведь сейчас на студии Горького, где я снимался, готовится фильм „Княжна Мери“, вот ваша работа, вот ваша роль — Вера. Принесите фотографию, я передам ее на картину».
А.Н. сдержал слово. И вскоре я получила вызов с киностудии, ну а потом и роль Веры состоялась. Так, с легкой руки А. Н. Вертинского, началась моя серьезная кинематографическая карьера.
Следующая встреча с ним произошла в Киеве, когда меня пригласили в картину «Мать» М. С. Донского. В то время на студии имени Довженко снималось много молодых начинающих актеров, ставших впоследствии ведущими мастерами кино.
А. Н. Вертинский снимался в фильме «Пламя гнева» и часто собирал вокруг себя нас, молодежь. Читал стихи, рассказывал эпизоды из своей жизни, а ему было что рассказать. Мы слушали затаив дыхание. Слушал наши рассказы и он, он умел и любил слушать других. Этим прекрасным качеством мне и запомнился А. Н. Вертинский.
Зигзаги судьбы
Мечта о работе на сцене родилась еще в детстве, когда мы с моей подругой Еленой Потемкиной, впоследствии балериной, заслуженной артисткой России, на одном из домашних вечеров разыгрывали смешные сценки. Несмотря на все жизненные повороты, меня всегда притягивал театр, а не кино. Уже снявшись у Г. М. Козинцева в фильме «Пирогов» и прожив несколько лет на Севере, я, по возвращении в Ленинград, рискнула пойти в Театр им. Ленсовета к Николаю Павловичу Акимову. Он меня принял очень любезно, внимательно выслушал и предложил следующее: подготовить несколько отрывков, с тем чтобы показаться худсовету. «А пока я вас познакомлю с нашим режиссером Н. Н. Бромлей», — сказал он.
Надежда Николаевна Бромлей — человек довольно интересный, хотя поначалу показалась мне несколько странной. Она много лет была актрисой, а затем перешла на режиссерскую работу. Репетитор из нее вышел прекрасный: она понимала все тонкости той или иной роли, над которой работала с актером. Мне, помню, посоветовала взять для показа монолог Ларисы из «Бесприданницы», дуэт Софьи с Чацким из комедии «Горе от ума» и диалог Нины и Арбенина из «Маскарада». Ничего себе сценки! Для меня это был почти непосильный труд. Как я решилась на это, сейчас даже понять не могу.
Начались репетиции. Первый раз я пришла на репетицию домой к Н. Н. Огромная, по-моему коммунальная, квартира, но с отдельным входом, длинный коридор, стеллажи с книгами по стенам. Одна комната проходная, видимо столовая, а дальше спальня. Мы репетировали в спальне, вид которой меня поразил. Налево от двери в глубине, на помосте в три ступеньки, широкая тахта, покрытая гобеленовым покрывалом, в углу напротив двери из столовой огромное старинное кресло, тоже на помосте в три ступеньки. Н.Н. в длинном до полу халате, сильно загримированная, садилась в это кресло, меня ставила в противоположный угол у двери, и мы начинали работать. Требования у нее были ко мне как к опытной актрисе, а я ничего не умела. Если репетировали монолог Ларисы, то я должна была рыдать и чувствовать все, что происходит с моей героиней. Я рыдала, но уже сейчас не помню, чувствовала что-нибудь или нет. Домой приходила измотанная, мама даже говорила: «Тата, может быть, бросишь все это». Но нет, я хотела доказать, себе в первую очередь, что я что-то могу. В партнеры мне Н.Н. пригласила известного тогда актера Александринского театра А. А. Дубенского. Он подыгрывал мне и за Арбенина, и за Чацкого. И вот по прошествии нескольких месяцев мне был назначен день показа. Я уже не помню, волновалась я или нет, ну, наверное, волновалась.